Сергей Лойко - Аэропорт
Здоровенный мужик, весь в липкой, медленно стекающей грязи, словно замерев, стоял посреди разрушенного села, посреди бесконечной войны. Плечи у него опустились, голова поникла, сам он весь как‑то сжался.
Никто не видел его слез. Рядом никого не было. И даже если бы были, не заметили бы. Из‑за грязи...
Ровно в пять утра бронеколонна выдвинулась к КАПу. Первым пустили «бэтер», на нем и поехал Медведь. Вторым шла МТЛБ, замыкал колонну БМП. Медведь был в головной машине — так мобильней и надежней управлять. Все три машины были под завязку загружены БК, едой, водой, шмотками, медикаментами.
В «мотолыге» вместо двенадцати человек было четверо, в «бэтере» — двое, Медведь и механ Вася, тот, что накануне за всех принял решение ехать. В «бэхе» четверо. Из башни нужно было забрать человек двадцать, если, дай Бог, еще живы. Судя по канонаде и радиообмену, бой там продолжался с самого вечера, ночь напролет.
Только въехали на взлетку возле башни, первые две машины проскочили, а БМП зажгли. Долбанули из гранатомета прямой наводкой в топливный, из засады. Видимо, ждали. Разведчик Ждан на ходу открыл задний люк «мотолыги». Из БМП никто не выбрался. Машина уже горела как факел. Не сбавляя ходу, поехали дальше.
Подъехали к башне, «пришкерились» с северной стороны, чтобы сократить сектор обстрела. Оставшиеся в живых защитники уже сидели и лежали внизу, среди руин рухнувших этажей. Мертвые и живые. Живые, кто мог, отстреливались наугад, на вспышку, мертвые терпеливо ждали.
Раненых человек восемь. Шестеро на ногах. За командира — старший сержант с позывным «Налим». Минут пять размещали раненых, пока те, что на ногах, вели бой. Стали засовывать в «мотолыгу» семь мешков с трупами.
В глухой темноте промозглого утра, посреди слепого стрелкового боя, распределились по машинам, как могли. Трехсотых прибавилось. Двухсотых вроде нет. К Медведю в «бэтер» влезли легендарный корректировщик и пулеметчик Феличита, который не покидал башню с октября, целехонький, и еще пятеро с ним, все на ногах.
Неожиданно пришлось задержаться. Не все уместились в «мотолыгу», как ни прессуй.
— Все, двухсотых оставляем, б...дь! — крикнул Налим.
— Едем все! — ответил рыком Медведь. — Так, б...дь, веселее! Вяжите мешки с двухсотыми на броню, на рамы! Бегом, б...дь!
И только когда, матерясь и отстреливаясь, перекантовали трупы на рамы, машины двинулись дальше.
На подъезде к пожарке оказалось, что разведка ошибалась. Из пожарки их здорово причесали ДШК и, похоже, «Утес». Ну, и пару гранат до кучи, из РПГ. Мимо в этот раз.
Медведь принял решение в самоубийственный бой не вступать, а обходить пожарку на скорости через насыпь. Вася «фиксанул» под обстрелом, слишком задрал на подъеме скорость. БТР занесло, и машина перевернулась на спину, напоминая огромного железного жука с вращающимися, как беспомощные лапки, колесами. «Мотолыга» пошла дальше без остановки. Замес был крутой. Трупы на броне постепенно превращались в решето.
Медведь открыл люк и тут же увидел — со стороны пожарки летит «светлячок». Прямо к ним. Водила не выключил свет внутри. Открытый люк выдал их в темноте.
Вспышка, удар. Медведь закрыл руками лицо, открыт глаза и увидел, что горит. Попытался сбить пламя. Вывалился из люка, лицом в свежевыпавший снег. Снег зашипел. Медведь не чувствовал лица.
Сбив пламя, он потянулся назад к люку, чтобы достать автомат, увидел, что водила свернулся калачиком. Дернул его за плечо — голова, как резиновая, упала на бок. Лицо у него словно срезало. Одна каша кровавая.
— Прости, Вася. Не повезло в этот раз, — только и успел прошептать комбат. В этот момент уже все трещало у него самого в голове. Искры в глазах. Темнота. Потеря сознания.
Когда Медведь пришел в себя, он лежал на животе на асфальте. Кругом городские дома. Башка раскалывалась. Рукам жутко неудобно. Все ясно: связаны за спиной. Плен.
Уже светало. Вокруг холодно и серо. Их посадили на колени посреди улицы. Всех, кто был в БТРе, кроме водителя.
— Я, Ваха, если кто не знает, — заговорил, скорее даже закричал, почти сорвавшись на фальцет, высокий смуглый молодой чернявый человек без шапки с короткоствольным «калашом» в руках и с георгиевской оранжево-черной лентой, символом так называемой путинской Новороссии, свисающей из форменного кармашка на рукаве. Ваха, несмотря на позывной, говорил по-русски без всякого акцента.
Медведю показалось лицо Вахи знакомым. Где он его раньше видел? Голова кружилась, гудела. Кожа на лице саднила нестерпимо. Правая щека вздулась так, что он краем глаза мог видеть ее.
Рядом с Вахой вдруг выросла фигура с телевизионной камерой на плече в синей каске с надписью «Пресса» и в синем бронике с надписью Like News.
«Все ясно, это ж тот самый, психованный командир бандитов по кличке Ваха, который не вылезает из сепарских новостей. Может, хоть на камеру не будут кости ломать», — подумал комбат.
В этот момент Ваха поравнялся с ним (увидел, что по возрасту и по форме офицер, не ниже майора), остановился напротив, ладонью в лоб поднял ему голову и спросил:
— Ты, что ли, командир?
Медведь молчал.
— Отвечай, боров, когда спрашивают! Или не кормили еще? — Ваха резким движением сорвал желто-голубой шеврон с груди Медведя, сунул ему под нос, пытаясь запихнуть в закрытый рот. — Жри, падаль, кому говорят! Жри, гнида! У вас, у карателей, щас завтрак должон быть по расписанию!
Он отдал автомат одному из своих солдат. Их было человек пятнадцать, в новой зимней утепленной зеленой форме с черными наплечниками и нарукавниками от локтя, как у военных бухгалтеров, если такие на войне бывают. Почти у всех на головах были черные балаклавы. Некоторые в касках, некоторые в черных вязаных шапочках. Берцы у всех новые, чуть ли не блестят. Все они стояли молча, широко расставив ноги.
«По выправке — профессиональные военные», — подумал Медведь.
Между тем Ваха достал из кобуры ТТ и рукояткой со всего маху ударил его по темечку. Комбат снова потерял сознание.
Очнулся на полу в каком‑то ангаре-гараже. На стенах тут и там на железных штырях висели старые и новые покрышки.
Он и его ребята лежали на полу. Лица у всех в крови. Вместо профессионалов в балаклавах вокруг стояли бандитского вида парни, без балаклав, в камуфляже, с кусками железной арматуры в руках.
— Значит, так, фашисты х...вы. Мы у вас в коробочке пулемет нашли, — кричит Ваха, покручивая бейсбольную биту в руке. — Кто из вас пулеметчик? Кто вчера с башни покрошил моих парней?
Молчание. Без всякой команды парни в камуфляже начинают бить арматурой всех лежащих на полу. Удары, крики, стоны, снова удары. Через минуту избиение прекращается.
Слышно тяжелое дыхание и тех и других. Кто‑то стонет, кто‑то уже нет. Двое лежат без движения.
— Ну что, твари, память не вернулась? — снова кричит Ваха, поднимает руку с битой и тремя наручными часами на запястье.
— Все, харе-маре. Я пулеметчик с башни, — говорит Феличита, по жизни Саша Полунин, русский парень двадцати шести лет, школьный учитель физики из Сум.
Феличита не успевает выплюнуть кровь из разбитого рта, как на него сыплются удары арматурой со всех сторон. Уже безжизненное тело пулеметчика сепары яростно пинают ногами, минуты две-три.
— Все, парни, все, — вдруг кричит с сильным кавказским акцентом какой‑то молодой сепар в черном комбинезоне. Нагибается над телом Феличиты, щупает пульс. — Дышит еще. Балныца нужно.
В ангаре мертвая тишина. Ее вдруг нарушает другой кавказский голос, откуда‑то позади толпы. Не крик, не громко, раздельно:
— Балныца, гавариш? А курорт, море Черное, шашлик-машлик нэ надо?
Толпа расступается. Невысокий плотный кавказец средних лет, лысый, с рыжей бородой, медленно, вразвалочку, на своих крепких, коротких и кривых ногах выходит вперед. В одной руке у него ТТ, в другой — длинный прямой кинжал.
Он протягивает кинжал молодому, склонившемуся над Феличитой. Говорит что‑то резко и гортанно на своем языке. Молодой встает, смотрит в глаза рыжему, отвечает что‑то тихо и коротко. Отводит протянутый кинжал рукой и резкими шагами почти выбегает из ангара. Все молчат. И снова слышно только тяжелое дыхание и стоны тех, что на полу.
Старший медленно машет головой, что‑то говорит сам себе. Вставляет кинжал в ножны на боку, опускает руку с пистолетом в сторону Феличиты и дважды стреляет тому в голову, без слов разворачивается и выходит из ангара вслед за молодым.
«Совсем племянник оборзел. Учить надо уважать старших», — думает командир батальона Шамиль Бараев, пока медленно и тяжело шагает в сопровождении вооруженной до зубов охраны в черном по тихим, серым, безжизненным улицам Красного Камня. Еще один день в чужом городе не задался.
— Что ж вы делаете, сволочи?! — голос Медведя с пола нарушает липкую и потную тишину в ангаре. — Он же просто солдат, как и вы.
