Валентин Стариков - На грани жизни и смерти
Я вызвал к себе Щекина и Смычкова. Они явились злые, осунувшиеся. Особенно плохо выглядел Смычков. Он почти все время находился в отсеке, где шла пайка, лицо его в зеленых пятнах, глаза ввалились.
— Что будем делать, товарищи? — спросил я их. — Можно дать радиограмму в базу, попросить и ждать помощи.
— Но сумеем ли мы дождаться ее? Ведь энергоресурсы на исходе, — сказал Щекин.
Посовещавшись, решили вначале точнее подсчитать, на сколько часов хода у нас осталось электроэнергии, а потом уже принимать окончательное решение.
Через полчаса расчеты были закончены. Обстановка стала яснее. Энергоресурсов у нас еще хватало на то, чтобы в надводном положении, малым ходом, с помощью попутного ветра, используя парусность борта, продержаться часов пять. За это время нужно во что бы то ни стало закончить работу. Правда, всплытие сейчас было нежелательно: с одной стороны, наверху сильная качка, с другой — мы подвергали себя значительно большей опасности — возможному нападению немецких самолетов. Но выбора у нас не было.
Пройдя еще немного под водой, лодка всплыла. За ночь направление ветра изменилось, но по силе он оставался прежним. Вода заливала мостик, мешая вести наблюдение за горизонтом. Уже в первые минуты мы — все, кто находился наверху, — промокли и окоченели. Но в еще более худшем положении были люди, которые работали внизу, в дизельном отсеке. От качки и отравленного парами керосина и гарью воздуха у них началась рвота. Вентиляция не справлялась, и всплытие ненамного улучшило положение: свежий воздух почти не доходил до трюма; в котором работали люди. Время от времени кто-нибудь выбирался оттуда, несколько минут приходил в себя и, не говоря ни слова, снова возвращался вниз, в дым и гарь, к непосильной изнурительной работе.
Так прошло полдня. Лодка медленно продвигалась в сторону базы. Гребной электродвигатель работал только для того, чтобы держаться на курсе. Основной силой тяги был ветер. Он гнал лодку по равнодействующей между направлением ветра и заданным курсом корабля. Вообще, ветер в этот раз нам благоприятствовал: кроме того, что помогал двигаться, еще и защищал нас от самолетов противника: в такую погоду они не могли подыматься с аэродромов. Во всяком случае, в воздухе их в этом районе не было. За целый день мы не видели ни одного.
После обеда на палубу вышел Смычков. Он по-прежнему бледный, но настроение, по-видимому, у него уже другое, вновь появилось обычное озорство в глазах.
— Патрубок изготовлен, товарищ командир, — доложил он бодро. — Через пять минут можно будет дать пробный ход.
— Добро. Запускайте двигатель.
Пробный ход! Но электроэнергии осталось не больше чем на 2–3 часа. Если эксперимент окажется неудачным, нам придется все время идти на поверхности, подвергаясь опасности быть обнаруженными с воздуха или с вражеского берега. К этому еще и качка, беспрерывная болтанка, выматывающая все силы.
В машинном отделении собрался почти весь экипаж. Не пришли только те, кто стоял на вахте. Смычков нажал кнопку пускателя. Двигатель захлопал, набирая обороты. Стрелка указателя давления масла поползла вправо. Давление повышалось. Два, три, четыре килограмма на квадратный сантиметр. Труба держала давление.
Все с облегчением вздохнули. Но Смычков еще продолжал озабоченно смотреть то на места соединения масляной магистрали, то на приборы. Наконец он поднялся и устало доложил:
— Авария ликвидирована, товарищ командир!
Дальнейший переход протекал спокойно. Двигатель работал исправно. Самолетов противника не было. И все же настроение экипажа было подавленное. Мы возвращались ни с чем. Героический труд, затраченный на ликвидацию аварии, был как-то не в счет, раз не встретились с противником.
Вскоре на горизонте, в прояснившемся небе показался знакомый берег. Со смешанным чувством досады и радости возвращения на родину вошли мы вечером в гавань. Не хотелось никаких встреч. Как будто мы в чем-то были виноваты.
Тюренков
В кубрике, где размещался экипаж подводной лодки во время пребывания на базе, было торжественно-тихо. В широком проходе между двумя рядами коек выстроились старшины и матросы. Зачитывался приказ командира соединения о назначении старшины 2-й статьи Тюренкова старшиной группы трюмных.
Тюренков, коренастый парень, с виду угловатый и неповоротливый, стоял в первой шеренге. Его широкое добродушное лицо слегка покраснело при упоминании его фамилии в приказе.
О чем думал он в эту минуту? Может быть, о том, как нелегко ему было добиться мастерства. Когда на него возложили обязанности старшины трюмных, он растерялся. «Справлюсь ли?» — мелькнула тревожная мысль.
Но раздумывать долго не приходилось, и Тюренков с головой окунулся в работу.
Не все сначала ладилось. Однажды после поломки в море компрессора его вызвал командир боевой части.
— Вот что, товарищ Тюренков, — сказал он, — то, что у нас нет старшины группы, вовсе не значит, что корабль плавать не будет. Наоборот, мы будем много плавать, и наши трюмные системы должны работать безотказно.
Тюренков хотел было оправдаться тем, что он еще недостаточно хорошо знает специальность, а заведование очень большое, но командир боевой части перебил его:
— Работайте за троих, учитесь как можно больше, что не ясно, спрашивайте у меня в любое время.
В тот вечер Тюренков долго не мог заснуть. Он досадовал на себя за то, что допустил выход из строя компрессора, что не может быстро освоить возложенные на него обязанности и что командир боевой части не хочет считаться с его недостаточной подготовкой, а спрашивает — и все тут.
«Не справлюсь, пусть на себя пеняет…» — сердился Тюренков, но какой-то другой, внутренний голос словно поддразнивал: «Что же ты, хуже других?»
Однако чем больше он изучал свою специальность, тем сложнее казалась она ему. Но Тюренков был упорен. Инженер-механик — командир боевой части — внимательно следил за его работой.
Однажды инженер-механик сказал мне:
— Из Тюренкова выйдет хороший специалист.
Во время одного из дежурств по соединению я зашел на свою подводную лодку. Центральный отсек был полузатемнен. За штурманским столом сидел Тюренков. До слуха дошел слабый, монотонный звук батарейного вентилятора. После нескольких вопросов, касающихся дежурства, я развернул тетрадь, лежащую на столе, и на первой странице увидел схематичный чертеж.
«Воздушные системы подводной лодки», — подумал я и спросил:
— Перечерчиваете?
— Нет, делал по памяти, — ответил Тюренков.
Листая тетрадь с изображением различных корабельных механизмов, я обратил внимание на то, что схемы отдельных узлов повторяются.
— Зачем это? — спросил я.
— Память свою проверяю, — ответил он.
Такими систематическими тренировками Тюренков постигал свое обширное заведование и вырабатывал в себе ценное качество, называемое ориентировкой, которая помогает быстро и четко решать самые неожиданные и сложные вопросы.
Он настойчиво тренировал и своих подчиненных, добиваясь от них глубокого знания систем, инструкций по эксплуатации материальной части.
Был у нас на корабле случай, когда инициатива и сообразительность Тюренкова решили судьбу лодки и экипажа.
Это было в первые месяцы войны. Короткое северное лето кончалось. Полярная осень с ее почти непрекращающимися ветрами активно вступала в свои права. Редки стали дни, когда можно выйти на мостик во время похода и остаться сухим. Чаще всего приходилось штормовать и нести вахту в промокшей одежде. Однажды подводная лодка находилась вблизи порта, оккупированного фашистами. Семибалльный ветер разогнал большую волну. Низкие сине-серые облака стремительно неслись на юго-запад.
Шла зарядка аккумуляторной батареи. На ходовом мостике были только вахтенные, тревожно всматривающиеся в горизонт. В любой момент мог появиться враг…
Вахта на мостике не слышала, как в лодке зазвучал сигнал боевой тревоги — сигнал, который обычно дается только по приказанию вахтенного офицера, и тогда лодка быстро уходит под воду. Лишь секундами исчисляется время, в течение которого она переходит из полного надводного положения в подводное. По этому сигналу вахта в отсеках немедленно открывает кингстоны и клапаны вентиляции цистерн главного балласта.
Тюренков находился в центральном отсеке и, сидя на корточках, так, чтобы не мешала качка, производил вычисления в дифферентовочном журнале. Он подсчитывал количество и распределение по всей длине подводной лодки воды, которую следует дополнительно принять из-за борта в счет израсходованных запасов за прошлые сутки, как вдруг послышался сигнал тревоги. Тюренков бросился к пульту управления погружением. Он не слышал равномерного шума работающего дизеля, не ощущал качки и даже боли в предплечье правой руки, которой нечаянно ударился об острый угол массивного корпуса одного из клапанов. Одним прыжком старшина оказался у воздушной колонки, но прежде чем начать действовать, глянул наверх. Ему нужно было убедиться, что вахтенный офицер уже задраивает люк. Сейчас должна была послышаться его команда: глубина погружения и курс…
