Владимир Полуботко - Гауптвахта
— Сиди! Не рыпайся!
Все вроде бы вышли. Злотников начинает новую партию, стучат «камни», звучат словечки вроде: «А мы тебя — вот так!», «Ну а мы — вот так!», «Ну что ты делаешь, старый хрен?!»
И вдруг появляется Полуботок.
— А ты чего вернулся? — удивляется Злотников.
— А ты чего сам не работаешь? — отвечает Полуботок.
— Я — это я. А ты — это ты. А ну — марш работать!
— И не подумаю.
Косов встаёт с места.
— Я пойду. Так нечестно: мы здесь, а они там…
— Сиди, — придерживает его за рукав Злотников.
Косов вырывается.
— Нет, я всё-таки пойду. И ты тоже — пойдём!
Видя, что Косов уходит, Злотников отодвигает домино, встаёт. Без поддержки человека номер два он чувствует себя неловко.
— Ну что? Доигрывать не будем? — спрашивает Тощий.
— Не будем, — отвечает Злотников и, повернувшись к Полуботку, шипит:
— Вечно ты встреваешь не в своё дело!
Рябой, видя, что их оставляют, спрашивает Тощего:
— Давай тогда выпьем, что ли?
И достаёт бутылку и стаканы.
23Двор дома офицеров.
Работа кипит: наполняется снегом всё та же грузовая машина, уже вернувшаяся за новою порцией груза.
Гаснут некоторые окна в доме офицеров.
24Камера номер семь.
Отбой. Арестанты укладываются на свои «постели».
— Эй, Полуботок! — говорит Злотников.
— Что? — отвечает Полуботок из-под своего «одеяла».
— Не советую тебе портить со мной отношения. Ты что же думаешь: если мы с тобой из одного полка и если призывались вместе, так теперь тебе всё можно?
Полуботок приподнимается над «подушкою»:
— Слушай ты, сверхчеловек! Плевал я на тебя!
— Смотри, как бы для тебя это не кончилось плохо.
Полуботок вскакивает:
— Это ты что имеешь в виду?!
Кац возмущён:
— Спать мешаешь! Тебе сказали — прими к сведенью, вот и всё.
— Да с какой стати я буду молчать?! И вы все! Почему вы молчите? У нас в камере два негодяя. Один — сексуальный маньяк, а другой супермена из себя корчит! Что же мы с ними не справимся? — Полуботок оглядывает присутствующих. — Ведь нас больше!
Все откровенно молчат. У Каца — многозначительная улыбочка. Лисицын вопросительно смотрит на Хозяина, что-то шепчет ему, кивая на Полуботка.
— Не сейчас, — чуть слышно отвечает ему Злотников. И с этими словами поудобнее упаковывается в шинель и засыпает.
Все спят. Только один Полуботок лежит на спине с открытыми глазами.
25И вспоминается ему уже знакомый нам кабинет командира конвойной роты старшего лейтенанта Тобольцева.
Командир, сидя за своим столом, говорит входящему в кабинет писарю:
— Ты представляешь, Полуботок: купил я вчера альбом с репродукциями Рембрандта. Так ты знаешь: там в нём всё по-немецки написано — издание-то гэдээрское. Давай-ка подсаживайся, будешь мне переводить! А то я замучился листать немецко-русский словарь.
Писарь подсаживается. Рассматривает с командиром цветные и чёрно-белые иллюстрации в альбоме.
— Это всё — его сплошные автопортреты, — поясняет старший лейтенант Тобольцев. — Уж это я перевести смог… А это глянь: какая женщина! — восхищённо рассматривает голую Данаю…
На чёрно-белой иллюстрации под названием «Christus in Emmaus» он почему-то особенно долго задерживается.
— Что это за чёрный силуэт, как ты думаешь?
— Это Христос, — отвечает Полуботок. — Обратите внимание: на этой картине Рембрандт почему-то не соблюдает перспективу — доски на полу и на стене!
— Да, точно! — изумляется Тобольцев. — Скажи, пожалуйста, ведь великий был художник, а такие дурацкие промахи допускал!
Некоторое время спустя Полуботок читает немецкий текст:
— Drei Jahre dauerte die Lehrzeit bei Swanenburch, dann ging Rembrandt auf ein halbes Jahr nach Amsterdam zu Pieter Lastman…
— Ты мне переводи, переводи! — нетерпеливо перебивает его командир роты.
— Перевожу: три года длилось учение у Сваненбурха, а затем Рембрандт отправился на полгода в Амстердам к Питеру Ластману…
Четвёртые сутки гауптвахты
Двор гауптвахты. Часов девять утра.
Старший лейтенант Домброва проходит вдоль строя арестантов, внимательно с ног до головы разглядывая каждого.
Останавливается.
— Бандит, почему сапоги плохо начищены?
Арестант пришибленно молчит.
Домброва переходит к следующему.
— Почему бляха плохо начищена?
В ответ — взгляд, направленный в неизведанную даль. Подавленное молчание.
Домброва, обращаясь к обоим, говорит:
— Ещё раз замечу подобное — добавлю срок.
Идёт дальше. Проверяет у солдата, туго ли затянут у него ремень. Туго.
Но вот — Мордатый.
Домброва смотрит на него с притворным изумлением и спрашивает:
— Ты уже способен держаться на ногах?
Мордатый наливается яростью:
— Товарищ старший лейтенант! Когда меня отпустят? Я уже здесь целые сутки!
Домброва многозначительно усмехается и следует дальше.
— Что такое? У одних бляхи не начищены, у других сапоги грязные! Банда анархистов! Имейте в виду: сегодня будете работать весь день только в доме офицеров! И я не потерплю, чтобы вы там выглядели, как стадо огородных пугал! Так вот: чтобы через пятнадцать минут все были побриты, подшиты, начищены и чтобы стояли здесь, в строю! — Смотрит на часы. — Засекаю время. Разойдись!
2Все помещения всей гауптвахты.
Умывалка. Губари лихорадочно бреются. Некоторые — без мыла, кривясь от боли, делая порезы.
Коридор в районе шкафчиков. Здесь идёт судорожная чистка сапог и блях.
Камеры гауптвахты (все с открытыми настежь дверьми): паническое подшивание подворотничков.
3Камера номер семь.
Злотников быстро и ловко пришивает погон к шинели Принцева. Принцев с почтительным молчанием и трепетом стоит рядом и следит за движениями Хозяина.
— Салага! — говорит Злотников. — Чему вас только учат в пограничных этих ваших войсках?.. Между прочим, у меня дружок есть один. Тоже пограничник. Служит на советско-турецкой границе. Так он мне рассказывал кое-что, объяснял… Он говорит, что если делать всё по уму, то границу эту вашу перейти — плёвое дело. А он — настоящий вояка! Не то, что ты!.. На, возьми!
— Спасибо, — лепечет Принцев, беря шинель.
А Злотников продолжает говорить — задумчиво, вроде бы как сам себе:
— А ведь я, ребята, какой? Я — справедливый. Вот так! Просто я привык, чтоб у меня в камере всегда был порядок. Всегда, чтоб, и во всём! Ну а что резкий бываю иногда — так что же? Я же поругаю, я же и пожалею и в беде помогу.
4Двор гауптвахты.
Домброва доволен осмотром строя, но виду старается не подавать. Арестанты стоят, не шелохнувшись. С напряжением ждут приговора.
— Сойдёт, — говорит наконец Домброва. — Сойдёт. Вид вполне приличный, если не для настоящих солдат, то, по крайней мере, для арестованных… А сейчас пойдёте в дом офицеров. Там привезли новую мебель. Да и кое-какая другая работа найдётся.
5Двор дома офицеров.
Полным ходом идёт разгрузка машины, набитой мебелью: столами, стульями, полированными скамеечками и прочею древесиной.
Злотников — в авангарде. Пока все носят тяжёлые предметы мебели — кто вдвоём, а кто и вчетвером, — он героически подхватывает огромное кресло и победно прёт с ним, увлекая остальных за собою кличем:
— За мной! Вперёд! Понеслись!
Атакующий поток мебели устремляется за Злотниковым куда-то вверх по лестницам.
Уверенность, с какою Злотников мчится к цели, его неустрашимость — они передаются и остальным.
На лестничной площадке (с огнетушителем на стене) энтузиасты чуть было не расплющивают старушку-уборщицу; та вовремя успела отпрянуть и теперь испуганно крестится. На другой лестничной площадке солидного вида майор почтительно уступает дорогу передовикам-ударникам; дескать, хоть чины и нижние, а ежели, когда «Ура!» и «Вперёд!», то это приветствуется.
Оказавшись на лестнице, явно ведущей на чердак, все останавливаются, переводят дух.
Кто-то из губарей спрашивает:
— Куда дальше?
Не отвечая, Злотников подходит к окну и, раскрыв его, кричит вниз:
— Эй там, внизу! Куда мебель-то заносить?
Пожилой прапорщик кричит ему в ответ:
— Куда попёрлись, черти?! На первый этаж спускайтесь! Всю мебель — на первый этаж!!!
Повернувшись к своей команде и глядя на неё сверху вниз, с высоты лестницы, ведущей на чердак, Злотников бросает новый трудовой клич:
— Всю мебель — на первый этаж!
И губари, повинуясь новым указаниям, спускают мебель вниз.
Всё на той же лестничной площадке работает вся та же старушка. Она вновь испуганно прижимается к стене и бормочет: «Делать людям нечего… Туда-сюда носятся, туда-сюда…»
