Игорь Болгарин - Расстрельное время
За время войны Аскания-Нова много раз переходила из рук белых к красным и обратно, но большей частью в ней были разрушены или сожжены лишь дворовые пристройки и частично разрушены вольеры, в которых хозяева имения содержали для забавы диких зверей, животных и птиц.
Даже лихие конники генерала Барбовича[20], проживавшие здесь несколько дней, не позволили себе ничего варварского. Правда, жарили яичницу из страусиных яиц, постреляли оленей и лебедей, выпустили из вольеров страусов, и они разбежались по степям. Их отлавливали и возвращали обратно. И никому в голову не пришло отправить их на кухню.
А медведь, выпущенный из загородки пьяными казаками, долго бродил по селам, пугая жителей и собак. Потом кто-то невзначай выяснил, что он умеет танцевать и, вероятно, прежде выступал в каком-то бродячем цирке. Его присвоили себе цыгане, и какое-то время ездили с ним по всей Украине, собирая толпы зрителей. Медведь неплохо кормил цыган в это голодное время. Но потом ему это надоело, и где-то под Нежином он от цыган сбежал. С тех пор больше о нём никто ничего не слышал.
Рассказывали и о том, что белогвардейские казаки присмотрели здесь, в помещичьих конюшнях, элитных коней, которых хозяева не сумели или не успели вывезти. Сытых, не измученных походами коней, они распределили между собой. Но ночью кто-то открыл ворота конюшен и выгнал их в степь. Почуяв волю, кони разбрелись по ближним и дальним окрестностям. Местные жители ещё долго ловили в Таврических степях статных одичавших скакунов.
Нет, не соврали тогда Ромка с Данилой Павлу Заболотному, когда сказали, что поймали чубарого красавца коня где-то здесь, в херсонских степях. Скорее всего, «Алмаз» — так назвали его цыганчата — был из этой самой фальцфейновской конюшни.
Кольцов с Бушкиным и шофером Артемом Кошевым долго ходили по имению, любуясь его красотами и уцелевшими диковинами.
— Красота-то какая! — восторгался Бушкин. — Как в раю.
— В раю морозов не бывает, — буркнул Артем.
— Это еще неизвестно. Никто пока оттуда не приезжал, — и, удивленно качнув головой, Бушкин добавил: — И что удивительно, не поднялась рука!
— Вы о чем, Бушкин? — спросил Кольцов.
— Почти ничего не разорили. Не то, что в Чёрной Долине, — пояснил Бушкин. — Я когда в бронепоезде товарища Троцкого по России мотался, много всякого повидал. Отчего наш народ, как лютые разбойники, так любит грабить, разрушать, палить?
— От бедности, — коротко ответил Кольцов. — А потому, от ненависти.
— И еще чуток от зависти,— добавил Бушкин.
— Пожалуй, — согласился Кольцов. — А вы, Тимофей, еще совсем недавно хотели во Франции начинать революцию? Не раздумали? Последствия будут примерно такие же.
— Чудные слова говорите, Павел Андреевич! — Бушкин удивленно посмотрел на него. — Вы вроде как против революции?
— Я против уничтожения имений, против пожаров, грабежей, бессмысленных расстрелов и убийств. Против уничтожения всего того, что человечество создавало на протяжении не одного столетия.
— А как же тогда понимать слова Интернационала: «Весь мир насилья мы разрушим», а уже потом построим свой мир? Я когда в Москве был, на митинге Ленина видел. Он вместе со всеми пел Интернационал. Не стал бы, если бы был несогласный.
— Ну, не буквально же надо это понимать, — возразил Кольцов. — Интернационал призывает разрушить мир насилия. Понимаешь? А вовсе не дворцы и имения.
— А «мир хижинам, война дворцам»? Это что, тоже не буквально? — наступал на Кольцова Бушкин. — А как же тогда революции совершать? В белых перчатках, да?
— Эх, Тимофей, Тимофей! — укоризненно покачал головой Кольцов. — Всякая революция, это, как правило, переворот, смена старой власти со всеми ее законами.
— Пока никаких возражениев, — согласно кивнул Бушкин.
— Чаще всего, революция — это стихия. Буран. Тайфун. Она рушит на своем пути всё. Но тот, кто идет в революцию сознательно, должен понимать, что в первую очередь он должен помогать таким же, как он обуздать эту разрушительную стихию.
— А вот это уже слишком мудрено, — сказал Бушкин. — Вы, как Лев Давыдович Троцкий. Тог тоже, бывало, как чего скажет…
— Подумай хорошенько, поймешь. Слово «обуздать» разве тебе не понятно? Обуздать коня: смирить его, подчинить своей воле.
— Про коня — понятно, а вот про революцию — не совсем.
— Понимаешь, в ярости и злобе чего только люди не натворят! Дворец подожгут, все перебьют, переломают, скотину перестреляют. А потом, когда опомнятся — жалеют. А ты помоги им раньше опомниться. Возьми те же дворцы. Это лучшее, что создало челове… — Кольцов осекся на полуслове.
— Колдун! — взволнованно прошептал Бушкин, глядя поверх голов ротозеев, обступивших вольер с зебрами. — Честное слово! Это он!
— Где? — Кольцов стал тоже всматриваться в том же направлении, что и Бушкин.
— Честное слово! Я его видел!
— Может, показалось? — с сомнением спросил Кольцов. — Он ведь по правой дороге поехал. И потом: мы же на автомобиле. Как бы он успел?
— Да он это! Точно! Он еще вроде как рукой мне махнул, — и Бушкин внезапно бросился в толпу. Энергично работая локтями, он пробился сквозь людскую толчею на менее людное пространство. Кольцов пробирался следом за ним.
Выбравшись из толпы, Бушкин стал беспомощно оглядываться по сторонам.
— Вот здесь он был! Точно! Возле этой коновязи! Ну, не мог же я так обознаться! — убеждал он Кольцова. Затем взобрался на коновязь и стал сверху рыскать глазами поверх голов.
Фуражки, картузы, шапки, кепки, платки — и нигде ни одной папахи.
— Я сейчас! — крикнул Бушкин и побежал к воротам, где стояли с десяток подвод, линеек и, чуть на отшибе — их «фиат». Бушкин тщательно процедил взглядом оживленную площадь, но ни колдуна, ни его тачанки здесь не было.
Тогда он бросился к «фиату»:
— Вы этого, который на тачанке, в черной папахе здесь не видели? — тяжело дыша от бега, спросил он у пулеметчиков.
— Вроде никого такого не было. А что? Нужен? — ответил тот, что постарше.
— Да нет.
— Он же на Каланчак свернул.
Бушкин устало сел на подножку автомобиля, снял с себя шапку, вытер ею мокрое лицо.
Подошел Кольцов.
— Ничего не понимаю. Я ж его вот как вас сейчас видел, — сказал Бушкин.
— Ошибся. Бывает, — стал успокаивать его Кольцов. — Может, кто-то на него похожий. И вообще чего вы расстраиваетесь, Бушкин? Что нам до него?
— Не в том дело, — невпопад ответил Бушкин. — Мне его рожа жуть как не понравилась. Скривил ее и вот так рукой махнул. Он это был! Точно, он! — и, опустив глаза в землю, долго так сидел молча, потом с сомнением сказал: — Шут его знает, может, я и правда обознался?
* * *Скрылись вдали белые строения Аскании-Новы. День был солнечный, и теплом, грязью лужицами в колеях напоминал весенний.
Дорога была непривычно пустынной. Насколько хватал глаз, нигде — никого, ни телеги, ни лошади.
— Нам бы поворот на Владимировку не проскочить, — озабоченно сказал шофер.
Кольцов промолчал. Пригретый солнцем, он придремывал.
Они внезапно выскочили из-за невысокого скифского кургана — человек двадцать всадников, а сзади них, не слишком поспешая, катила тачанка.
Всадники мчались галопом, горяча себя и коней, и что-то устрашающее выкрикивая, палили в небо из карабинов. Стали разделяться надвое, пытаясь с двух сторон обойти автомобиль.
Тачанка выбралась на дорогу из вязкой степной почвы и тоже прибавила скорость. Ездовой кнутом стегал лошадей.
— Что это они? — с беспокойством спросил шофёр, не сразу поняв, что гонятся за ними.
— Прибавь ходу! — приказал Кольцов и, вытащив из кобуры маузер, положил его на колени. — Похоже, бандиты.
— Может, махновцы? — с надеждой спросил шофер. — Они и раньше тут по степи шастали.
— Какие махновцы? Махновцы на нашей стороне. Бандиты! Ты жми! Может, уйдем!
Шофер старательно давил на педаль газа, выжимая из автомобиля все, на что тот еще был способен. Двигатель вздыхал и захлебывался, но автомобиль нисколько не прибавлял скорости.
А всадники уже почти поравнялись с ними, и какое-то время мчались вровень. Было видно, как из-под лошадиных копыт отлетают комья грязи.
— Все, товарищ командир! — с отчаяньем выдохнул шофер. — Не получается быстрее!
Кольцов распахнул дверцу кабины, встал на подножку, закричал копошащимся возле «гочкиса» пулеметчикам:
— Ну, вы там! Почему молчите?
— 3-заело, зараза! — отозвался пожилой пулеметчик и зло выругался.
Прозвенело боковое стекло, осколки разлетелись вокруг головы Кольцова. Несколько пуль громыхнули по дереву кузова.
Кольцов выстрелил по всаднику, пытающемуся выехать на дорогу. Видимо, пуля попала в коня, он резко остановился. Всадник перелетел через голову коня, но тут же вскочил. Конь тоже попытался подняться, и даже с трудом встал, но тут же снова упал на колени.
