Валерий Киселев - «Мы не дрогнем в бою». Отстоять Москву!
Полковник Гришин вышел на середину строя, еще раз оглядел его и сказал:
– Товарищи, поздравляю вас всех, что вышли к своим. Благодарю за службу! Рад, что и дальше воевать будем вместе. Москва стоит, и мы еще погоним гитлеровцев с нашей земли. Дивизия наша жива, несмотря на все испытания, что нам выпали. Насчет отдыха… Никто за нас воевать не будет. Обстановка сейчас – сами знаете какая. Через полчаса всех вас накормят досыта, а потом сразу на погрузку – и в Елец. А там командование решит, дать нам отдохнуть или снова в бой.
После построения была дана команда приготовиться к обеду, и все потянулись к кухням. Лейтенант Вольхин подошел к своему батальонному повару Мише, который орудовал длинным половником в котле новенькой кухни, и, заранее зная ответ, все же спросил, как он это делал не раз:
– Что варишь, Мишя?
– Кашю, – с неизменным достоинством, гордо ответил Миша.
И этот их короткий разговор, ничего не значащий для постороннего, вернул Вольхину и силы, и настроение. Жив повар, снова варит свою кашу, значит – живы и он, и полк. Было какое-то ощущение зависимости существования этого вечно чумазого повара Миши с его кашей и полка.
После третьего окружения живой Миша с котлом каши был для Вольхина уже символом прочности бытия.
С первых дней окружения, рассказали Вольхину бойцы, Миша им ничего не готовил и кухню они бросили. Кормились кое-как, но повара своего все равно любили за его прежнее искусство и берегли, иногда даже подкармливали – то картофелину кто даст, кто сухарик – и беззлобно шутили, что вот теперь не повар бойцов, а бойцы повара кормят.
Котелки и ложки, хотя не пользовались ими больше трех недель, сохранились почти у всех, и Вольхин, увидев это, понял, что этих людей ничем не сломать, если они в самое тяжелое время, когда легко можно было расстаться не только с котелком, но и с головой, не побросали ложек.
Получая свою порцию, бойцы отходили в сторону, бережно держа котелок. Есть принимались не спеша, со вкусом. Вольхин съел свой котелок каши, тщательно вытер его изнутри кусочком хлеба так, что не надо было и мыть, и в который раз начал собирать крошки табака в кармане телогрейки.
– Закури, командир, свеженького, – предложил ему сержант Фролов, протягивая кисет. – Разжился я, моршанская махорочка.
– Спасибо, Николай, – Вольхин скрутил «козью ножку», затянулся, что голова закружилась.
– Так что, выходит, повоюем еще, командир. Поспать бы только суток двое. А там можно и опять в окопы, – сказал Фролов.
То, что он встретил единственного и последнего из живых его взвода бойца, сержанта Фролова, потрясло Вольхина: «Это сколько же мы отмахали пешком, сколько же пролили крови…» – «Куда ж я от тебя денусь, командир…» – вспомнил он слова Фролова.
Полковник Гришин с построения пошел обедать в домик, где временно расположился штаб его дивизии. Открывая дверь в комнату, увидел на столе тарелки, стаканы, а за столом несколько человек.
– Это ты кому целый стакан водки налил? Бабуру? – шутливо спросил Гришин Яманова. – Он нас в окружении наперстками поил…
Майор Бабур, отставший где-то за Гремячим, считавшийся без вести пропавшим, появился во время построения. Полковник Гришин на глазах у всех обнял его под сдержанный гул одобрения. Майор Бабур, участник империалистической войны, в дивизии считался стариком. Гришин любил его за умение дать разумный совет и всегда старался держать его при себе, тем более что радиосвязь в дивизии почти не работала и Бабуру мало приходилось заниматься своими прямыми обязанностями заместителя начальника связи дивизии по радио.
– И в полной форме, даже подворотничок свежий, портупея новая. Ты с парада или из окружения? – шутил Гришин.
– Иван Тихонович, это что, а вот Дейч отчудил: на телеге из окружения приехал, – сказал Канцедал.
– А где он? Позовите сюда.
Пришел лейтенант Дейч, капельмейстер 409-го стрелкового полка, маленький, похудевший, но в чистой форме.
– Как это ты на телеге линию фронта переехал? – весело спросил его Гришин.
– Как, и сам не знаю. Неделю ехал. Помаленьку везла и везла. А линию фронта – и не заметил, как проехал.
Все дружно захохотали, Дейчу, наверное, стало обидно, что над ним смеются, и он сказал:
– А в первые дни, под Навлей, я чуть в плен не попал. Зашли мы четверо в какую-то деревню, и немцев вроде бы не было. Как вдруг из переулка выходят наши, колонна пленных, немцы их гонят. Куда побежишь – автоматчик мигом срежет, стоим. К нам немец подошел, троих втолкнул в колону, а меня почему-то оставил. Видно, я и на бойца был уже не похож. Пришлось пережить страшную минуту.
Все сидевшие за столом посмотрели на Дейча с сочувствием.
– Давай, поешь с нами. Бери вот консервы, – предложил ему Гришин.
– Саша, расскажи, как тебя самолет чуть не задавил, – сказал командир 624-го полка Михеев лейтенанту Шкурину.
Теперь все посмотрели на него, но у Шкурина, видно, не было никакого настроения вспоминать этот почему-то казавшийся командиру полка смешной эпизод.
– Это уже на шоссе, перед Косоржей, – продолжал Михеев. – Прилетел какой-то гад, патроны расстрелял, а не улетает. И вот привязался почему-то именно к нему: один заход на бреющем, второй, кулаком из кабины грозит. Все хотел его колесами задеть. А Саша лежит себе, нам со стороны и то было страшно смотреть.
Перед погрузкой дивизии в эшелон над станцией пролетела пара «мессершмиттов». Они дали по пулеметной очереди и ушли на запад. Разбежавшиеся было бойцы возвращались, перекидываясь шутками.
– Иоффе убило, товарищ капитан, – подошел к Шапошникову лейтенант Степанцев. – Сел на пенек, письмо домой написать, что вышли, живой, а тут на тебе, очередь с неба…
«Да, жалко парня, – с горечью подумал Шапошников, – хотя, наверное, кроме жены, его ничего в жизни не интересовало, был он покладистым и безобидным, вынес все наравне со всеми, ни разу не застонал. На мятом листке письма домой было написано всего три слова: «Здравствуйте, мои дорогие…»
– Распорядись, чтобы похоронили здесь. До погрузки успеем, – сказал Шапошников Степанцеву.
Переброшенная из Щигров в Елец 137-я стрелковая дивизия полковника Гришина двое суток вбирала в себя догонявшие ее мелкие группы, одиночек из своих и чужих частей. Люди отмылись в бане, дополучили снаряжение и обмундирование, отоспались и отъелись, насколько это было возможно.
Капитан Шапошников все эти двое суток так и не сомкнул глаз – столько было неотложных и не получавшихся без него дел. Пришли две колонны его полка, людей стало ровно сто пятьдесят человек, и из этой овчинки надо было скроить и роты, и батальоны, при полном отсутствии всех командиров батальонов. В Ельце они получили две сорокапятки, но командовать ими было некому: из батареи Терещенко вышел только ее политрук Иванов с десятком бойцов. Получил Шапошников и пятьдесят ручных пулеметов, но без боекомплекта.
Но когда все проблемы, казалось, были решены, и Шапошников, проваливаясь в сон, машинально снимал сапоги, сидя на старом диване, в сознание вошел резкий телефонный звонок:
– Шапошников? Поднимай полк. На погрузку, срочно.
«Так и не удалось отдохнуть», – наматывая портянки, с трудом борясь со сном, подумал Александр Васильевич Шапошников.
Много было пройдено, страшно оглянуться, но и впереди была еще целая война…
Мы не дрогнем в бою…
Вышедшая из окружения 137-я стрелковая дивизия была переброшена сначала в Елец, а к утру 5 ноября – в Ефремов. Командующий 3-й армией генерал Крейзер поставил дивизии задачу занять оборону по реке Красивая Меча и прикрыть шоссе Ефремов – Тула.
«Понимаю, что не отдохнули и не успели доформироваться, – вспоминал полковник Гришин слова генерала Крейзера, – но пойми: твоя дивизия сейчас самая боеспособная единица в армии».
Полковник Гришин, пока разгружался эшелон, в который раз за последние сутки достал карту. «Пятнадцать километров фронта… Это на восемьсот-то человек!» – подумал он и вспомнил ориентировку Крейзера: «Противник – части 2-й полевой армии – от Ефремова примерно в 30–50 километрах… До двух пехотных и одна танковая дивизия». «Конечно, шоссе Ефремов – Тула немцам сейчас крайне необходимо, – думал Гришин. – Можно ударить на Тулу с юга, а там дорога и на Москву…»
– Иван Тихонович, – к Гришину подошел полковник Кузьмин, начальник артиллерии дивизии, – обещанный командующим артполк прибыл. Состояние отличное, только что переформировались. Матчасть новая. Теперь с ними у нас сорок одно орудие в дивизии. Живем! – довольно заключил Кузьмин.
«Да, если действительно полк хороший и свежий, то воевать можно», – с удовлетворением подумал полковник Гришин.
– Алексей Александрович, – позвал он своего начальника штаба полковника Яманова, – мы с Кузьминым и Кустовым поедем на рекогносцировку, а ты с Канцедалом размещай людей и готовься к маршу.
