Дидо Сотириу - Земли обагрённые кровью
— Сбежишь по дороге, — сказал сержант. — Нас уже не раз обманывали, мы теперь ученые.
Помещение пересыльного пункта было рассчитано человек на десять, а нас впихнули туда шестьдесят. Большинство составляли дезертиры.
Были и такие, как я, у них тоже кончился отпуск, и их должны были опять отправить в часть. Ни один солдат — ни турок, ни грек, ни армянин, ни еврей — не желал возвратиться добровольно в свою часть.
В государстве царил полный хаос. Им управляли проходимцы, взяточники, воры, спекулянты.
* * *Четырнадцатого сентября 1916 года меня снова отправили в Анкару. Мое подразделение — второй рабочий батальон — размещалось в деревне Явсан, неподалеку от реки Кызыл-Ирмак. На этот раз «торжественная встреча» выглядела иначе. Первое, что мы увидели, были три виселицы с трупами трех парней, на груди которых была прикреплена дощечка с надписью: «Я дезертир». Они провисели три дня. Солдаты смотрели на повешенных совершенно равнодушно. Ни виселицы, ни железные обручи на шеях, ни пытки не могли приостановить дезертирство.
Дезертирство было протестом против войны. Людям казалось, что если они отделятся от массы, летящей в пропасть, то смогут сами распоряжаться своей судьбой.
В казармах теперь установился какой-то порядок. Каждую пятницу мы делали генеральную уборку. Вши были побеждены. Больных отправляли в госпиталь. Но самый жестокий истязатель — голод — остался. Турецкие надзиратели разными способами отбирали у нас все: одежду, продукты, деньги. Наполовину опустошали посылки, присылаемые родными. Мы работали по пятнадцать часов в сутки, дробили камни, пробивали туннели, мостили дороги. Днем и ночью нас терзал голод. С каким нетерпением ждали мы часа, когда будут раздавать хлеб! А получив паек, глотали куски почти не разжевывая. Целые сутки мы жили этим ожиданием.
Люди озлобились. Ссорились и дрались из-за пустяка: из-за камня, который можно подложить под голову, из-за паршивого куска мешковины, из-за очереди в уборную. Мы совершали подлости, не будучи подлецами по натуре, стали жадными, хотя захватывать было нечего. Мы ненавидели самих себя.
Жандармы вымогали у нас все, что им приглянется, за какую-то лепешку, за горстку изюма. Пойти в деревню и самим купить что-нибудь мы не имели права. Многие не выдерживали голода и продавали с себя одежду и обувь. Раздетые, босые, они заболевали воспалением легких и умирали.
На мне были новые башмаки. Возможно, потому, что мое детство было босым, у меня была слабость к хорошей обуви. Надзиратели всеми способами старались убедить меня обменять башмаки на продукты. И хотя бывали часы, когда я готов был даже душу заложить черту, лишь бы проглотить что-нибудь, напоминающее еду, башмаки я не отдавал.
Однажды повар положил у места за столом, где я сидел, жирную лепешку, на которой розовели кусочки нежного жареного мяса, посыпанные перцем и тонко нарезанным луком. Запах разносился невыносимый. У меня закружилась голова. Рот залило слюной. Я с жадностью смотрел на мясо. Протянул к нему руку. Издевательская улыбка повара остановила меня.
— Постой, постой. Сними сперва башмаки.
— Башмаки?
— Конечно. А ты как думал? Бесплатно? Отдашь — получишь.
Я вскочил разъяренный, готовый избить его. Выругавшись, я ушел. Весь день спазмы сжимали мне желудок. И только из гордости я не заплакал.
* * *Самых крепких и сильных солдат из нашего батальона посылали на пробивку туннелей. Среди них оказался и я. Нас привели к высокой горе, расположенной между деревнями Асси, Езгат и Явсан. Мы должны были пробить туннель длиною около девятисот метров. Один отряд начал работу с одной стороны горы, второй — с противоположной. Труд рабов древних времен меркнул по сравнению с нашим. Мы работали по восемнадцать часов в сутки! Мы разбивали камень маленькими молотками с короткими ручками. Динамита у нас не было, был только черный порох. Нас разделили на пары, каждая пара должна была ежедневно производить определенное количество взрывов; невыполнивших задание ожидал хлыст. Раздробленную породу мы поначалу вывозили тачками. Позже нам дали вагонетки; с тех пор стало немного легче.
Для того, чтобы дробить и валить камень, нужна большая сила, а мы все были истощены голодом и изнурены болезнями. Многие начинали харкать кровью и умирали. Но были и такие, кто выдерживал этот ад. Таким был и Мицос, сын какого-то капитана и певицы из Корделё. «Я был музыкантом еще с пеленок, — рассказывал он. — Когда настало время покинуть материнскую утробу, я сказал акушерке: «Ты возьми мой сантур, а я уж сам выпрыгну посмотреть, что из себя представляет этот мир…»
Каждый день, когда мы садились есть, надсмотрщики и солдаты собирались вокруг Мицоса и просили рассказать что-нибудь веселое.
— Ну что ж, придумаем какую-нибудь историю. Только смех нас и спасает, — говорил он. — Смех — это усиленное питание, ей-богу. Ну, скажем, как жаркое, свежее яичко или бифштекс с кровью!
Солдаты хохотали от души.
— Ну-ка, Мицос, сделай одолжение, расскажи о Марице с ее жирным задом и толстыми ляжками.
Мицоса не нужно было долго упрашивать. О женщинах, как и о хлебе, он говорил чаще всего.
— Эх вы, чахоточные! Можно подумать, что вы на что-то еще способны! Ну ладно, садитесь поближе, расскажу. И не забудьте засечь, в который раз я вам это рассказываю, я сам уже счет потерял…
И начинал Мицос расписывать пышные формы Марицы, которую ее муж, Сотирис, так раскормил миндалем, маслом, отбивными котлетами, мусакой[9] и бастурмой, что она заболела желтухой и чуть не умерла…
— Ах! Я не перенесу этого удара! Как я расстанусь с ее толстыми ляжками! — И Мицос изображал плачущего Сотириса.
Как-то один из солдат прервал Мицоса на самом интересном месте его рассказа, в момент, когда тот описывал соблазнительные ляжки Марицы.
— Эй, хватит нам этой Марицы! — недовольно пробурчал он. — Расскажи о ком-нибудь еще, мало ли баб! К этой мы уже привыкли, с ней скучно…
Как Мицос обиделся! Дело дошло до драки, они чуть не убили друг друга.
— Да пропади она пропадом, эта Марица! — разняв их, сказал Христофорос Бурнувалис. — Есть ли у нас силы думать о женских ляжках? Вот если б вы подрались из-за свиного окорока, я сам бы принял участие!
Казалось, такая жизнь окончательно опустошит наши души. Но нет! Вспоминаю день, когда мы закончили проходку туннеля и отряды встретились в темных недрах горы. Какая была радость! Какое было ликование! Ах, человек, человек! Сколько жизненной силы дано тебе богом! Кем мы были тогда? Чахоточными, голодными рабами, в которых едва теплилась жизнь. Семь месяцев мы боролись с камнем. Мы грызли его нутро, а он — наше. И когда мы победили его, завершили наше дело, в нас проснулась гордость. И у нас еще нашлись силы помечтать о мирном времени, когда через эти туннели пойдут поезда, груженные богатствами Анатолии — инжиром, изюмом, табаком, пшеницей и маслом. Греки и турки, которые трудились вместе над постройкой дороги, закончили работу и, позабыв вражду, словно дружные братья, сели, успокоенные, рядом, скрутили цигарки, потом съели свой хлеб.
Но радость наша длилась недолго. Свисток надсмотрщика напомнил нам, кто мы и в какое время живем.
* * *Кызыл-Ирмак замерз. Каждое утро мы шли по льду на противоположный берег, рубили дрова и тащили их на себе, как ишаки. В ту пору на нас навалилось новое несчастье. Словно листья с деревьев осенью, стали падать у нас зубы. К счастью, нашелся какой-то доктор, который приказал прервать работу, собирать дикие травы, варить их и есть, хоть и без масла. Мы полоскали рот уксусом, ели траву и приостановили это зло, но превратились в ходячие скелеты — кости просвечивали через кожу. Когда, согнувшись в три погибели, мы работали, прохожие, заметив нас издали, пугались — мы не были похожи на людей.
Армия испытывала большую нужду в корзинах, потому что во время войны мешки исчезли совсем и не в чем было возить продукты. Однажды к нам пришел капитан и спросил, кто умеет плести корзины. Десять человек — среди них был и я — заявили, что умеем. Нам приказали сплести по корзине, чтобы удостовериться, правду ли мы говорим.
Никогда раньше я не думал о том, на что способен человек, когда он борется за жизнь. Из десяти человек действительно умел плести корзины один Лефтерис. Он показал нам, как это делается. Желание обрести хоть некоторую свободу было так велико, что за несколько часов мы выучились тому, на что нужны были месяцы.
Капитан приказал нам осмотреть берега Кызыл-Ирмака в радиусе пяти километров и там, где окажется тростник и камыш, поставить палатку. Нам удалось найти такое место в часе ходьбы от расположения нашего батальона. Мы начали работать. Неподалеку от нас лежала деревня Тахтаджилар. Я решил пойти в деревню и обменять корзины на продукты.
