Василий Алексеев - Россия солдатская
Опять ноги Григория чувствовали ледяной холод. Лодка оказалась много тяжелее, чем можно было предполагать, но так как место было более глубокое, то ему удалось подтянуть ее почти к самому берегу. Несколько рук протянулось, чтобы помочь ему.
— Тяните наискось, — сказал Григорий.
Вода с шумом начала выливаться через борт. Середина лодки была отделена от носа сплошной перегородкой. — Наверное пробита опять в корме?
В следующее мгновение корма показалась над водой и узкий длинный корпус лег на песок, упираясь носом в обрыв. Когда лодку перевернули на бок, обнаружился совершенно крепкий киль и две ровные, аккуратно вырезанные щели в самой середине. Это был ящик для живой рыбы. Лодка была рассчитана всего на двух рыбаков. Одно место на корме и одно на носу, а в середине изолированный ящик с водой. Когда лодку опять спустили, она не потонула и Григорий, держа ее за цепь, несколько раз провел вдоль берега. Лодчёнка определенно плавала. Оставалось только найти доску вместо весла и начинать переправу.
— Кто умеет грести? — обратился Григорий к торфушкам.
Те молчали. Было ясно, что перевозить всех должен был сам Григорий.
Волга под Калининым не была широка, но, тем не менее, без настоящих весел, гребя доской, надо было потратить не менее 15-ти минут, чтобы переехать реку, а взять с собой можно было не больше двух человек. Это значило, что Григорий должен переправиться не менее семи раз и потратить на переправу около 4-х часов.
Страшнее всего была первая поездка. Для пробы Григорий взял одного Александра Владимировича и вещи его и свои. Девчата остались ждать, жалкие и растерянные: они боялись, что Григорий не вернется.
Выехав на середину реки, Григорий оглянулся. Наверху, километрах в двух, виднелась будка переправы. — Могут заметить и отнять лодку, — подумал Григорий. Внизу река делала еще один поворот и это успокоило Григория — там не было видно ничего подозрительного.
— Ну, Александр Владимирович, кажется реку преодолеем, — сказал Григорий, усиленно работая веслом.
Старик сидел осунувшийся и взъерошенный. Григорий подумал, что он очень постарел за неделю пути. Как бы не умер!
Дождь все моросил и Григорий понял, что нервное напряжение и усиленная работа только и спасают его от пронзительного холода, а все остальные мерзнут. Потом снова вспомнилась Катя и стало невыносимо страшно ехать обратно за пензенскими девчатами. — Им ведь ничего не будет, если их задержат… в конце концов их торфоразработки наверное давно прекратили работу, ни денег, ни документов они все равно не получат. Для них самое лучшее идти вдоль Волги и самим проситься на новую работу, на очередной укрепленной полосе. Но ведь я обещал им помощь, они мне верили и стали сомневаться только теперь!
Григорий высадил Александра Владимировича и сразу повернул обратно, стараясь не думать ни о Кате ни о риске ареста за устройство переправы на линии фронта, ни о том, что старик, к которому он привязался за время работы и особенно в дороге, может заболеть и умереть, не добравшись до дому.
Две худенькие дрожащие фигурки с котомочками легко умостились на носу лодки. У девушек были осунувшиеся тонкие лица.
Были бы хорошенькие, если бы одеть их получше, — думал Григорий, стараясь разогнать неповоротливую лодку. — Наверное и неглупые и хорошие. Жаль, что привыкли на окопах к матерной ругани.
Переехав три раза, Григорий совсем успокоился, согрелся и, действительно, не думал ни о чем, кроме того, что надо грести как можно сильнее и одновременно вести лодку по прямой линии.
Когда, возвращаясь в четвертый раз, Григорий выехал на середину реки, на берегу, где жались десять оставшихся девушек, появился красноармеец с автоматом в руке. Сердце Григория сжалось, прежде чем он смог оценить создавшееся положение, рука перестала грести и лодка остановилась. Коренастый, заросший черной щетиной, красноармеец стоял на берегу и махал автоматом. Возьмет и прострелит лодку, а я, как дурак, останусь на берегу… или арестует за устройство незаконной переправы.
Солдат делал все более настойчиво-угрожающие движения. Замерзшие, подавленные всем происходящим девушки сиротливо маячили на фоне желто-черного берега. Григорий выправил лодку и поплыл к берегу. Господи, помоги чтобы все хорошо кончилось!
Солдат опустил автомат и ждал, когда Григорий подъедет. Нос лодки зашуршал о песок и Григорий слегка затормозил доской.
— Мне на ту сторону, — деловито сказал стрелок, хватаясь за нос и одновременно отталкивая лодку.
Сзади Григория усилился шум моторов немецких самолетов.
— Полотенце есть? — спросил Григорий автоматчика.
Безразличные, пустые глаза посмотрели на него.
— Надо завязать голову, чтобы немцы подумали, что на лодке едет женщина, а то могут обстрелять.
Безразличные глаза стали злыми — солдат заподозрил Григория в насмешке. Поворачивая лодку, Григорий заметил, что два аэроплана снова летят вдоль реки. Солдат тоже покосился на них и старательно спрятал автомат под шинель. — Недоставало еще, чтобы меня убили из-за этого дурака, — думал Григорий, нажимая на доску. — И зачем я за все это взялся? Надо было сказать девчатам, чтобы шли одни вдоль берега.
Аэропланы с воем пронеслись над лодкой. Григорий нарочно не смотрел на них. Прятаться, кроме как в ледяную воду реки, было некуда. Красноармеец весь съежился и снял шапку. Лицо его обтянутое кожей в мелких трещинках заметно побледнело. Вой моторов стал затихать и где-то далеко защелкал пулемет. — Нашли цель интереснее нас, с облегчением вздохнул Григорий.
Последний рейс Григорий сделал уже в сумерках. Руки болели от непривычной работы, голова кружилась, но сознание сделанного дела приятно успокаивало. Выйдя на берег, Григорий был встречен Александром Владимировичем и девчатами, как герой и спаситель. Многочасовое стояние на ветру и дожде утомило их больше, чем работа утомила Григория. Но радость радостью, а ночевать около реки было невозможно. Решили идти в деревню, крыши которой видели еще днем, стоя у перевоза.
— Ну, девчата, теперь вы идите вперед да кричите погромче, — распорядился Григорий, — а то как бы часовые не приняли нас за немцев.
Григорий был уверен, что в деревне стоит какая-нибудь фронтовая часть. Опять дорожка вилась между кустов и опять впереди была неизвестность. Как примут фронтовики? Вскоре показались сараи, стог сена, силуэты первых домов. Полная тишина и темнота, никакого признака жизни. Подошли ближе. Некоторые окна были выбиты и открыты, некоторые заперты ставнями. На широкой, заросшей травой улице остановились. Все невольно притихли. Где-то в середине деревни блеснул слабый огонек. Испуганные девчата стали отставать, когда Григорий и Александр Владимирович пошли на него. Передняя половина большой избы была полуразрушена, в задней половине из-за закрытых ставен пробивался свет и слышались мужские голоса.
— Есть живая душа? — громко спросил Александр Владимирович, подходя к крыльцу.
— Заходите, заходите! — раздался из-за двери ласковый, очень спокойный голос и дверь отворилась.
Посреди комнаты стояла раскаленная железная печь, на печи бурлили два ведра и от них шел ароматный запах мясного бульона. Вдоль стен комнаты лежала солома, в углу стоял стол и табуретка. Пожилой капитан с умным лицом и усталыми глазами сидел на табуретке.
Дверь открыл краснощекий солдат. Широкое лицо солдата расплылось в улыбку при виде 15-ти пензенских девчат.
— Заходите, заходите, — повторил капитан вставая.
Григорий снял с плеч мокрый мешок и подошел к печке.
— Мы с рытья окопов пробираемся к Москве, — осторожно начал Александр Владимирович.
— Замерзли? Есть хотите?
Капитан дружески пожал руку всем по очереди, начиная с Александра Владимировича.
— Можете у нас переночевать, здесь тепло. Конечно, если не боитесь немцев: мы в двух километрах от передовой.
Девчата, гурьбой вошедшие в комнату, стали рассаживаться на солому, постланную вдоль стен. Из соседней комнаты вышли еще два солдата. Григорий обратил внимание на то, что у обоих солдат были хорошие лица, такие же спокойные и приветливые, как у капитана. Видно было, что фронтовики сочувствуют грязным и оборванным девчатам, усталому старику и ему, Григорию.
— Иванов, как там дело с мясом, скоро сварится? — спросил капитан.
Парень, открывший дверь вошедшим, ткнул ножом в мясо, подмигнул девчатам и весело ответил:
— Скоро, товарищ капитан!
— Мы сейчас вас накормим супом, — пояснил капитан. — Мясо пойдет на передовую, а бульона у нас хватит на всех.
Чувство умиротворения и благодарности теплой волной наполнило Григория. После стольких дней напряжения и волнений можно было поесть по-настоящему и остаться спать в тепле.
Миска дымилась, мелкие кружки навара плавали на густой мутной поверхности бульона. Григорий чувствовал, что с каждой ложкой живительной жидкости силы его восстанавливаются. Глаза капитана грустно смотрели на него с противоположного конца стола. Александр Владимирович наелся раньше Григория и спросил:
