Петр Капица - В море погасли огни
В царские времена Бадаевские склады прославились тем, что в них расплодились десятки тысяч крыс, с которыми купцы не могли справиться. Когда длиннохвостые твари рано утром лавиной шли к Неве на водопой, на их пути все замирало: останавливались трамваи, застывали в неподвижности извозчики, прятались пешеходы. Обитательниц складов опасно было обозлить, они бы, разорвав человека и коня на клочки, не оставили бы и следа.
После революции в годы гражданской войны склады опустели и крысы пропали. Теперь в этих каменных строениях, с черными толевыми крышами, хранились солидные запасы муки и сахара.
Море огня я увидел издали. Трамваи дальше не шли. Район был оцеплен пожарными и войсками. Я с трудом пробился к добровольцам, вытаскивавшим всю ночь мешки из крайних полуразрушенных складов. Даже в сотне метров от огня жара была нестерпимая.
Спасенный обгорелый сахар походил на грязный пористый снег. Его скребли лопатами и грузили на трехтонки. Но это была малая толика из того, что находилось на складах.
Несмотря на то, что еще вечером сюда были стянуты почти все пожарные части города и работало более сорока брандспойтов, поливавших семиметровой высоты костер длинными струями воды, пламя не удалось сбить. Подвели толевые крыши складов: от нескольких тысяч сброшенных зажигательных бомб они запылали одновременно и создали сплошное море огня.
Расплавленный сахар, словно раскаленная коричневая лава, ручьями вытекал на соседние улицы, сжигая на своем пути все, что ему попадалось. По расплавленному сахару то и дело пробегали синие огни, лава вздувалась пузырями и, лопаясь, распространяла сладковатый противный смрад. Многим пожарникам пришлось работать в противогазах.
Нельзя во время войны в одном месте хранить столько припасов. В пламени погибли тысячи тонн муки и сахара. Где их теперь раздобудешь? Говорят, что все южные и восточные железнодорожные пути к Ленинграду перерезаны, северные-тоже. Гитлеровцы заняли Шлиссельбург. Остался не очень удобный водный путь через Ладожское озеро. Но разве по этой полоске обстреливаемой воды малыми кораблями — плоскодонными баржами, речными буксирами и катерами — снабдишь большой город?
Несмотря на массовую эвакуацию, в Ленинграде полно людей. В нем, кроме своих жителей, застряли еще беженцы из Прибалтики, Псковщины и пригородов. Одних малых детишек не вывезено четыреста тысяч. Им потребуются озера молока. А где его надоишь? Коров в совхозах осталось немного. Летающих цистерн еще нет, с Вологды не подвезешь.
В продуктовых магазинах совсем опустели полки. Лишь кое-где видны пачки цикория, горчицы, желатина, клейстера для обоев. Но и их расхватывают. Если не пробьем хоть узкой дороги по суше, наголодаются питерцы.
ТЕТРАДЬ ВТОРАЯ
Типография шхерного отряда
12 сентября. Мы отошли с Васильевского острова, когда стемнело, надеясь в затишье проскочить в Кронштадт. Но вдруг по всему городу завыли сирены, а через минуту поднялась зенитная стрельба.
Катер шел по Неве, озаряемой вспышками разрывов. Я всматривался в небо, но самолетов не видел. Казалось, что среди рваных облаков лопаются звезды.
Справа от нас взлетела цепочка красных огней. Она неслась в сторону Балтийского завода.
— Ракетчик на цель наводит! — высказал догадку рулевой.
— Ракеты летят с крыши углового дома, — определил батальонный комиссар. — Надо поймать лазутчика… Остановите катер!
«Каэмка» подошла к берегу. Выхватив пистолеты, мы выбрались на гранитный парапет, соскочили на панель и группой устремились к угловому дому.
У ворот нас встретила дежурная — пожилая женщина с противогазом на боку и красной повязкой на рукаве.
— Кто у вас с крыши сигналит? — заорал на нее батальонный комиссар, размахивавший наганом. Дежурная испуганно начала оправдываться:
— Я не отходила… Я все время тут. На крыше другие дежурят.
Узнав, по какой лестнице попадают на крышу, мы, перескакивая через несколько ступенек, взбежали наверх и прошли на чердак.
Там над ящиком с песком едва светился фонарь «летучая мышь». Две бледные девицы, прижавшись к стояку, с тревогой прислушивались к вою моторов и грохоту зениток.
— Дежурные! — окликнул батальонный комиссар. — Кто у вас тут был?
— Минька дворничихин. Он никого не слушается… По крыше ходит.
В чердачное окно мы взглянули на крышу. Невдалеке, почти на краю ската, стоял небольшой парнишка и, чем-то размахивая, восторженно вопил:
— Сбили… Наши сбили! Вон горит и падает!
Его лицо, озаряемое вспышками разрывов, сияло. А что он держал в руках, разобрать было трудно.
— А ну, давай сюда! — грозным голосом приказал батальонный комиссар.
— Чего? — не расслышав, переспросил парнишка.
— Марш сюда, говорят!
Когда парнишка приблизился, батальонный комиссар схватил его за руку и потребовал:
— Показывай, что у тебя!
Но у парнишки в руках была не ракетница, а железные клещи для обезвреживания «зажигалок».
— Кто с вашей крыши ракеты пускал?
— Никто. Я тут один. Это вон с той, — начал оправдываться парнишка, показывая на соседнюю крышу. — Там дядька за трубой сидел. Он в кулак курил, а потом пулять начал… Я думал — по самолетам.
Мы стали вглядываться в крышу затемненного здания. Но разве наводчик станет ждать, когда придут за ним и схватят. Он, конечно, исчез.
Велев ребятам немедленно сообщить в милицию о ракетчике, мы вернулись на катер и двинулись вниз по Неве.
В городе возникло много пожаров. Небо над нами постепенно розовело, а на востоке оно стало багровым.
Затемненный катер шел с предосторожностями, чтобы в темноте не наткнуться на встречное судно.
Простор залива встретил нас громовыми раскатами. Одновременно стреляли из тяжелых орудий Кронштадт, форты и корабли. Впереди то и дело мелькали оранжевые вспышки. Жерла орудий изрыгали воющий, визжащий, сотрясающий воздух металл. Огромный купол неба исчертили огненные траектории. Артиллерия северных фортов палила в сторону реки Сестры, а Кронштадт и корабли — по Петергофу и соседним пригородам.
— Ну и бьют! — сказал кто-то за моей спиной. — Снарядов не жалеют. Видно, немцы сильно прут. Сколько их намолотили, а все не остановить.
Вскоре мы вошли в зону такого невообразимого грохота, что не слышали собственных голосов.
Я посмотрел в сторону Ленинграда. Налет авиации продолжался, В небе метались лучи прожекторов. Пожары не унимались, над городом стояло зарево.
Наш катер, стороной обходя стреляющие корабли, лавируя между транспортами и баржами, сигналя постам наблюдения, миновал Морские ворота и доставил нас в Итальянский пруд к штабной пристани.
Затемненное здание штаба снаружи казалось необитаемым. Под синей лампочкой я заметил часового в каске. Он жестом показал, куда нужно идти.
В вестибюле тоже стояли часовые с полуавтоматами, а у телефонов сидели строгие старшины.
Интендант с тремя серебристыми нашивками, проверив наши предписания, коротко сказал:
— Проходите.
Оставив чемодан в закутке раздевалки, я отправился разыскивать второй отдел политуправления.
В тускло освещенный коридор доносился стрекот пишущих машинок, громкие голоса оперативников, диктующих приказы, звонки телефонов, какое-то гудение, дробный стук ключей радистов. Висел слоистый табачный дым.
В комнатах политуправления взлохмаченные инструкторы сидели в расстегнутых кителях. Одни принимали по телефонам донесения, другие сами печатали на машинках сводки, третьи, зарывшись в бумаги, что-то писали. Я обратился к инструктору по печати, который, чуть ли не водя носом по узкой полоске бумаги, вычитывал гранки воззвания моряков к ленинградцам. Оторвавшись от чтения, он некоторое время близоруко смотрел на меня и не понимал, чего я от него хочу, а постигнув, неохотно поднялся и сказал:
— Пройдем к полковому комиссару.
Он провел меня в небольшую комнату к начальнику второго отдела Добролюбову. Полковой только что вернулся с фронта и был возбужден.
— Писателю не здесь, а на Пулковских высотах следовало быть! — воскликнул он.
— С охотой, но… меня послали сюда.
— Это не к вам лично. Но стоило бы посмотреть, как герой гражданской войны Клим Ворошилов у Пулковских высот с моряками в атаку ходил!
Эта весть не вызвала у меня восторга.
— Неужели так плохи наши дела, что главнокомандующий вынужден ходить в атаку? — с тревогой спросил я.
Мой вопрос смутил полкового комиссара, он поспешил отпустить инструктора и, когда мы остались вдвоем, доверительно сообщил:
— Положение очень тяжелое. Фашист, сволочь, прет и прет. Измолотим одну дивизию — на подходе другая! Гитлер пообещал, что после взятия Ленинграда кончится война. Вот они и лезут. Прямо одержимые! Наша первая бригада с ходу в бой вступила. Третий день дерется на Пулковских высотах. Положение отчаянное. Устали орлы, на ногах едва держатся. Ворошилов, видно, решил взбодрить. Схватил винтовку и пошел впереди. У комбрига дух захватило: «А вдруг убьют маршала, — беды не оберешься!» Подобрал самых отчаянных ребят и кинулся прикрывать Климента Ефремовича. В общем, страху натерпелись и он и комиссар. Но Ворошилов воодушевил моряков — за день больше десяти атак отбили!
