Николай Скоморохов - Резерв высоты
Старший политрук, весь под впечатлением совсем недавнего поединка с танком, сгоряча поспешил оправдать свои действия:
— А как же быть в этих условиях?
— Командовать надо, руководить, мы для этого поставлены. Не везде нужно самому лезть.
— Ну а если…
— Значит, грош нам с тобой, цена, если бойцы не будут выполнять наши команды!
— Я понимаю. Но так хотелось самому вцепиться в горло фашисту!
— Так-так! Спасибо за честное признание. Думаешь, мне этого не хочется? — спросил комбат и добавил строго: — Помни, что на войне у каждого свое место.
Противно и тоненько свистя, пролетела и взорвалась невдалеке мина. Не отрывая от глаз бинокля, капитан следил за возобновившейся атакой немцев, прикидывал расстояние.
— Огня без команды не открывать! — приказал он. Фашистские танки снова неслись к окопам.
— На скорости хотят проскочить, понятно, — произнес капитан. Осталось триста, двести пятьдесят метров, и только тогда зычным голосом капитан скомандовал:
— Сорокапяткам — огонь!
Почти в ту же секунду, как показалось Сергею, один за другим прогремели выстрелы, вспыхнули и заметались по полю два подбитых танка, оставляя за собой клубы черного дыма, но остальные продолжали двигаться вперед.
— ПТР — огонь! Сорокапяткам — огонь! — командовал капитан.
Раздались выстрелы противотанковых пушек и ружей, взметнулись вверх еще три очага пожара. Захлебнулась и вторая атака немцев. Но за ней через несколько минут последовала третья, четвертая… Батальон таял на глазах. Сергей обзавелся уже немецким автоматом и двумя гранатами. Бросив одну из них, чуть не погубил старшину, но тому, видимо, и так суждено было погибнуть. При очередной атаке фашистов, тяжело раненный, он из последних сил бросился с гранатой под танк и ценой своей жизни остановил движение стальной машины.
Несмотря на потери, гитлеровцы наступали и наступали на горстку оставшихся в живых храбрецов.
— Скорей бы ночь, — взглянув на небо и отирая со лба грязные капли пота, сказал комбат.
— Солнце уже заходит, — отозвался Сергей и, по привычке взглянув на часы, добавил: — Минут через сорок стемнеет.
— Не продержимся мы сорок минут. Боеприпасов у нас нет больше, — сказал комбат. — А немцы сейчас снова будут атаковать.
Сергей встретился с ним взглядом и понял, что действительно надвигается развязка. Гитлеровцы не заставили себя ждать. Уже хорошо виден их очередной строй: впереди два танка, потом пятерка бронетранспортеров, пехотинцы.
— Товарищ капитан, нужно стрелять, почему наши не стреляют? — заволновался Сергей.
— Пушки и ПТР разбиты, у красноармейцев вряд ли осталось и по одному патрону. Вся надежда на штык, — ответил комбат.
Сергей оцепенел…
Немцы приближались.
— Танки и бронетранспортеры пропустить! На пехоту — в штыки! — громко крикнул комбат. Его команду передали по окопам. — Ну что, летчик, вот это и есть наш «последний и решительный», — негромкие слова комбата вывели Сергея из оцепенения.
Просвистели над головами пули, напомнили Есину — держись! Сергей уже различал отдельные детали немецких танков и бронетранспортеров. Оставалось тридцать, двадцать, десять, пять метров… Есин весь сжался и медленно опустился на дно окопа. Почти в то же мгновение над ним пронесся лязг гусениц. Кругом потемнело, и на Сергея обвалом посыпалась земля, все сильнее давя на него сверху. И не было сил не уступить этой тяжести, лишь инстинктивно он закрывал руками лицо…
3С большой группой женщин Вика и Нина приехали в район, где возводились оборонительные сооружения. Тысячи людей были заняты земляными работами. Одни земли в сторону от обозначившегося уже противотанкового рва. Прямой линией он разрезал степное пространство и пропал где-то вдали, у горизонта. И может быть, от того, что подруги увидели наглядно это горе войны — оторванных от дома детей, от любимых и домашнего уюта женщин, надрывающихся на тяжелой мужской работе, Нина и Вика, пожалуй, впервые по-настоящему почувствовали, какая великая беда вошла в их собственную жизнь, в жизнь этих женщин, всей страны.
Подошел прораб, показал, где можно сложить сумки и авоськи, потом повел к сложенной неподалеку горе «орудий производства». Получив деревянные носилки и брезентовые рукавицы, Нина и Вика безропотно включились в четкий ритм общего труда, такого необходимого для защиты их родного города.
Работали долго. Комья свежевырытой земли час от часу становились все неподъемнее, ручки носилок, грубые и неудобные, уже к обеду натерли на ладонях кровавые мозоли. Ноги подкашивались от усталости, скользили по влажной земле, носилки чуть ли не до земли оттягивали руки, но Нина и Вика понимали, что и остальным женщинам не легче. Они терпеливо сносили боль, втайне мечтая лишь об одном — скорее бы приблизился вечер, скорее бы наступила спасительная темнота, когда можно будет свалиться на землю и дать себе отдых.
Они рыли рвы. Нормы были большие, земля жесткая, выпавший в эти дни дождь лишь намочил поверхность, а на глубине земля была твердой, как гранит, и не поддавалась лопатам. Руки многих девушек, редко в жизни державшие лопаты, к концу второго дня работы, с непривычки оказались в кровавых мозолях. Нина и Вика ходили с перевязанными руками. Сердобольные подружки и малознакомые тетеньки колдовали над ними, предлагая смазать маслом, кремом… Одна старушка, пришедшая навестить внучку из соседнего села советовала мочой — она очень хорошо помогает. Одни воспринимали, как должное, другие хмурились и отходили бормоча про себя — «старуха из ума выжила»; третьи — рады случаю позубоскалить и передохнуть минутку, другую, с нарочито серьезным видом просили объяснить подробности добывания мочи и приемы лечения.
— Скажи, бабуся, какая моча полезнее, женская или мужская, утренняя или вечерняя? — обратилась к ней дородная женщина по имени Степанида.
— Да что ты, баба, балагуришь, я дело говорю. Это тебе не молоко парное. Там утрешник лучше, жирнее.
— Может быть и здесь так? — с серьезным видом спросила Стеша.
Бабуся подозрительно взглянула на допрашивающую ее женщину и, не уловив подвоха, продолжала:
— Может быть и так, но все равно моча пользительна, только смазывай почаще.
— Бабуся, во что набирать, прямо в пригоршни? — спросила молодая бойкая бабенка.
— Тьфу, бесстыдница, побоялась бы бога, смеяться над старым человеком, — ответила старушка.
Ожидавшие острого момента женщины разразились громовым смехом. Молоденькие девчонки хихикали, краснея, шепча что-то друг-другу на ухо.
— Тише, бабы, командир идет, — предупредила Степанида.
— Как раз кстати, надо попросить его, чтобы он открыл свой вентиль и отпустил нам этого снадобья на несколько процедур, — произнесла бойкая бабенка.
— На много ли его хватит? — спросила рыжая красотка.
— Да он мужик молодой, вроде бы ничего, может за себя постоять, высказала свое мнение бойкая бабенка.
— Смотря с кем, попади к такой как Стешка, может и одной процедуры будет достаточно, — произнесла рыжеволосая.
— Хватит вам, блудницы, дети кругом, их бы постыдились, — попыталась угомонить русоволосая, степенная женщина.
— Их сейчас в школе этому обучают, потом они практику проходят, — не сдавалась ражая красотка…
— Как дела, как норма выработки? — спросил старший.
— Насчет выработки все хорошо, но выручки никакой, — сказала Стеша.
— Вы о чем? — спросил капитан.
— Любое дело должно оплачиваться, — ответила Степанида. И снова хохот разразился вокруг. Смеясь, каждый думал о своем. Капитан стоял, не понимая в чем дело, но потом, посмотрев в одни и другие лукавые глаза женщин, понял и расхохотался.
— Будет и это, наступит темнота…
Поздно вечером, прижавшись плотнее друг к другу, все они забылись тяжелым сном. Очнулись на рассвете от тревожного крика: «Самолет! Самолет!»
Он летел на большой высоте. Женщины стали гадать, наш это самолет или не наш. А кто-то взялся объяснять, что у немцев, мол, такая тактика: их самолеты-разведчики ночью летят на восток, а рано утром возвращаются, потому что боятся наших «ястребков». Получалось поэтому, тот, что летит, — это наш.
Серия бомб, поднявших черные фонтаны земли метрах всего в двухстах, прервала эти пояснения. Одни бросились бежать в разные стороны, другие запричитали: — Господи, да что же с нами будет!
Одна из женщин, крупная, ладно сложенная, — все уже знали, что зовут ее Степанида, — первой пришла в себя. Как настоящий командир она громко крикнула:
— Хватит выть, трусихи! Пора за дело приниматься!
Ее уверенный голос и деловой призыв подействовали на людей успокаивающе. Бойцы трудового фронта взбодрились, начали переговариваться между собой сначала робко, смущенно улыбаясь, потом свободнее, отрешаясь от недавнего страха.
