Алексей Соловьев - Не мир, но меч! Русский лазутчик в Золотой Орде
Глава 8
Кадан не мог объяснить сам себе, отчего ему так нравилось на Руси. Эти широколистные дубравы, что покрывали окские берега и сбегали зелеными змейками к воде. Эти луга, на которых вырастала густая и сочная трава, которую и смерды, и холопы, и отпущенные для этого дела со службы дружинники дружно валили горбушами и литовками. Жонки и девки старательно ворошили ее под горячим солнцем месяца липеца, катали валки, метали копны, чтобы к серпеню, когда пора будет переходить к жатве хлебов, уже стояли в полях громадные стога ароматно пахнущего сена, вселяя радость в сердца хозяев и даря уверенность, что зимой скотина будет сыта и одарит мясом, молоком, потомством.
Ему нравилось вечерней порою, когда возвращался из объезда деревень, сел и хуторов, когда нукеры садились ужинать и петь после ковша забористого меда гортанные песни степи, сесть на коня и проехать неспешно пару-тройку верст вверх или вниз по реке. Он жалел, что не мог объясняться по-русски со встречными простолюдинами, опасливо жмущимися к обочине и косящимися на татарина. Это, правда, не помешало несколько раз овладеть какой-то разбитной юркой молодухой, первый раз соблазнившейся на ало-красные бусы, а затем по доброй воле отдававшейся горячему парню в тех же сладких вечерних копнах. Может быть, успела овдоветь, а может, была полонянкой, никем не выкупленной и влачившей свой жребий без должного мужского внимания.
Понятно, почему в эти поездки он обычно отправлялся один: вздохи и признания не нуждаются в лишних зрителях. Сотник Камиль не раз предупреждал его о возможной опасности нападения лихих людишек, на что Кадан лишь отмахивался. Еще несколько дней, и они снимутся из этих мест. Сбор выхода подходил к концу, оставалось лишь продать в Коломне все, что взято вместо серебра, завязать тороки и направить коней к югу. Круги воска, туеса меда, прочные русские веревки из длинных серых волокон, льняные сукна – все это было добротно и нужно в степной жизни, но хан велел привезти только серебро! Как можно больше серебра… Как можно быстрее…
Из стены прибрежных ивняков на него вывернулся другой всадник. Явно русич, в домотканой длинной льняной рубахе. Они сблизились, и Кадан опешил! Он увидел самого себя, натянувшего поводья и насмешливо глядящего на него, степного нойона!
– Сто-о о ой-й! – прорезал вечернюю тишину татарский возглас. В ответ на родном Кадану языке прозвучало грубое ругательство. Человек-призрак резко заворотил коня, ожег его плетью и понесся по накатанной сотнями тележных колес колее.
В мгновение ока татарин сорвал со спины лук. Наложил стрелу, прицелился. Тугая тетива пропела, жало ударило конного меж лопаток, но отскочило, словно от заговоренного. Другой бы суеверно отказался от погони, но только не Кадан! Любой ценой он захотел догнать, набросить аркан, посмотреть еще раз в глаза дерзкого и привезти его, связанного, на стан. Конь под ним был не ровня русской кляче, годной лишь для сохи, и в том, что гоньба будет недолгой, тысячный не сомневался.
Зеленые деревья и кусты по обе стороны широкой тропы слились в две широкие зеленые полосы. Верный Коназ все набавлял и набавлял ход, и хозяин уже начал наматывать на руку черные петли аркана, как вдруг…
Прочное вервие, до поры до времени лежавшее на земле, взметнулось вверх, прошло над злобно прижатыми ушами коня и зацепило человека за шею. Страшная сила швырнула Кадана назад, вырывая из седла. Он пал, потерял сознание и уже не видел и не ощущал, как пятеро выскочили из-за вековых кленов и навалились на пленника, затыкая рот и выкручивая назад руки. Иван перехватил Коназа, отработанным еще во времена жизни у Торгула движением набросив аркан на горячего туркмена. Андрей развернулся, присоединился к товарищам. Он не мог слышать торопливых распоряжений бывшего за старшего Федорова. Русичи поспешно заровняли ветвями ольхи следы, вскинули плотно замотанное в кошму тело Кадана и, примотав к его же лошади, поспешили прочь.
Очнулся татарский тысячный уже в большом добротном шалаше. Вечерние сумерки еще текли сквозь вход, позволяя рассмотреть изнутри временное жилище. Столь разительно похожий на него парень старательно примерял его же, Каданово, одеяние, оглаживая складки и словно пытаясь ощутить его родным. Бородатый мужик с подстриженной «под горшок» головой что-то делал в темном углу. Снаружи доносились оживленные голоса, шум листвы, отдаленная перекличка-карканье нескольких ворон. Шею жгло от конопляного ожега, голова нестерпимо ныла, горло требовало хотя бы глоток воды. Кадан шевельнул затекшими руками и застонал.
Двойник оторвался от переодевания, нагнулся, внимательно глянул в глаза татарину:
– Пить хочешь?
Звуки родной речи вновь заставили слугу Джанибека вздрогнуть.
– Да!
Парень поднес ко рту небольшую продолговатую тыквенную флягу и, глядя на пленника с непонятным сожалением, направил тонкую струйку холодной ключевой воды меж жадно раскрывшихся губ. Второй также бросил свое занятие и присел рядом на конское седло.
– Загар у него погуще, так мы на первых порах грязью лицо подмажем, в глаза не бросится. Говор не схож? Дак ты у нас по замыслу ошеломленный шибко будешь, заикаться попервам зачнешь. Вдарь ему кистенем сейчас хорошенько – тоже мычать станет! Одежда впору. Что подороже, изымем, тебя ж разбойнички подкараулили. Коня оставим, он не дался лихим людям, а на твой зов потом прибежал. Как дальше быть – уже обговорили. Мы рядом будем, племяш, но… вряд ли уж чем помочь сможем. Вырезать всю сотню не заможем даже при нужде, да и правов таких нам бояре не давали. Так что все от тебя зависит теперь, Андрей! Поверят татары – будешь жить! Нет – судьба такая, другой нам, Федоровым, знать, не начертано. Готовься, скоро тебя оглаушенным делать буду! Потерпи, хоть больше собачьей крови на тебе будет, но и рана тож должна быть видная. Веры больше будет.
Иван помолчал, припоминая, что еще важного надо напомнить начинавшему смертельно опасную игру племяннику.
– Главное – память у тебя отшибло, помни! Чуть что не так – вали на это дело. Такое быват, у меня в сотне гридень один после сшибки под Торжком несколько ден никого признать не мог! Слушай больше, что вокруг бают, кого как величают. Потом сам будешь повторять.
Кадан слушал незнакомую речь долго. Наконец не выдержал:
– Кто вы?
Андрей улыбнулся:
– Я – брат твой кровный, это дядя наш, Иван. А ты ведь по крови русич, не татарин. Веришь, нет?
Кадан вспомнил вдруг рассказ матери о похищенном близнеце. Недавнюю замятню в сарайской тюрьме, из которой якобы он сам велел выпустить заключенных.
– Ты из тюрьмы в прошлом году двоих русичей выкрал?
– Одного. Второй тоже татарин был. Русичи завсегда своих в беде не бросают!
– Что теперь со мною будет? Зарежете?
Тут дядя перебил племянника:
– Хотел бы зарезать – не вымаливал твою жизнь у великих бояр. Передам им, они на кресте поклялись, что невережен останешься. Вот только жить теперь ты будешь, паря, не по своей воле! Дак лучше вдалеке поклоны класть, чем в земле сырой лежать, верно?
Ну, об этом у нас еще будет время побаять. Полежи пока, мне Андрюшку провожать пора.
Иван высунул голову наружу и приказал:
– Акинф! Подь сюда, присмотри за ентим!
В сопровождении переодетого в татарское будущего Кадана дядя и трое дружинников вернулись на ту же дорогу. Встали на опушке, дружно перекрестились.
– Ну, «прощай» не говорю, племяш мой любый! Верю, еще не раз свидимся. А пока прости…
Они троекратно расцеловались. Андрей встал на колени, нагнул голову и закусил в ожидании губу. Иван приметился, нанес по затылку скользом тяжелый удар.
– Ты как?
– Терпимо. Крови много выйдет?
– Ниче! Тряп приложим, потом скажешь, что сам исподнее порвал. Заканчиваем, парни!
Вои дружно натоптали вокруг. Брызнули кровью заколотой недавно собаки. Иван все той же дубиной изрядно вмял железную шапку Кадана, щедро полил алым голову и одежду Андрея. Оценивающе осмотрелся:
– Коня надежно привязали?
– Не убежит.
– Ну… будь! Дождись, когда мы подале отъедем… и в путь! Господь с тобою да пребуде, милый!
Глава 9
Долгая задержка тысячника на прогулке татар сильно не обеспокоила: Кадан уже трижды возвращался в сумерках или при луне, довольно щуря наполненные истомой глаза и сладко позевывая. Но когда нукеры увидели своего господина окровавленным и не имеющим сил самостоятельно слезть с седла, пронеслась буря негодования.
– Где тебя так? Кто?! – неистовствовал Камиль, горя желанием мчать в ночь, хватать и карать невесть кого. – Прикажешь седлать коней и вооружаться?
Слабым неверным голосом Андрей приказал удалить всех из занимаемой избы. Заикаясь, с запинками, он произнес:
– Что-то с головой, не помню ничего… даже как тебя зовут. А, да, спасибо, Камиль… Куда ты хочешь ехать? Кого ловить? Я помню лишь дорогу, начало леса, пятерых в грязных одеждах. Одного, кажется, достал саблей. Потом… провал!
