Иван Драченко - Ради жизни на земле
Львовско-Сандомирская наступательная операция началась 13 июля. А утром во всех частях, в том числе и в нашем полку, прошли митинги.
Замер строй. Перед ним развевалось гвардейское знамя, как будто стремилось туда, ввысь, куда улетят краснозвездные эскадрильи.
Под святыней части гвардейцы поклялись сломать хребет фашистскому зверью, загнать его в собственное логово, уничтожить, освободить народы Европы от коричневой чумы.
На митинге со страстным призывным словом выступил замполит полка майор Константинов. В эти дни наша армейская газета «Крылья победы» писала:
«Воздушный воин! Ты помнишь Курскую дугу, пылающий Белгород, дымное небо над Прохоровкой… Теперь ты далеко от тех героических мест. Теперь под твоим самолетом старинный Львов, Станислав, Перемышль. Теперь ты гораздо сильнее, чем год назад. Перед тобой враг, не раз уже отступивший под силой твоих ударов, с ужасом ждущий грядущего возмездия за совершенные им преступления. Пусть же не знает враг пощады. Он пришел сюда, чтобы грабить твою страну. Пусть же найдет он здесь свою смерть».
…Аэродром тонул в сплошном гуле. Взлетали группы штурмовиков с тяжелым грузом «гостинцев» и брали курс туда, где наземные войска стальным клином вонзились в оборону противника. На следующий день обстановка обострилась: фашисты резервом с юга нанесли контрудар в районе Золочева. Пять часов над полем боя висели «петляковы», «ильюшины», ЯКи, отражая натиск озверевших гитлеровцев. Шестеркой ИЛов, ведомых Героем Советского Союза капитаном Николаем Евсюковым (комэск первым в полку получил это высокое звание), преодолев густой заслон зенитного огня с бреющего, набросились на танки и автомашины фашистов. Высыпав из бомболюков всю «начинку», начали методически расстреливать технику, косить ошалевшего от внезапного удара противника. Танки, словно контуженные, слепо расползались по полю, искали укрытия за складками местности. Цели выбирали на свое усмотрение, били крестатые коробки наверняка. Над землей, окутанной сплошным огнем, плыл густой смрадный дым.
Участник этих событий гитлеровский генерал Меллентин писал впоследствии:
«На марше 8-я танковая дивизия, двигавшаяся длинными колоннами, была атакована русской авиацией и понесла огромные потери; все надежды на контратаку рухнули».
Оборону врага наши войска все-таки прогрызли, но, как оказалось, на довольно узком участке — всего в четыре-шесть километров. В любой момент фашисты могли закрыть образовавшуюся брешь, перерезать «колтовский коридор». И они попытались это сделать. Но в узкую горловину стремительно ринулась 3-я танковая армия генерала П. С. Рыбалко. Обстановка накалялась до невероятности. Фашистское командование поставило на карту все, пытаясь любой ценой заткнуть злополучный «коридор».
Но его потуги оказались тщетными: танки рыбалковцев шли и шли в тыл врага, а мы расчищали им дорогу, оставляя за собой остовы хваленой брони, раскусив эрэсами очередную загадку гитлеровцев — «королевские тигры», развороченные муравейники дотов и дзотов, захлебнувшиеся зенитки, разбросанные серо-зеленые поленья трупов среди перезревших хлебов и безмолвно тлеющих хат.
Летали в эти дни как ошалелые: садились, заливали баки бензином, подвешивали эрэсы, заряжали пушки и снова уходили на штурмовку.
На подступах к Львову немецкие танки контратаковали наши войска. Авиация сразу же бросилась на помощь наступающим частям. В воздухе творилось что-то невообразимое. Как комары на закате, толклись десятки крылатых машин. Три этажа «ильюшиных», чуть выше ПЕ-2, а еще выше — ЯКи, «лавочкнны». И все бомбило, стреляло, штурмовало. Фашистские танки мы буквально засыпали ПТАБами. В такой ситуации не исключалось получить бомбу и в свой самолет. Так и получилось: «малютка» продырявила плоскость кобзевского ИЛа, застряла в ней, но, к счастью, не взорвалась. Анатолий Кобзев отошел от нас на некоторое расстояние, но мы внимательно следили за своим товарищем, чувствуя себя как на иголках. В любую секунду «игрушка» могла взорваться, однако Кобзев уверенно вел машину на аэродром.
— «Сокол-4», я — «Сокол-1», — волнуясь запросил по радио капитан Николай Евсюков. — Как там дела?..
— Засела, проклятая, прочно, но ведет себя пока смирно, — ответил Кобзев.
Комэск дал указание летчику, как посадить машину, и тот мастерски притер «ильюшин» к траве, примятой воздушной волной, отрулив от стоянки других самолетов. Спрыгнув с плоскости, Анатолий поблагодарил авиаспециалистов за хорошо подготовленное вооружение, показал им на плоскость, где торчал стабилизатор бомбы. Те только прищелкнули языками. Оружейники осторожно изъяли смертоносную «малютку» и обезвредили ее.
…Чем дальше кружил нас вихрь войны, тем крепче становилась дружба, испытанная в суровом фронтовом небе. Нам не хотелось думать о смерти, хотя она ходила по пятам, рядом, слепо хватала костистой рукой боевых побратимов. Нет уже с нами белокурого Миши Хохлачева. Так и остались недостроенными те города, которые возводил он в своем воображении.
…Михаил вел разведку вражеских резервов. Пройдя густой лесной массив, он увидел колонну тупорылых черепах с черными крестами. Танки! Застучали в спешной судорожной лихорадке зенитки. Но Хохлачев шел между серыми шапками разрывов, фиксируя все увиденное в памяти. Впереди брызнуло ослепительное пламя, ИЛ будто натолкнулся на стенку. Обливаясь кровью и теряя последние силы, Хохлачев понял: сбить пламя невозможно. Осталось единственное… И горячая машина вонзилась в месиво гитлеровских танков, автомашин, орудий. Черный клубок дыма и сильный взрыв возвестили, что летчик Михаил Хохлачев нанес свой сокрушительный, последний удар по врагу. Произошло это возле села Деревляны на восточном берегу Западного Буга.
В начале августа мы перелетели на аэродром в районе Жешува. Среди мелких польских хуторков, зажатых узкими полосками земли, Жешув, взобравшись на опуклый бугор, чем-то походил на карточный городок. Наскоро обжив новый аэродром, летный состав готовился к боевым действиям.
…Командир полка поставил на карте крупную точку. Вот здесь, в квадрате местечка Кросно, разместился штаб танкового корпуса. Разведка точно определила его местонахождение. Приказ: уничтожить любой ценой. Мы понимали всю сложность задания и чувствовали: прорваться туда будет весьма нелегко. Решили пойти на хитрость. Свернув карты, поднялись из-за нетесанного стола.
Группу вел майор Николай Миронович Горобинский, человек, обладавший способностью умело ориентироваться в воздухе, исключительно грамотный в вождении штурмовиков. К цели шли правым пеленгом. Слева от командира следовал я. Встречные облака кремовой пеной оседали на фонари, словно пряжа, наматываясь на винты. Но вот сбоку блеснуло солнце. Ведущий приказал удвоить бдительность, поработать «швейными шарнирами». Под броней ИЛов закружилась огненная пластинка. Небо расцвело гирляндами рвущихся снарядов. Ощущение такое, будто ступаешь по полю, усеянному минами. А внизу отчетливо виднелся массивный дом с метлами антенн, мотоциклы, черные жуки легковушек. По задумке я должен «гореть и падать». Привожу в действие дымовую шашку, спрятанную в бомболюке, и валюсь к земле. Представляю себе, как злорадствуют зенитчики, увидев русский самолет с хвостом маслянистого дыма!
Действительно, снизу огонь перенесли на другие машины. Отвлекающий маневр удался. По мнению гитлеровцев, я уже отлетался. Ну, нет! Сейчас я испорчу вам настроение… Перевожу машину в стремительное пикирование и навскидку, по-охотничьи бью эрэсами и пушками по штабному зданию, разваливаю его на части. Крушат все вокруг и остальные штурмовики. Мечутся в панике патрульные, как люди в бою, раскинув ветви, валятся стволистые буки, всплескиваются мутные фонтаны земли. Огонь и дым столбами подперли небо…
На аэродром пришли на последних каплях горючего.
«На Сандомирском плацдарме идут бон местного значения», — сообщалось тогда в печати. Но с нашей, рядовых летчиков, точки зрения, это были жестокие, кровопролитные бои. Противник повсеместно бросался в контратаки, пытаясь столкнуть войска в Вислу, ощутимо активизировал противовоздушную оборону. Штурмовики от зари до темноты барражировали над полем боя и уничтожали «королевских тигров», оказывая неоценимую помощь тем, кто гнал гитлеровцев теми дорогами, которыми они наступали.
Усталость буквально косила людей. Евгений Алехнович однажды признался, что уснул в кабине, но проклятый эрликон, к счастью, разбудил.
И все-таки неимоверные нагрузки не отупляли, не делали из нас механических роботов. Урывали время и почитать газеты, и обменяться мнениями, и помечтать о будущем. С нетерпением ждали свою армейскую газету «Крылья победы», страницы которой всегда пахли порохом.
