Мартина Моно - Нормандия - Неман
— Мы будем помнить Орел, — говорил Марселэн.
Он сидел на боевом аэродроме у самой линии фронта, укрывшись под крылом с моего самолёта вместе с повисшим на телефоне капитаном Лироном. Лирон был самым молодым в эскадрилье. Он был похож немного на печального журавля, все время хлопающего крыльями. Ему никогда не удавалось проникнуться общим настроением. Он был здесь, хотя ничто не вынуждало его к этому. Он приехал через Мадагаскар и Сирию, совершив почти фантастическое путешествие, однако он как-то не слился с группой. Он ни с кем не был откровенен. Для него не существовало тех простых товарищеских отношений, которые давно установились между остальными. «Он что-то утаивает от нас, — думал Марселэн. — Он не хочет быть с нами. Он делает дело, не любя его». Лирона ни в чем нельзя было упрекнуть, он был крайне вежлив. Почему же под Орлом майор находил его почти невыносимым?
— Вызов, — сказал Лирон.
Марселэн взглянул на него. Его глаза были будто подведены.
— Что там еще им нужно?
— Патруль, шесть самолетов, — ответил Лирон.
— Куда?
— К аэродрому.
Аэродром. — это Виньелет и Леви. Марселэн в изнеможении покачал головой. ж
— Скажи, что люди устали.
Лирон склонился над аппаратом. С переводом разговор занял много времени.
— Ну, — спросил Марселэн, —что они говорят?
— Что русские тоже устали, — ответил Лирон.
— Шесть, — подумал вслух Марселэн. — Что ж, надо найти шесть!
Столовую оборудовали, как могли, — временную столовую на временном аэродроме. Бесконечные перемещения, не успеешь обжиться — снова в путь…
Где-то мы будем завтра: впереди или позади? В комнате царил беспорядок — временное жилье, в котором по-настоящему не жили. Нагроможденные друг на друга ящики, столы на козлах, керосиновые лампы.
Растянувшись во весь рост на одном из столов, Вильмон спал; в таких же позах лежали каменные фигуры в его фамильных склепах. В углу доктор за отсутствием партнеров обыгрывал сам себя в карты. «Бубновой дамой короля пик… червовый туз… Ох, надо было трефовой семеркой! Сколько еще будут умирать без моего участия? Девятка бубен на десятку пик… Я люблю всех карточных королев: Юдифь, Аржин, Паллас, Рашель. Пятую даму зовут Орел. Поскольку карты всегда врут — а я потеряю эту даму, — значит, мы выиграем битву за Орел».
В другом углу отдыхал Бенуа. Он только что вернулся с задания. Рядом Казаль, Дюпон, Леметр — все с одинаково усталыми лицами. Теперь их жизнь стала какой-то механической и предельно простой. Столовая перестала быть местом веселья, где они любили собираться в, свободное время. Она стала Каким-то зловещим залом ожидания, напоминающим провинциальный вокзал.
— Артиллерия, — раздался голос Бенуа. — А что делает артиллерия?
Он был на пределе, даже больше чем па пределе. Он чувствовал себя грязным, злым, готовым сцепиться со
#сем миром.
— Ничего! Все авиация и авиация! А ну-ка снова туда, мальчики!
Он с силой поддал ботинок Дюпона. Ботинок исчез в груде ящиков.
— Ты что, — заорал в ярости Дюпон, — озверел, что ли?
— Хватит с меня, — Бенуа новым ударом ноги отправил туда же второй ботинок. — И уж если я говорю, что с меня довольно, так это действительно так! Понял?
Казаль сидел, облокотившись на стол, зажав руками голову. Он поднял пустой взгляд.
— Орел — это узел всей обороны немцев. Они никогда его не отдадут.
Он повторил с отчаянием:
— Никогда, никогда, — и уронил голову на руки.
— Да, — заметил Леметр, — это узел. Поэтому русские и бросают против него сконцентрированные силы.
Дюпон полез разыскивать свои ботинки. Он нашел один, но второй как сквозь землю провалился.
— Если кто мне осточертел, так это ты, Бенуа, — сказал йн.
Затем обернулся к Леметру:
— А ты, уж больно ты надоел со своей всегдашней защитой русских.
— Нечего спорить, — сказал Леметр. — Все мы слишком устали.
— Сегодня сбили четверых наших, это важнее усталости, — продолжал Бенуа. — Если так пойдет и дальше, от «Нормандии» к концу недели ничего не останется,
Казаль вмешался снова.
— Останется! Доктор останется!.. Один… Он возьмет Орел, взломает фронт и погонит бошей в Берлин, поддавая им под зад ногой.
Леметр смотрел на Бенуа. «Всегда, когда гибнет один из наших, ты страдаешь. Я знаю тебя, суровый из суровых, это было каждый раз, начиная с гибели Перье! Из всех нас тебе одному эскадрилья въелась в душу. Но смерть товарища — с этим ты не справляешься»,
г*-. Что ж вы не смеетесь? — спросил доктор. — Разве не забавно то, что сказал Казаль!
Никто не ответил. Доктор покрыл бубновую восьмерку семеркой пик. *
— Если такие тонкие шутки уже никого не могут рассмешить, значит, дело в самом деле плохо!
— Не могу же я до конца войны ходить в одном ботинке! — ворчал Дюпон.
— Тебе не придется долго мучиться. Для нас война окончится здесь, — сказал Бенуа.
Вильмон по-прежнему спал, даже ни разу не пошевелился. «Я должен что-то сказать, — думал Леметр, — но что я скажу им? Если бы я послушался своего внутреннего голоса, я присмотрел бы себе стол и тоже заснул бы. Орел… что это за штука — Орел? В один прекрасный день мы вступим в Орел и, если там останутся кровати, поспим. Но от Орла ничего не станется, кроме разрушенных стен. Тогда мы выспимся на земле…»
— Ты спишь, Лёметр? — спросил Бенуа.
— Нет, — ответил тот, = не сплю…
И тут же заснул.
Входя, Марселэн увидел такую картину: Леметр и Вильмон спали. Казаль сидел с совершенно отупевшим видом; Бенуа ругался, не сводя мутного взгляда с ботинка, который Дюпон злобно совал ему под нос. Доктор, держа в руках три последние карты, о чем-то глубокомысленно размышлял. Лирон следовал за Мар-селэном. Они обменялись печальными взглядами. Марселэн повел плечом и начал:.
— Добрый вечер! Только что звонил полковник Синицын. Он требует патруль.
Дюпон перестал размахивать ботинком. Казаль встал. Бенуа медленно размял папиросу.
— Куда?
— Аэродром, — произнес Марселэн.
— Там остались Виньелет и Леви, — сказал Казаль.
— Жаль, что они не вернутся… Они могли бы нам кое-что рассказать о том, что там происходит.
Голоса разбудили Леметра, Словно сквозь пелену, он увидел: Марселэн стоит у двери. Он очень печален и очень суров, глаза занимают все лицо. «Интересно, немцы устали так же, как мы? Самым секретным оружием сейчас было бы лекарство против сна».
— Русские утром потеряли девять бомбардировщиков, — произнес Марселэн. — Они идут снова.
Доктор покрыл три последние карты. Теперь он, тихонько смешав их, стал строить карточный домик на шероховатой поверхности ящика, служившего ему столом.
«Странно думать, что в наше время настоящие каменные дома столь же хрупки, как это сооружение. Что осталось от вокзала в Орле? Он, должно быть, безобразен, как все вокзалы. Интересно: русские тоже субботними вечерами набивались в поезда и устремлялись за город? Наверное, так же как у нас, продавали газеты, папиросы, была почта, сияющая буфетчица за стойкой… Каким был вокзал в Орле, до того как его превратили в пепелище?»
— Я хорошо знаю, о чем вы думаете, — сказал Марселэн. — Но это приказ. Надо!.. Вас поведет капитан де Лирон.
Капитан Лирон вздохнул. Он был согласен. Он никогда не нарушал приказ. Единственным чрезвычайным актом в его жизни было решение не подчиниться правительству Виши и присоединиться к Свободной Франции. Он сделал это с таким же самым скромным вздохом. Жизнь не слишком весела, тем более когда приходится выбирать такой невероятный путь. Капитан де Лирон целую ночь бродил по улицам, прежде чем. отважился на этот шаг. Сам того не подозревая, он пережил те же муки, что и его предок, советник де Лирон, когда после провозглашения Нантского эдикта он решил остаться протестантом.
Верный своему королю, исполненный инстинктивной и профессиональной ненависти к беспорядку, советник де Лирон все же стал мятежником. Читая условия перемирия, его праправнук решился скрепя сердце сделать такой же шаг. С тех пор его меланхолическую фигуру можно было видеть на фронтах союзников. Он и сам не понимал, почему, ненавидя англичан — ведь были Наполеон и Жанна д’Арк, презирая американцев — скотов, которые не вынимают изо рта жевательную резинку и хлещут виски, не любя русских — он их представлял себе не иначе, как с ножом в зубах, восхищаясь немцами — они добились большого патриотического подъема, — он оказался у русских, стараясь вместе с американцами и англичанами помочь им разбить немцев!
— Надо, — повторил Марселэн.
Он никогда еще не встречал такого сопротивления. Под этими направленными на него, будто соединившимися в один взглядами, он чувствовал себя не очень-то хорошо. И так как его нервы тоже были на пределе, он все же надеялся, что они избавят его от необходимости подкреплять свои слова приказом. Молчание нарушил Дюпон.
