Добрица Чосич - Солнце далеко
В этом хаосе выстрелов, криков, стонов, ругани, порохового едкого дыма Уча наскочил на немца. Патронов больше не было, и Уча стукнул врага по лицу прикладом. Немец захрипел и упал, но от удара у Учи сломался приклад. Он остановился, чтобы осмотреть свое незаряженное и сломанное оружие, но в эту секунду к нему устремился другой немец, поливая все вокруг огнем из пулемета. Заметив двигавшуюся на него струю огня, Уча отскочил в сторону, потом в гневе бросился на пулеметчика и схватился левой рукой за раскаленный ствол пулемета. Почувствовав ожог на руке, Уча вскрикнул и чуть не выпустил пулемет, но, сообразив, что его в ту же секунду срежет струя огня, он в бешенстве сжал обожженными пальцами ствол, а правой рукой начал бить солдата по голове. Немец отпрянул, но палец его все же остался на спусковом крючке. Чувствуя, что силы его оставляют и стараясь преодолеть боль, Уча еще крепче стиснул ствол и, как бешеный, колотил немца по лицу и по каске. Наконец, понимая, что больше ему не выдержать и боясь выпустить пулемет, он закричал изо всех сил:
— Вук! Ко мне, я держу пулемет.
— Здесь, — отозвался вместо Вука Гвозден и бросился на немца.
Борьба продолжалась. Немец вдруг изо всех сил дернул своего противника и повалил в снег. При этом пулеметная очередь задела Учу по руке. Падая, он почувствовал, как что-то горячее и тяжелое стукнуло его повыше локтя. Ему показалось, что кто-то швырнул ему огонь прямо в глаза. Уча не хотел, да и не имел сил кричать. Рука его, как сломанная виноградная лоза, беспомощно опустилась. В этот момент Гвозден выстрелил немцу в спину, и тот вместе с пулеметом рухнул на Учу. Выбравшись из-под немца, Уча правой, здоровой рукой схватил его за каску и рванул ее так, что лопнул ремень под подбородком.
Немец глухо хрипел. Бормоча какие-то бессмысленные слова, Уча схватил его за волосы, тыча головой в снег. Немец был уже мертв, но Уча все еще держал его за волосы и все еще вдавливал его голову в снег. Из раненой руки командира струей текла кровь.
— «Зорка»!.. Молодец, Уча! — Гвозден, обрадованный, вытаскивал из снега пулемет.
Продолжая держать немца за волосы, Уча вслушивался в затихающую стрельбу.
— Вставай! Долго ты еще с этим немцем возиться будешь? Ей-богу, я не отказался бы от такого оружия, — говорил, продолжая радоваться, Гвозден. Уча пытался встать, но почувствовал боль и со стоном повалился в снег.
— Да ты, никак, ранен? — испуганно спросил Гвозден, опускаясь возле него на колени.
— Ранен… Руку пробило!
— Эх, черт! Бояна, быстрей сюда!
На хребте раздавались лишь одиночные выстрелы, но в том направлении, куда бежали немцы, еще трещали пулеметы и доносились крики и возгласы партизан.
— Бояна! Где ты? — звал Гвозден.
— Плюнь ты на руку! Как это ты радоваться не умеешь? — сказал Уча, лежа на спине и улыбаясь темному небу.
— Кто здесь ранен?
— Да чего зря спрашивать? Уча! — сердито ответил Гвозден, держа пулемет.
Бояна и Гвозден опустились на колени возле раненого, пытаясь его поднять.
— Посидите около меня чуточку… Отдохните! Дали мы им жару… Будут нас помнить теперь! Вы почему молчите? Что с вами?
Он попытался обнять их обоих, но не смог поднять левую руку. Обняв Гвоздена, смущенного необычным настроением командира, Уча пожалел, что не может обнять и Бояну, которая, задыхаясь, нагнулась над ним. Он чувствовал на своем лице ее частое дыхание и, посмотрев на нее, вспомнил минуту перед боем. Ему опять стало стыдно.
«Как это могло случиться? Просто я ослабел тогда, разумеется…» — подумал, он и снял руку с плеча Гвоздена.
— Куда ты ранен? Говори скорей! — испуганно спросила Бояна.
— В руку. Потише, потише, — твердил он, пытаясь подняться без посторонней помощи.
— В левую? Кость не пробита?
— Нет. Кажется, только мышца.
Они быстро сняли с него шинель и гунь. Уча заскрипел зубами от боли.
— Перевяжите меня поскорей, — сказал он, торопясь узнать исход боя и увидеть Павле.
Бояна молча и проворно сделала ему в темноте перевязку и помогла встать. Он с отвращением перешагнул через убитого немца и, испытывая слабость, сделал несколько шагов. Стрельба прекратилась. Партизаны перекликались между собой.
— Отряд, сбор! — полным голосом скомандовал Уча.
Громко разговаривая, подходили партизаны.
— Я взял автомат, а ты?
— Три винтовки и револьвер.
— А кто для «Зорки» патроны добывал?
Уча, радуясь, прислушивался к их разговорам. Он видел, что кризис миновал и что теперь немцы уже не смогут их осилить. В сегодняшнем бою они взяли столько пулеметов, что смогли бы теперь победить целый полк.
— Командиры, проверить роты! Павле, где ты?.. Товарищи, где Павле?
— Жив он! Я сейчас его видел, — проговорил кто-то в темноте.
— Есть у нас потери? — спросил Уча, когда командиры собрались около него.
— Шесть человек убито и несколько легко ранено, — ответил Вук, тяжело дыша.
Уча приказал разжечь огонь, собрать трофеи и перенести раненых в ближайшие пастушеские хижины.
— Что случилось? Ты ранен? Куда? — говорил, подбегая к нему, Павле.
— Ничего серьезного. Задело левую руку. Вот видишь, что мы им устроили? Надо бить их в горах, чтобы они духу перевести не могли. Отступления больше не будет!
— Хорошо, хорошо! Завтра поговорим. Ты ранен, тебе нужно лечь и согреться, — настаивал Павле.
Вокруг них весело шумели партизаны. Ни тому, ни другому не хотелось сейчас спорить и омрачать радость победы, большой, но трудной победы партизан.
Позже, ночью, к костру принесли около пятидесяти пар ботинок, множество винтовок, несколько пулеметов и бесчисленное количество патронов.
— Ребята! Давайте спляшем в честь победы кукунеште, — предложил Джурдже.
Его поддержали несколько голосов, и вокруг костра закружилось коло. Сильные мужские голоса затянули песню, а над ними полетели ввысь два звонких женских голоса.
Уча стоял, прислонившись к дереву, накинув на плечи шинель. Он узнал среди поющих красивый голос Бояны и, взволнованный, подошел к огню. На немецких плащ-палатках лежали раненые. Их уже перевязали. При свете костра Уча заметил, что сквозь белые повязки просачивается кровь. Задумчиво смотря на раненых и слушая песню, он думал о сердце солдата, о тоске его, которая звучит в этой мелодии. Песню подхватили все; кто полным голосом, кто тихо. Каждый пел для себя, словно не слушая другого. Радостная, победная партизанская песня, смешавшись с рокотом реки, неслась над лесом. Провожаемая горным эхом, все сильней становилась она, все шире, улетая в беззвездное морозное январское небо. У Учи от волнения выступили слезы, и дрожащим низким голосом он тоже запел. А потом, держа раненую руку на перевязи из красного платка Бояны, он отправился к хребту, где недавно шел бой. Ему хотелось побыть одному, пройти победителем по полю сражения, где чернели трупы убитых немцев.
12
Поздно ночью, усталый, Уча вошел в хижину, где разместились раненые. Там он увидел Бояну, помешивавшую угли в очаге. Позади нее лежали трое раненых, накрытые маскировочными плащ-палатками. Яркие пятна, словно на шкуре тропических животных, играли и переливались на них. Смущенный присутствием Бояны, хотя ему очень хотелось ее видеть, Уча сел у огня. Оба молчали, не глядя друг на друга. Чувствуя тупую боль в руке, Уча прислонился к бревенчатой стене и попросил Бояну накрыть его плащ-палаткой.
Она захлопотала вокруг него, и, ощущая ее нежность и заботу, он ясно вспомнил все, что произошло между ними этим вечером, перед боем. Но, несмотря на все усилия, ему никак не удавалось точно восстановить в памяти их разговор. Все было туманно, расплывчато. Может быть, он просто выдумал эти слова? Он чувствовал непреодолимое желание поделиться с кем-нибудь своими чувствами. Только с Павле он мог бы поговорить обо всем.
Павле — тот бы все понял. Но после того, что случилось, разве мог он говорить с ним о своей любви? Просто оскорбительно было бы открывать ему душу. И смешно. Да и какой нормальный человек стал бы теперь, при таких обстоятельствах, думать о любви! Нет, надо молчать и таиться, даже от самого себя. Все произошло только потому, что встретились их руки. Это вышло совершенно случайно. Будь они всего на полметра дальше друг от друга, ничего бы не произошло. Во всем виноваты руки… они выдали их обоих. Руки говорят о любви убедительнее слов.
Уча взглянул на свои руки, лежавшие поверх плащ-палатки, пестрой, как шкура тропического животного. Правая рука вызывала у него отвращение. Ему казалось, что на пальцах все еще оставались волосы немца.
— Бояна! — позвал он.
— Тебе больно?
— Нет, не больно. Достань, пожалуйста, воды, обмой мне правую руку. Только скорей, не могу больше!
Она молча взяла котелок, наполнила его снегом, растопила снег на огне и осторожно обмыла ему руку.
