Федор Галкин - Сердца в броне
— Орудия на бруствер! — Скомандовал Зарубин и тотчас бросился к первому орудию, где раненый Зайцев с трудом управлялся со своими обязанностями.
Расчет не выкатил, а скорее вытолкнул, выжал легкую пушечку на бруствер.
— Дунаев, подмени заряжающего! — крикнул Зарубин. И сам припал к прицелу. Как раз в этот момент головной танк, пытаясь обойти встретившийся на пути большой камень, на мгновение подставил свой правый борт.
— Огонь! — Самому себе скомандовал лейтенант.
Пушка сглотнула воздух и выплюнула комок пламени. Снаряд, звякнув, продырявил борт и бензобак вражеской машины. Она судорожно вздрогнула, раздался сильный взрыв, и все вокруг заволокло черным дымом.
— Огонь! — Крикнул кто‑то сверху. По другому танку одновременно ударили второе и третье орудия, тоже поднятые расчетами на бруствер. Сбросив разорванную гусеницу, второй танк развернулся и стал сползать вниз по склону высоты.
Дым, поднявшийся от горевшего танка, и застывший поперек второй танк на какое‑то время закрыли от батареи ближайшую цель. Третья машина, используя эту неожиданную дымовую завесу, открыла по батарее пулеметный огонь. Упал командир второго орудия. Огненное острие болью прошило грудь Зайцева, и он без крика повалился на кучу стреляных гильз. Создалась никем и ничем не предвиденная обстановка. Танк, спрятав свой корпус за своими подбитыми машинами, оказался недосягаемым для батареи. Полыхавшая же пулеметным огнем башня была неуязвима для «сорокапятки». Батарея Зарубина на мгновение замолчала.
Заметив упавшего Зайцева, Дунаев опрометью бросился к нему, поднял его, как ребенка, на руках, повернул лицом вверх. И увидев уже стекленеющие глаза, передал отяжелевшее тело подбежавшему третьему номеру.
А немецкий танк продолжал свое дело. Тут некогда задумываться над судьбой друга. Враг не оставляет времени для размышлений. Надо действовать. Дунаев схватил из ниши две противотанковые гранаты и одним рывком перепрыгнул через бруствер. Вся огромная фигура его как‑то сжалась, голова вошла в плечи. Пригибаясь, точно сложенный вдвое, он побежал навстречу танку, все продолжавшему прошивать воздух горячими нитями пуль.
— Куда тебя черт понес?.. Стой, назад!.. — Стараясь перекрыть шум боя, крикнул Зарубин.
Но Дунаев не мог его слышать. Он перемахнул через окопчик пулеметного гнезда, где недавно разорвался снаряд. Мельком заметил изуродованный труп пулеметчика, белый оскал зубов, обломки пулемета, иссеченную осколками каску. Два соседних окопчика пусты — пулеметов нет.
«Хорошо. Успели, значит, уйти на запасные», — удовлетворенно подумал Дунаев.
С болью и тоской следил за ним Зарубин. «Ведь погибнет, погибнет». От отчаяния, от того, что неизвестно было, как покончить с этим чертовым танком, от этой неминуемо предстоящей гибели товарища, он тяжело сжимал и разжимал кулаки, яростно скрипел зубами. Припав к прицелу, он нажал спуск. Снаряд звонко ударился в башню, маячившую над дымной полосой.
— Второе, третье. Огонь! Беглый! — скомандовал Зарубин, посылая в казенник следующий снаряд.
Второе и третье орудия заговорили почти одновременно.
Когда Дунаева покрыла дымная волна, он упал на землю и на четвереньках пополз дальше. От дыма першило в горле, щипало глаза. Горячий воздух обжигал легкие. Спазмы сдавили дыхание. Над ним, словно пчелиный рой, летели пули, дырявя черную завесу дыма, с разбойничьим присвистом шли бронебойные снаряды.
«Вперед, только вперед… Ближе… Чтобы наверняка», — сверлила разгоряченный мозг одна мысль.
Скоро полоса густого дыма осталась позади Дунаева. Впереди, метрах в семидесяти, вырисовывался черный силуэт фашистской машины. Он заметил, что в том самом месте, где в пламени плескался черный кружок пулеметного дула, белыми брызгами сверкнули искры от попавшего снаряда, и пулемет, поперхнувшись, замолчал. В ту же секунду танк дернулся и медленно двинулся, загрохотал прямо на Дунаева.
«Хочет пересечь дымовую завесу и огнем из пушки в упор подавить батарею, — догадался Дунаев. — Не допустить. Остановить во что бы то ни стало». — Он поднялся с земли и, выпрямившись во весь рост, стремительно бросился навстречу.
Теперь Дунаев не слышал ни выстрелов, ни шума моторов, не видел ничего, что происходит вокруг. Только фашистский танк. Перед глазами блестели, переливались звенья танковой гусеницы и бежали, бежали на него. Когда до машины оставалось метров двадцать, он припал на правое колено и, сильно взмахнув правой рукой, хотел уже метнуть гранату, но на мгновение остановился, опустил руку, вытянул ее вперед и прицелился.
Прицелился так, как в школе, когда играли в городки. Снова размахнулся и бросил тяжелую гранату.
Танк был не дальше десяти метров, когда граната, ткнувшись между грунтом и гусеницей, взорвалась. Машина, чуть повернувшись бортом к Дунаеву, остановилась. Теплая волна воздуха пахнула в лицо. Что‑то сильно толкнуло в левое колено. Острая боль, как электрический ток, прошила на мгновенье все тело и погасла. Дунаев качнулся, оперся правой рукой о землю. Голова налилась, стала тяжелой, не своей. Холодный пот прозрачными крупными каплями покрыл широкий лоб, пополз в глаза. Он почти терял сознание, но мысль о том, что танк, пусть и без гусеницы, но все же может стрелять, мелькнув где‑то в затуманенном мозгу, привела его в чувство. «Есть еще граната… Добить, пока не поздно».
Дунаев оттолкнулся рукой от земли, выпрямился, по–прежнему держась на правом колене, быстро переложил гранату из левой руки в правую и не взмахнул рукой, а как‑то из‑под низу «на свечку» повесил гранату над танком. Она упала на надмоторный лист брони. Раздался гулкий взрыв. Танк вздрогнул и задымил. Дунаев хотел встать на ноги, но не сумел. Он только сейчас почувствовал пронзительную, неугасающую, до того еще ни разу не испытанную им боль и, до крови кусая себе губы, опустился на землю.
В это время открылась крышка башенного люка. Показалась черная фигура немецкого танкиста с засученными по локоть рукавами мундира. Он подтянулся, намереваясь выбраться из подбитой машины, но раздалась пулеметная очередь сверху, и, смешно взмахнув руками, немец обмяк, мешком повалившись на крышу башни.
Больше Дунаев ничего не видел.
Танки, подходившие сзади, замедлили скорость и начали разворачиваться. Десятка два легких машин устремились вправо, втискиваясь в узкую балку юго–восточнее высоты. Батарея Зарубина, воспользовавшись удачно сложившимся положением, начала бить по бортам. Один танк загорелся, другой, получив пробоину в борт против боеукладки, взорвался от собственных снарядов. Его небольшая башенка, как тюбетейка, съехала набок. Но остальные машины успели скрыться за скатами балки.
Другая группа фашистских танков, в большинстве средних, повернула влево, в обход высоты. На глазах у всех развертывались гигантские стальные клещи, готовые охватить высоту, сдавить ее и с флангов, и с тыла, открыв путь туда, в Огуз–Тобе, где размещался штаб армии.
В юго–восточной балке закипел бой. Скрежет стали и разрывы снарядов всколыхнули небо и землю. Торопливо, точно стремясь опередить друг друга, били фашистские мелкокалиберные танковые пушки. Почти без пауз строчили пулеметы. А через небольшие промежутки времени, перекрывая сухим треском весь хаос звуков в балке, стреляла наша танковая пушка — это вступил в бой экипаж братьев Шевцовых, который ночью привел свою тяжелую машину из ремонта и встал в засаду на склоне балки.
О боевых делах Шевцовых знал весь фронт. После призыва в армию четверо братьев — Виктор, Павел, Николай и Василий попали в учебную часть при одном из уральских танковых заводов. Там они облюбовали себе тяжелую машину КВ, сами ее отрегулировали, опробовали на ходу и попросили не разлучать их — назначить в один экипаж. Командование знало, что дружный, спаянный экипаж — это половина успеха в бою, поэтому не возражало. Вскоре на башне КВ появилась выведенная белыми буквами надпись: «За Родину! Экипаж братьев Шевцовых».
Однако командование сразу не решилось доверить одним братьям, необстрелянным еще курсантам, грозную боевую машину и, вопреки штатному расписанию, назначило Виктора заместителем командира машины, а командиром — опытного, уже побывавшего во многих боях танкиста Леонида Арефьева. Механиком–водителем стал Павел, командиром орудия — Николай, радистом — Василий. Экипаж особенно проявил себя в сражениях за Крымскую землю. Не раз ходил сн в расположение противника, уничтожал его огневые точки и живую силу. В одном из жарких боев был тяжело ранен Арефьев. Из этого боя танк вышел рябой, как после оспы: пятьдесят три бронебойных снаряда оставили вмятины на броне великана, но ни один из них не проник внутрь.
После ранения Арефьева, командиром танка стал Виктор Шевцов. Теперь это уже был опытный, умелый боец. На него можно было положиться.
