Ян Лысаковский - Партизаны
— Не удалось нам их схватить. Этот лавочник забаррикадировал дом, как крепость. Да еще, как нарочно, черт принес жандармов. Стах бросил гранату в окно, и мы скрылись.
Метек медленно пошел за поленницу возле хлева, обессилено опустился на землю…
5
Чтобы запутать следы, долго кружили по лесу. На привал остановились уже далеко за полночь. Не успела прозвучать команда «Привал», как люди повалились на землю и мгновенно заснули. С большим трудом командиру удалось создать сторожевое охранение.
Юзеф устроился под низкой елью. Это место указал ему ворчливый конвоир. С облегчением он вытянул гудевшие от усталости ноги. Этот сумасшедший марш высосал из него последние силы. Рядом храпели партизаны, стонал раненый.
Разрывная пуля угодила бедному парню в живот. Юзеф и один русский парень быстро перебинтовали его и под огнем, перебегая от дерева к дереву, оттащили в тыл. Пот заливал глаза, в лицо ударяли маленькие кусочки коры, сбиваемой автоматными очередями. Совсем близко слышались гортанные, яростные крики жандармов.
Спас их командир Янек. Спрятавшись за деревом, он дал очередь из автомата прямо по группе жандармов.
Немцы притихли. Этой минуты хватило, чтобы добраться до своих. Юзеф действовал инстинктивно, будто снова был на фронте, в своей роте. Потом раненого уложили на носилки, сделанные из куска парусины, и понесли.
Жандармы наступали широкой цепью. Наверное, они плохо знали расположение партизанского лагеря, так как не окружили его целиком. Часовые встретили гитлеровцев огнем. Однако что могли сделать две винтовки против двухсот стволов автоматического оружия? Один бросок — и немцы накрыли лагерь автоматными очередями. Янек собрал своих на краю поляны. Здесь они дали бой. Но продержались недолго. Отступили в лес, потом снова дали бой, зацепившись за высоту. И вновь отступили под сильным огнем. Лес гудел, пулеметы били длинными очередями. Боевой порядок был нарушен, отходили неорганизованно. Лишь только в молодом лесочке, за просекой, удалось оторваться от преследователей. Янеку с помощью Козы и старого Коваля удалось восстановить в отряде порядок. До вечера кружили по лесу. С наступлением сумерек проскочили дорогу, ведущую к Едлиску, и пошли прямо на северо-восток.
Юзеф нес носилки с раненым, а рядом шел ворчливый заросший партизан. Командир приставил его к Ковалю, и с этой минуты солдат не отходил от него ни на шаг. Часовой… Юзеф все время старался следить за отцом. Вышел целым из боя, теперь идет где-то впереди. Старый Коваль, казалось, не замечал сына. С тех пор как Юзеф пришел в отряд, они не обменялись ни словом.
Раненый стонал все сильнее. Правда, при нем все время находился один из партизан, но чем он мог помочь бедняге? Юзеф уселся поудобнее и тут же перехватил взгляд часового. Ему страшно хотелось курить, но табак у него кончился, а попросить у солдата он не решался. Тот же сидел, опершись спиной о дерево, с винтовкой на коленях. Сидит и смотрит вокруг, хотя видно, что борется со сном. Но не заснет: солдатская косточка.
Может, пойти сейчас к командиру отряда и, не ожидая вопросов, сказать всю правду? Но что? Может, так: вот перед вами стоит Юзеф Коваль, честный человек и хороший поляк. Вы знаете, каким он был до войны. Потом, в тридцать девятом, воевал на фронте с немцами, проливал кровь за родину. Затем ходил на конспиративные сборы, читал подпольные газеты. Говорили, что надо ждать. А ожидая, спутался с женщиной. Ошибся, конечно. Но разве так не бывает? Можно ли его за это проклинать?
Нет, это не вся правда. Отцу, Козе и командиру отряда Янеку, с которыми несколько часов назад вместе сражался, нельзя говорить полуправду. Им надо сказать только правду. Даже самую горькую правду.
Дорота… Тысячу раз она заверяла его в своей любви. Она любит его, а все остальное неважно. Он может после войны даже забыть о ней, она и так будет ему благодарна за время, прожитое вместе.
Выходит, она жила только для него? Наверное, сначала так и было. С каких же пор она начала изменяться? С каких же пор? Трудно определить этот момент. Если бы это был момент… Может быть, с того времени, когда в первую военную зиму за еврейским кладбищем расстреляли более ста человек? Нет, тогда еще нет. А может, когда жандармы свозили со всего повята самых образованных людей? А может, когда из концлагерей начали приходить первые вести о смерти узников? Может, когда дороги дрожали от нескончаемых колонн, устремившихся на восток? А может, уже позднее, когда смерть из концлагерей и скрытых от людского глаза мест стала выходить на улицы?.. Что-то в ней тогда надломилось, а он не заметил. Может, потому, что она была все время рядом с ним? А может, он просто не хотел ничего замечать? Войтушевский однажды попробовал что-то сказать, но Юзеф ответил так, что парень сразу замолчал…
Околдовало его женское тело, податливость Дороты, спокойствие маленькой комнаты. Хотел обмануть войну и наслаждаться своим тихим счастьем. Каким же он был глупым, полагая, что устроил свою жизнь! Работал в мастерских, поскольку так было нужно. Работал, хотя Дорота зарабатывала столько, что хватило бы им обоим. Мужчина не может жить на иждивении женщины. Был членом подпольной организации, так как шла война. Был командиром отделения во взводе подхорунжего Заглобы, на гражданке — Казимежа Рахлика, учителя. Обучал своих людей, насколько позволяли условия конспирации. Получив чин капрала, стал заместителем командира взвода. Остальное время принадлежало Дороте. И было это самое прекрасное время.
Он никогда не представлял себе, что мужчине может быть так хорошо с женщиной. Он не думал, что будет ждать ее с таким нетерпением, ловить выражение лица, каждую ее улыбку. Его Дорота…
Лыховский торговал. Сначала это была небольшая торговля. Немного продовольствия из деревни, немного вещей на обмен из города. Потом дело расширилось. Постепенно на все ложилась немецкая лапа. Поэтому Лыховский установил контакты со служащими повятовой управы и магистрата. Время от времени они заходили к нему выпить водочки, поиграть в картишки. Многие из них уносили с собой при случае небольшие подарочки. А однажды к Лыховскому пришел фольксдойче Мильке. Он служил в управе и имел непосредственное отношение к хозяйственным делам. Между прочим, в его руках было снабжение гетто. Лавочник в этот вечер вывернулся наизнанку. Накрыл богатый стол и напоил и накормил гостя досыта. Дорота играла роль хозяйки. Немец чувствовал себя у них великолепно. Все вертелись вокруг него, а он ласково улыбался и шутил. Юзеф сначала действительно протестовал, грозил уйти, но под поцелуями Дороты умолк. Она объясняла, что они поступают так не ради удовольствия. Чтобы сохранить хоть небольшую польскую торговлю, надо обласкать эту немецкую скотину. Потом водка сделала свое дело, и Мильке уже не казался ему таким отталкивающим. Вежливый, о своих властях и полиции порой говорил «они». Сказал даже, что такая торговля, как у Лыховского, может несколько облегчить последствия войны, голод.
Вот так и началось. Мильке приходил время от времени, съедал хороший ужин, болтал о тяжелых временах, а потом уединялся с Лыховским. Дела у лавочника шли все лучше и лучше. Дорота тоже стала зарабатывать значительно больше. Появлялись все новые блузки, юбки, французское белье, духи, разные мелочи. Немецкие солдаты привозили товары из оккупированных стран и продавали их направо и налево. Однажды вечером Дорота показала Юзефу пачку зеленых банкнот.
— Доллары? — спросил он. — Откуда они у тебя?
— Купила при случае.
— Зачем?
— Для нас, на всякий случай. Они всегда в цене.
Как-то вечером Мильке привел молодого красивого немца. Тот не понимал по-польски, и фольксдойче переводил. Немец все время пялил глаза на Дороту. Юзефу — неизвестно почему — он напоминал летчика, которого схватили в сентябре в деревенском доме. Может, потому, что у него тоже были голубые глаза и холодный взгляд? Рассерженный, Юзеф набросился на Дороту.
— Зачем улыбаешься фрицу?
— Так получилось, чисто случайно.
— Но ты делаешь это не из вежливости. Этот фриц тебе нравится.
— Что ты говоришь! Не выдумывай.
— Я ведь вижу…
— Он меня совсем не волнует, — она серьезно смотрела ему в глаза, — я люблю только тебя. Разве ты этого не понимаешь?
Юзеф успокоился. Нет, Дорота не обманывает. Его настораживало только, что этот Рудольф ничего не говорит о торговле. Может он говорит об этом лишь с Лыховским?
Постепенно магазин становился только ширмой. Настоящий товар лежал на складе, устроенном сзади дома. Туда приходили агенты и посредники, туда заезжали подводы. У Лыховского уже не было времени стоять за прилавком. Дорота занималась счетами, а магазин обслуживали две девушки.
Лавочник любил вечерами поговорить с Юзефом. Нередко доставал бутылку водки, выпивали по паре рюмочек. Лыховский рассказывал о разных трудностях в торговых делах. Для него товар и деньги были основой всей жизни. Однажды даже сказал, что Юзеф должен бросить свои мастерские и перейти на работу к нему в магазин. Доказывал, что любит честных людей, а таких нынче мало. Юзеф уже хотел было принять предложение Лыховского, но в разговор неожиданно вмешалась Дорота.
