Владимир Рыбин - Звездный час майора Кузнецова
— Товарищ майор, разрешите доложить?!
Кузнецов оглянулся, увидел забинтованное лицо старшего сержанта Малышева.
— Ваше приказание не выполнено. За болотом прижали нас немцы. И если бы не они...
Он кивнул на пятерых обросших красноармейцев, стоявших поодаль с немецкими автоматами в руках и в гимнастерках, таких изношенных, что Кузнецов сразу понял: окруженцы.
— Хотели через фронт перебираться, а тут — мы. Если бы не они, туго бы нам пришлось, — повторил Малышев с просительными нотками в голосе.
Один из окруженцев передал автомат товарищу, одернул гимнастерку, твердым шагом пошел к Кузнецову.
— Товарищ майор, — он смущенно заулыбался, поправил совсем выгоревшую фуражку, зачем-то протер пальцами кубики на петлицах. — Не узнаете, товарищ майор? Мы с вами в кавалерийской школе учились.
— Волков?
— Запамятовали. Вовкодав — моя фамилия.
— Точно. Ну, изменился.
Кузнецов обрадованно повернулся к комиссару:
— Вот ведь фамилия! В школе Волковым звали. — Вовкодав — это же Волкодав по-украински. А теперь прямо кстати.
— Точно. Четыре недели в лесах. Опыта на годы хватит.
— Вы что же, годы воевать собираетесь?
— Да уж за месяц не управиться. Прет и прет немец, а мы бежим да бежим.
— Посмотрим, как обратно попрет. Вот резервы подойдут.
— Какие резервы, товарищ майор? Главная сила была там, у границы.
— Неправда! — сурово сказал Кузнецов. — Страна на тысячи километров, везде гарнизоны. Народ поднимается. И... и я запрещаю вам не верить, запрещаю падать духом, слышите?!
Вовкодав вытянулся, словно ему скомандовали «Смирно!», радостно улыбаясь, уставился на Кузнецова.
— Извините, товарищ майор, четыре недели не слышал командирского голоса.
— Еще услышите. Идите, приведите себя в порядок. А то кубика на петлице не хватает, не бриты, в голове черт знает что. Одичали в лесах. Через час доложите как положено.
Но через час у сожженной деревни вдруг поднялась отчаянная стрельба, покатилась через перелески все ближе и ближе.
— Танки, Игнатьич!
Кузнецов насчитал девять черных коробок. От деревни доносился непрекращающийся гул боя, и было ясно, что танки прорвались одни, что пехота, шедшая за ними, отсечена и теперь лежит на луговине под огнем наших пулеметов.
Танки стремительно катились к высоте, где был КП. Наперерез им по пологому склону бежали десятки людей, которые находились при штабе. Кузнецов с удовлетворением отметил этот порыв: не от танков бегут, как было еще недавно, а навстречу.
Когда танки были уже в километре, из кустов, темневших в стороне, ударила замаскированная там батарея. Две машины сразу же задымили, остальные развернулись, и растянутый звон танковых пушек расколол шум боя. Еще одна машина закрутилась на месте, теряя перебитую гусеницу и опадая на бок. Кусты заволокло дымом, и сквозь гул разрывов можно было разобрать, что бой ведет уже только одна пушка, торопливо отхлестываясь от наседавших танков. Но вот и она умолкла, и из дымного клубка, метавшегося над кустами, слышались лишь пулеметные очереди да глухие разрывы связок гранат.
Из дыма вынырнули уже только три танка. Урча, они полезли по кочковатому склону. Кузнецов видел, как зашевелились залегшие на их пути красноармейцы, как полосами запылила земля, вспаханная пулеметными трассами. Укрывшись в воронках, за отдельными кустиками, бойцы ждали, когда танки подойдут на бросок гранаты. Но вот кто-то, оказавшийся ближе других, уже метнул тяжелую связку. Она вскинула землю перед гусеницами, но не остановила танк. И тогда этот боец встал на пути вражеской машины во весь рост. За секунду до того, как накатилась черная масса, красноармеец подался вперед и не кинул, а прямо ударил по броне двумя бутылками. Сразу же и он сам, и танк исчезли в клубке огня и дыма. Кузнецов на какое-то время забыл о других машинах, а когда опомнился, то увидел, что они на полной скорости уходят назад, боязливо обходя стороной дымящиеся кусты.
— Кто это был? — спросил он. — Выяснить. Представить к награде. Посмертно...
Погибшим смельчаком оказался один из окруженцев.
— Павлом назывался, Коробовым, — рассказывал потом Вовкодав, покачивая раненную в этом бою, перебинтованную руку. — Документов никаких, из плена бежал. У него свой счет к немцам.
— У всех один счет.
— А у него — свой, — повторил Вовкодав. — Не дай бог пережить, что ему пришлось. Рассказывал нам, когда туго приходилось. Для злости.
...Под Слуцком привели их, человек тридцать пленных, яму копать. Большую — шесть на шесть метров. Потом пригнали евреев, положили на дно и расстреляли из автоматов. Присыпали трупы песком и положили сверху еще ряд. Одну яму утрамбовали ногами, другую принялись копать. Один из пленных с ума сошел, кинулся бежать. Пристрелили, скинули в яму. Другой лопатой часового рубанул — туда же.
Копали и думали: следующая яма — для себя. А гитлеровцы вдруг говорят: кто хочет сам, пусть ложится. Никто, понятно, не лег. На другой день — новое предложение: кто хочет домой — шаг вперед. Все, понятно, шагнули. А потом фашисты пострашней удумали.
— Кто готов крикнуть «хайль Гитлер!»? — спросил офицер.
И пошел с правого фланга.
— Ты? Ну?
Минутное молчание и выстрел прямо в лицо.
— Ты?
Очередной робко поднял руку.
— Громче! Еще громче!
Следующему уже легче было кричать — все не первый. А пятый крикнул свое:
— Товарищи, они же вас вербуют!..
Выстрел оборвал голос.
Из тридцати осталось девятнадцать. «Ладно, — думал Коробов, — черт с вами. Потом рассчитаюсь».
Но это оказалось лишь началом. На другой день кричали «хайль Гитлер!» всякий раз, как выбраться из ямы. Забавлялись фашисты. А Коробов все терпел, ждал. Но гитлеровцы тоже знали: труден лишь первый шаг. Когда оставшихся доставили в бараки за колючей проволокой, где формировалась часть из русских пленных, они уже не роптали. Гитлеровцы отделили тех, у кого дом на оккупированной территории, предупредили: за побег — расстрел всей семьи. Вот когда Коробов пожалел, что сказал о своей деревне. Думал, отпустят. Бывало такое в первое время: жена в ноги офицеру, и тот отпускал, заставив подписать какую-то бумажку на немецком языке...
— Коробов дрожал, когда рассказывал, — говорил Вовкодав. — Все просил простить его за то, что кричал «хайль Гитлер!»: больно, мол, не хотелось умирать бараном бессловесным.
— Он умер героем, — сказал Кузнецов, вопросительно взглянув на комиссара Пересветова. И тот понял его.
— Листовку напишем, — сказал Пересветов. — Чтоб каждый знал, как боролся и как умер боец Павел Коробов.
Весь остаток дня над головой висели «юнкерсы», перепахивали бомбами лесные опушки. Вечером связной привез страшную весть: погиб командир дивизии. И передал его последний приказ: не останавливаться, пробиваться на Демидов и далее на Смоленск, пока противник еще не опомнился.
В сумерках Кузнецов выехал в батальоны, чтобы лично проверить готовность к наступлению. Тьма еще не сгустилась, а трепетный свет ракет уже порхал над полями, спорил с зарей, горевшей на облаках багровыми отблесками.
— Вы бы побереглись, — говорил ему командир первого батальона старший лейтенант Байбаков.
Не отвечая, Кузнецов ходил во весь рост от ячейки к ячейке. Бойцы зарывались в землю, работая попарно, сменяясь по очереди. Те, кому была пора отдыхать, спали тут же у брустверов, положив голову на скатку: ночь, как и все предыдущие, обещала быть сухой и теплой.
— Разрешите обратиться? — спросил пожилой боец, оторвавшись от пулемета. — Это правда, что придется зеленые фуражки сымать?
— Получен приказ: всем выдать пилотки.
— Извините за вопрос: а зачем это?
— Снайперы бьют, знают: фуражки командиры носят.
— Значит, нас с командирами равняют?
— Пограничник он и в пилотке — герой.
— А если мы снимем фуражки, снайперы что — стрелять перестанут?
— Хитрые у тебя бойцы, — засмеялся Кузнецов, повернувшись к командиру батальона.
— Разрешите не сымать фуражек, товарищ майор. Мы так понимаем: раз охотятся, значит, страшны им пограничники. Так пусть боятся.
— Ладно, воюйте пока. Потом разберемся.
Неподалеку разорвался снаряд, зашумел по кустам вскинутой землей, как дождем: гитлеровцы начинали обычный свой ночной обстрел.
Кузнецов выехал на дорогу на краю села и помчался в расположение третьего батальона. Когда остановился и вошел в лес, сразу услышал сердитый голос старшего лейтенанта Васюкова.
— А я спрашиваю, почему ты помогаешь врагу?
— Ничего я не помогаю. Только перевязала.
Кузнецов узнал певучий голосок медсестры Астафьевой.
— У тебя какое оружие? Бинты, вата. А ты это свое оружие отдала врагу.
— Так он же раненый.
— А ты видела, что они с нашими ранеными делают?
— И вы разве могли бы? — испуганно спросила она.
— Что?
— Так же, как они?
— Тьфу ты, черт. Баба, она баба и есть. Иди, потом поговорим. И пришли ко мне красноармейца Зотина.
