Мартина Моно - Нормандия - Неман
— Один русский видел, как ты упал, — сказал Бенуа.
— Мы были в отчаянии, — добавил Казаль.
Колэн обжег его взглядом.
— Это видно. Вы справляете поминки, не так ли?
Нет, старик, — ответил Бенуа. — Это праздник в честь Дюпона. Он сбил фрица. — Он схватил бутылку с водкой, решительно налил стакан и поставил его перед Колэном. — Он за тебя отомстил.
Колэн слегка побледнел. Он залпом выпил водку, чуть не закашлялся и возблагодарил небо за то, что ему удалось удержаться.
— Шутки в сторону. Вы думали обо мне?
— Старый чудак, — сказал Бенуа.
К Колэну с восхищенным видом приближался Пикар. Он взял стакан Колэна, внимательно рассмотрел его и, вздохнув, восторженно произнес:
— Ого, русские принесли водку!
— Что ж, пей, — сказал Колэн.
— Если осталось, — вставил Вильмон замогильным голосом.
— Водка никогда не остается, — отрезал Казаль. — Твое счастье, Колэн, что ты не воскрес пятью минутами позже.
Татьяна потихоньку снова заиграл на гармони. Колэн любил его слушать, но сейчас это было просто невыносимо. Старик партизан, худенькая девушка, женщина в платке, веселый гигант — все это всплывало в «то памяти под звуки музыки. По сути дела, не считая опасности, заданий, русских товарищей, это было его первое настоящее соприкосновение с землей, где ему суждено прожить еще бог весть сколько времени. Горой на Волге… Он должен быть все же чем-то большим, чем просто поле боя! Какого цвета волосы у женщины в платке? Как мед Лораге? Как ночь? Или она так много плакала, что они стали белыми?
За столом рядом с Дюпоном и Зыковым юный Виньелет чувствовал себя великолепно. Ему не удалйсь завладеть бутылкой водки, но грузинские вина тоже оказались достаточно крепкими. А возвращение Колэна было как раз тем, чего не хватало для всеобщего дружеского торжества. Возвращение Колэна, шарф которого был намотан на шее Виньелета.
— Разреши-ка, — сказал Колэн. И не очень нежно потянул шарф к себе.
— Разрешу ли я? — произнес Виньелет. — Но, дорогой мой, это же одно удовольствие!..
Колэн скомкал конец шарфа и помял его пальцами, не находя слов для ответа. Ему хотелось сказать что-то вроде «банда мерзавцев» или «хорошую я сыграл с вами шутку…»
— Мне бы не хотелось возвращать тебе пояс немедленно, — сказал Дюпон. — Штаны упадут…
— Твоя бритва в моей комнате, — раздался голос Казаля.
— Хочешь, я разуюсь? — спросил Мюллер.
— Скоты, — ответил Колэн, — банда скотов!
Он вспомнил пейзажи, которые видел из-под мешков. Это было его тайной, в которую другим не проникнуть, великолепная тайна, острая и чистая, режущая, как алмаз, сверкающая, как ледяные призмы, хрупкая, как стекло.
— Мне очень нравится твое вечное перо, — прозвучал голос Бенуа, — однако* я все же предпочитаю возвратить его тебе.
Аукцион… Его вещи пустили с аукциона. Прошло всего три дня, а его уже сбросили со счетов. Такова смерть. Товарищи вычеркивают тебя из жизни, лишь изредка упоминая в разговоре. «Помнишь Колэна?..» «Это случилось тогда, когда Колэн был еще жив…» Проходит время, вспоминают все реже и реже. «Вы гнали Колэна?» — «Нет. Это был парень из эскадрильи?» — «Да, один из первых». Колэн взял свое вечное перо. Он хотел было переломить его пополам, но не осмелился: улыбка Бенуа была искренней и нежной.
— Колэн! — позвал Марселэн.
Он. обернулся. Майор по-прежнему сидел за столом Синицына; вид у него был радостный.
— Может, ты подойдешь к доске, Колэи, там надо исправить небольшую ошибку…
На доске эскадрильи мелом была отмечена победа Дюпона; имя. Перье было стерто. Стерто было и имя Колэна…
— Небольшая ошибка, — проговорил Колэн.:— Вы называете это небольшой ошибкой?..
Колэн не узнавал своего голоса, он был хриплым, и когда Колэн хотел засмеяться, смех его тоже звучал неестественно. Внезапно он пришел в ярость. Он закричал — и теперь это был его голос, его настоящий голос, живой.
— Не одна «ошибка»! Две ошибки! И порядочные!
Он одним махом вписал снова свою фамилию. А в колонке побед поставил единицу.
— Вот! — сказал он.
«У меня было два погибших и одна победа, — думал Марселэн. — Соотношение изменилось. Две победы и один погибший. А завтра новые победы и новые жертвы. Все на земле пропорционально».
Завтра? Завтра будет новый день. Эскадрилья ликовала. Никто друг друга не слушал. Колэн и Дюпон чокались по кругу. Татьяна, не умолкая, пел. Через одеяла, которыми были завешены окна, пробивался свет зари.
VII
Потом была битва за Орел.
Русские решили любой ценой вернуть Орел. Немцы решили любой ценой Орел удержать. Это уже само по себе делало обстановку чрезвычайной. Советская армия больше не отступала. Она прорывала немецкий фронт.
6 Мартина Моно
81
Дни и ночи, без отдыха, без передышки сражались люди в этом перевернутом вверх тормашками мире, в котором не было Ничего, кроме огня, стали, воплей Войны и воплей смерти. Многие погибали.
Было лето. Вместе с Восемнадцатым гвардейским полком «Нормандия» помогала удерживать небо.
«Одно дело — читать военные сводки, — рассуждал Буасси, — другое дело — пережить их самому». Впро-чем, он и сам удивлялся, что до сих пор не потерял способности думать о чем бы то ни было. Как и его товарищи, он жил в состоянии полного изнурения. Война была здесь все двадцать четыре часа в сутки. Когда дьявол играет на скрипке, нужно танцевать под его музыку. Дьявол наслаждался. Каким великолепным оркестром были для него пушки и пулеметы, вопли умирающих, шипение пылающего бензина! «Но почему, почему я думаю о дьяволе?» Не успев найти ответ, он уснул.
На земле стояли два самолета, готовые подняться в воздух по первой сигнальной ракете. В воздухе они подчинялись команде по радио. В этот день Буасси был одним из дежурных пилотов. Он должен бодрствовать, должен иметь ясную голову — это тоже своего рода героизм. Он чувствовал усталость — усталость женщины-» от домашнего хозяйства. Каждый день мыть полы, мыть посуду, стирать белье! Такова была битва за Орел: снова и снова без конца расчищать небо. Мы — домохозяйки второй мировой войны. И как только выпадет спокойная секунда — спать, спать!
Иванов, русский механик Буасси, дежурил около самолета. Он видел, что его летчик заснул. Но он знал, что сигнальная ракета не заставит себя ждать, и ждал ее, не говоря ни слова. Он тоже подыхал от усталости. Буасси грезил о кровати красного дерева в спальне, обтянутой голубым персидским шелком; на стене напротив него — мудрый маленький предок, который не уступил королю Людовику XV. «Вот почему, сын мой, в нашей семье не было маршала Франции», — печально говорил его отец. Буасси во сне улыбался портрету.
Иванов мечтал о жене — все равно в какой кровати. Она уехала1 на восток со* своим заводом. «Только бы эта война не слишком затянулась, чтобы не поздно было иметь ребенка! Только бы не проспать ракету!» %
Над площадкой рассыпалась ракета. Длинный хвост зеленого света под серыми тучами. Откинувшись на сиденье, Буасси был похож на мертвеца. Иванов вскочил, взобрался на крыло и осторожно положил руку на плечо Буасси.
— Лейтенант, ракета!
Это было почти пределом его познаний во французском языке. Буасси оставался бесчувственным. «Он теперь заснул на два дня, — подумал Иванов. — Нужно потормошить его и покричать». Ну а уж если кричать, то кричать по-русски!
— Вставай, вставай, елки-палки! — закричал он, од* новременно тормоша Буасси за плечо.
Буасси открыл один глаз и враждебно посмотрел на своего механика.
— Оставь меня в покое, — пробормотал он.
— Ракета, — сказал Иванов.
— Ракета? — повторил Буасси и вдруг приказал совершенно проснувшимся голосом — Уходи, Иванов, я лечу!
Иванов спрыгнул на землю. Он смеялся во весь рот. Буасси тоже смеялся, вытянув шею, чтобы лучше видеть приборы. Смех этих морщинистых масок, вылепленных усталостью, казался неестественно молодым. Вдруг они снова стали серьезными. Иванов сказал что-то по-русски, чего Буасси совершенно не понял, но в знак согласия кивнул головой.
— До скорого свидания, — бросил он, отпуская тормоза.
Иванов в свою очередь кивнул.
И вот самолет Буасси — всего лишь точка в темнеющем вечернем небе.
О эта битва за Орел! Как быстро В те дни гибли люди! В один и тот же день у вокзала были сбиты Мюллер и Симоне, а Виньелет и Леви — над аэродромом. Перье опередил Виньелета лишь на несколько недель.
Сражение шло уже три дня. На земле русские соби-К&лись, как муравьи, бросались на противника и снова перегруппировывались. Если удавалось отвоевать сотню метров, это считалось огромной победой! Стелясь по земле, зарывшись в нее по самую шею, пробираясь через поля несжатого хлеба — жать было некому, — они порой подымали взоры к небу. Там шла такая же жестокая битва, как и у них на земле. Небо никогда не бывало пустым. Перед ними — Орел. Над ними — небо Ор ла. Орел… Орел, который нужно было отобрать у противника. Имя города может стать таким же милым, как имя женщины. Орел, сердце мое, моя мечта, ты будешь нашим. Над Орлом гудели «яки» «Нормандии». Виньелет и Леви, Мюллер и Симоне — так умирали под Орлом люди!
