Николай Скоморохов - Служение Отчизне
— Скоморох, танцуй!
В его руках забелел конверт. Великая радость! Я уже давно ни от кого не получал писем. И все же мне было не до танцев. Парторг понял это:
— Держи, на войне весточка из дому — лучшее лекарство от всех неприятностей.
Я благодарно взглянул на Баботина, взял конверт. Мысленно поблагодарил его за чуткость, тактичность и приятный сюрприз. Вчитываясь в скупые, лаконичные строчки письма, перенесся на родные волжские берега. Как далеко они теперь и какими стали близкими, дорогими!
Мои размышления прервал Султан-Галиев, летчик третьей эскадрильи, казанский татарин, веселый, энергичный человек, с острым умом и языком. Он ворвался, выпалив скороговоркой:
— Спеши, Скоморох, к нам такой большой человек приехал, Герой Советского Союза! Ах, какой красавец парень! Бежим посмотреть.
У нас в полку Героев Советского Союза еще не было. Люди, получившие это большое звание, представлялись нам исключительными, наделенными какими-то особенными, только им присущими качествами. Поэтому появление в полку Героя Советского Союза становилось целым событием. Мы с Султаном, как все называли его, поторопились на стоянку.
Вокруг прибывшего уже собиралась изрядная группа летчиков.
Протолкались поближе к центру, и перед нами предстал коренастый, плотный, среднего роста, в гимнастерке довоенного покроя, в темно-синем галифе и хромовых сапогах голубоглазый майор. На его груди ярко сверкала Золотая Звезда. Под стать сиянию Звезды была и улыбка на лице незнакомца. Сочным баритоном он заканчивал рассказывать какую-то веселую историю.
— Кто это? — спросил я тихонько у капитана Баботина.
— Летчик-инспектор корпуса майор Онуфриенко, — ответил тот.
Гость между тем незаметно перевел разговор на нашу боевую работу.
— Как воюете, кто у вас лучший боец? — спросил он. Мелентьев коротко рассказал о делах полка, успехах некоторых летчиков.
— А какими заботами сейчас живете?
— Да вот получили пополнение, надо пары слетывать, только немец не дает.
— И не даст, он что-то замышляет, готовится рассчитаться с нами за Сталинград, так что специального времени для тренировок не будет у вас. В перерывах между боями придется слетываться. А пара сейчас — основная ударная единица, это уже признается всеми. В какой эскадрилье у вас больше всего молодых летчиков? — неожиданно спросил он.
— Пожалуй, у Устинова, — ответил Мелентьев.
— В таком случае попрошу Устинова на самолет, попробуем с ним показать молодежи, как пара должна взаимодействовать в воздухе.
Онуфриенко, отведя в сторону капитана Устинова, поговорил с ним несколько минут, энергично жестикулируя, и направился к Ла-5, на котором прилетел к нам. Устинов — к своему. Взлетели они вместе и над аэродромом на глазах у всего полка устроили нечто вроде показательных полетов. Сначала ведущим был Устинов. Его задача, энергично пилотируя, ставить ведомого в трудные, но посильные условия. Последний же должен не допустить отрыва от ведущего. Завертелась карусель. Устинов стремительно уходил на боевые развороты, пикировал, кабрировал, совершал полупетли с поворотами, Онуфриенко следовал за ним, как привязанный, причем создавалось впечатление, что это ему буквально ничего не стоит. В его летном почерке ощущалась какая-то легкость, изящность. Потом ведомый и ведущий поменялись ролями. Столь энергичного динамичного пилотирования, какое показал Онуфриенко, нам еще не приходилось видеть.
Он брал от машины все, что она могла дать, совершенно не щадя ее, не заботясь о том, выдержит ли она создаваемые им перегрузки, не выйдет ли из строя от перегрева мотор. Нашему комэска пришлось хорошенько попотеть. К его чести, он до самого конца удерживался на своем месте и лишь в последние секунды приотстал. Но Онуфриенко тут же уменьшил скорость, довернулся в его сторону и дал возможность ведомому догнать его.
Этот жест очень понравился как мне, так и другим летчикам. Дело в том, что в полку еще с Адлера укоренилась порочная практика: ведомому вменялось в обязанность отвечать за ведущего, обеспечивать ему условия для боя, а об обратной ответственности никто никогда не говорил. И шло это, как ни странно, от нашего руководящего состава.
И вот всем нам преподан наглядный урок того, как нужно заботиться о ведомом, следить за ним, не давать ему оторваться, потеряться, остаться одному. В этот момент я не удержался и кольнул взглядом Ермилова. Он нахмурился, действия Онуфриенко ему явно были не по душе. Не вызвали они восторга и у некоторых других летчиков, которым приходилось терять ведомых.
Ясно было, что наступило время перестройки, а на это не все идут с охотой. Однако удивительной жизнестойкостью обладают ростки нового. Сколько ни игнорируй их, ни отмахивайся, они все равно пробьют себе дорогу. Так случилось и на этот раз.
Приземлившись, Онуфриенко провел с нами специальное занятие о взаимодействиях в паре истребителей. И доказательно, с глубокой обоснованностью изложил то, что многие из нас вынашивали в себе подсознательно, интуитивно.
Затем он задал вопрос:
— А как вы изучаете опыт своих товарищей?
Это тоже кое-кого застало врасплох. И действительно, прилетев на новый участок фронта, мы занялись разнообразными делами, а боевой опыт своих соседей, братьев по оружию, тех, которые ранее прилетели сюда, уже достаточно подравшись с немцами, не использовали. Онуфриенко рассказал о нашем соседе — смешанном авиационном корпусе Аладинского, остановившись на боевых действиях 5-го гвардейского истребительного авиационного полка, командиром одной из эскадрилий которого он был раньше.
…5-й гвардейский полк воевал на нашем фронте уже несколько месяцев, и слава о нем выходила за пределы фронта. Коллектив там подобрался здоровый, боевой. Летчики дрались смело. Вот что поведал нам Григорий Онуфриенко о делах этого полка.
Дней пять тому назад на полевой аэродром под Старобельском немцы попытались осуществить налет. К этому времени наша четверка возвращалась с боевого задания, и они подходили к аэродрому на попутно пересекающихся курсах. Одни с полными люками бомб, ящиками снарядов, другие с почти пустыми баками горючего и со значительно израсходованным боекомплектом. Однако на подступах к аэродрому разыгрался воздушный бой. Взлетела дежурная пара, потом — один за другим все летчики на боеготовых самолетах. Одной группе немецких самолетов удалось прорваться к аэродрому, они все-таки ударили по нему, а другой нет — они ретировались. Но те, что прорвались, потом сожалели об этом. Дерзко, напористо гвардейцы атаковали бомбардировщики противника, прикрытого «мессершмиттами». Особенно отличились Лавейкин, Дмитриев, Попков.
Затем Григорий Денисович привел другие примеры. После этого сразу закончил короткой фразой:
— Вот и все, утомил я, наверное, вас.
— Нет! — послышались голоса.
Мы попросили его рассказать о себе. Он коротко ответил:
— Зовут меня Григорий Денисович, сын шахтера, воевал на Западном фронте, потом на Калининском, звание Героя получил в 1942 году под Москвой. В летчики-инспектора ушел с должности командира эскадрильи. Есть еще вопросы? Нет. Тогда разойтись, а я еще кое с кем познакомлюсь.
Он попросил Устинова представить ему летчиков, имеющих на своем счету сбитые самолеты. Дошла очередь и до меня. Разговор состоялся у нас необычный. Онуфриенко попросил рассказать о всех трех воздушных боях, в которых мной были одержаны победы. Выслушав меня внимательно, сказал:
— А тёперь оцените эти же воздушные бои с точки зрения своих промахов и упущений.
Вот тут я и запнулся. Мне до этого и в голову не приходила подобная мысль. И никто в полку ее не подсказывал. Считалось, что победителей не судят. Онуфриенко как будто прочитал мои мысли:
— Запомните, Скоморохов, победителей судят! И прежде всего — они сами себя, и таким образом как бы очищаются ох груза собственных просчетов, которые неизбежны в период становления воздушного бойца. Надо уметь видеть свои недостатки и избавляться от них. Самокритичность — первая черта коммуниста. Кстати, вы член партии?
— Пока нет.
— Пора подумать и об этом. Партийность повышает ответственность перед самим собой и перед коллективом. Для вас сейчас это очень и очень важно.
Двадцать минут разговора, и я ушел со стройной и ясной программой своей дальнейшей жизни, боевой деятельности.
Бывают же такие люди на свете! Последствия этой встречи я буду ощущать очень и очень долго.
Одно упоминание об Онуфриемко производило на меня какое-то магическое действие, пробуждало в душе предчувствие каких-то больших для меня перемен, связанных именно с этим человеком. Это предчувствие не обмануло меня. Григорий Онуфриенко стал главным человеком в моей фронтовой биографии, занял в ней прочное место на всю жизнь.
