Богдан Сушинский - Опаленные войной
Стоя в небольшом окопе, вырытом между пулеметной амбразурой и входом в дот, Андрей видел, как бойцы по одному расходились кто куда. Но большинство просто садилось где-нибудь рядом с дотом, на камень или в траву. И, судя по всему, не хотелось им сейчас ни курить, ни брататься. Просто приятно было посидеть, посмотреть на луну, на реку, на берегах которой у многих из них прошли детство и юность; вспомнить что-то сугубо свое, личное, о чем никому другому не поведаешь… Громов чувствовал, что большинству бойцов хочется провести эти минуты в одиночестве, и пытался не мешать им.
— Что, Мария? — тихо спросил он, не заметив, а скорее почувствовав присутствие девушки у себя за спиной. — Как тебе живется в этом подземном замке?
— Вам это, наверное, покажется смешным, но, когда я училась на курсах медсестер, одна гадалка, страшная-страшная такая, как ведьма, возьми и брякни: «А тебя, раскрасавица, ждет король трефовый и замок каменный, невиданный, сердцу дорогой, да только солнцем не согретый, потому как подземный».
— Так и сказала: «подземный»?
— Из-за этого «подземного» замка я и не поверила ни одному ее слову. И что удивительно. Я пришла к ней с двумя подружками. Тем она гадала охотно, на меня же только искоса поглядывала и что-то ворчала, а гадать отказывалась. И лишь в конце, когда мы уже собирались уходить, взяла и сказала вот такое, о подземном замке. Ну, посмеялись мы тогда… и забыли. А сегодня вдруг вспомнилось. Каждое ее слово. Ведь она, ведьма, так и прошамкала мне на прощанье: «Два годочка над бабкиными словами посмеешься, а на третий годочек заплачешь».
— И сколько прошло?
— Как говорила: ровно два годочка. Вот, вспомнила, заплакала…
— Придумать себе такой «замок», как у нас, в виде дота, невозможно даже в сонном бреду — в этом я с тобой согласен. Так что прости нас, королей трефовых, что не постеснялись позагонять таких, как ты, в свои «замки». Прости. Так уж случилось. Но ты, вижу, и сама становишься гадалкой.
— Да это ваш Газарян… «Слушай, дэвушка-раскрасавыца, пагадай на любов — озолочу», — Мария настолько точно скопировала Газаряна, что Громов рассмеялся. — Иди, дорогой, говорю, под сердцем согрею, всю правду скажу.
Еще там, в доте Томенко, лейтенанту очень хотелось услышать, как она смеется. Не вышло. Заметил только: когда улыбалась — нос ее как-то хитровато морщился, а глаза сужались и слегка косили. Это была улыбка ребенка, которому сходила с рук любая шалость.
Как оказалось, смех у нее был таким же по-ребячьи шаловливым.
— Только не подумайте, лейтенант… — вдруг спохватилась она. — Я ничего такого…
— Ну что ты, Мария?! Если кто-то попытается оскорбить тебя, я сам ему шею сверну. А в остальном… Наоборот… Старайся быть как можно добрее с каждым из них. Когда рядом девушка, мужчины становятся вдвойне храбрее. — Но, вспомнив Сатуляка, про себя добавил: «Не все, к сожалению». — Ты — счастливая частица той жизни, с которой многие из них уже, по существу, распрощались. Навсегда. Так что всем нам, в «Беркуте» сущим, очень повезло.
— Может, она им и нужна, моя доброта. Вот только вы… вы почему-то даже внимания на меня не обращаете. Как вышли мы тогда из Зойкиного дота, так и… будто обидела чем-то.
— Очевидно, я единственный, кто и в самом деле будет стараться не замечать тебя в этом нагаданном тебе подземном замке. Как женщину — не замечать. Пока мы в доте, для меня ты — боец, как все остальные. Во всяком случае, попытаюсь быть безразличным к тебе.
— И действительно будете не замечать… как женщину? — вновь озорно улыбнулась Мария. — Ловить вас на слове?
— Не надо.
— А «не замечать» — надо?
— Я ведь сказал, что всего лишь буду стараться.
— Тогда у меня просьба: старайтесь пореже замечать во мне бойца. Лучше…
Рядом возникла фигура кого-то из бойцов, и это сбило Марию Кристич с мысли, с настроя.
Громов тоже почувствовал, что разговор зашел в тупик.
— Пойду позвоню Зое, — совершенно неожиданно завершила разговор Мария после неловкого минутного молчания.
Громов промолчал и отвернулся. Он слышал, как девушка шагнула к нему, ощутил у себя на затылке едва уловимое касание пальцев и еле сдержался, чтобы не обнять ее.
— Знаешь, как можно связаться со 119‑м? — невольно подался он вслед за Кристич.
— Там Кожухарь. Он уже соединял меня с ее дотом.
— Уже?
— Только телефониста не ругай. Мы ведь втайне от тебя.
— Считай, что я об этом не знаю.
Громов приоткрыл дверь, и они остались одни в полумрачном тамбуре. Он и сам не понял, как его пальцы заблудились в волосах Марии, а ее теплые, пахнущие парным молоком губы — в его губах. Мгновение длилось, как вечность. Или, может, это вечность сжалась до мгновения?.. И поэтому ни один из них не решался прервать ее.
«Как же мне спасти тебя? — с разрывающей душу тоской подумал Андрей, все еще не в силах вызволить пальцы из волос Марии, уже убегающей от него. — Как спасти? И не правда то, что я обязан относиться к тебе, как ко всем остальным бойцам. Я не имею права — относиться к тебе, как ко всякому иному бойцу».
13
— Подъем, комендант! Немцы!
Этот крик Крамарчука буквально сбросил Громова с нар. Как был в расстегнутой гимнастерке, без ремня, схватив только бинокль, он бросился вслед за сержантом в артиллерийскую точку.
— Где они? — спросил уже на ходу. Лампочки освещали главный ход сообщения лишь настолько, чтобы намечать его, и на ступеньках, ведущих как бы на второй этаж, во владения артиллеристов, они оба, друг за другом, споткнулись.
— На реке, на лодочке. Но Абдулаев, — моя твоя не понимай, — и в тумане их высмотрел. Охотничий глаз. Сейчас мы им устроим утреннее купание.
— Расчеты?
— Уже «к бою»!..
— Пулеметная точка?
— Спят, как хорьки. Они ж у нас курортники. Это артиллерия пашет как проклятая, ни любви ей, ни передышки…
Да, Громову действительно все больше нравился этот сержант. Нравились какая-то озорная смелость его, бесшабашное солдатское мужество, благодаря которым люди типа Крамарчука способны даже самый кровавый, самый безнадежный бой воспринимать как обычное солдатское дело.
Он чем-то напоминал ему сотника Вахмистрова, которого сам Андрей никогда в жизни не видел, но подвигами которого всегда начинал и заканчивал свои воспоминания его дед. Старик, в общем-то, не принадлежал к тем, кто правду любит приправить байкой, однако неуемная фантазия сотника и его неправдоподобная храбрость заставляли бывшего военспеца Громова возводить каждый его подвиг в ранг фронтовой легенды.
— Где они, Абдулаев? — остановился Громов рядом с дозорным.
— Вон, лодка, штук двенадцать. Странный лодка, камандыр. А вон, второй линий лодка, видишь?
Нет, «вторую линию» мог заметить только Абдулаев с его соколиными глазами. Громов уже знал, что до призыва в армию этот парень почти семь лет охотился с отцом в горах неподалеку от Алма-Аты. Можно было не сомневаться, что охотником он показал себя отменным. — Три, пять, семь… — возбужденно считал Абдулаев то, что Громов не мог различить даже в таких нечетких контурах, как различал лодки «первой линии». И даже бинокль при этом не спасал.
— Неужели решились без артподготовки? Без воздушного прикрытия?
— Зачем прикрытия? Не надо прикрытия. Тихо хади, охотник хади…
Телефонный зуммер прогрохотал в напряженной тишине отсека, словно взорвавшаяся под ногой мина. Какого черта?! Нашли время. Ему казалось, что эта трель слышна сейчас даже десантникам второго эшелона.
— Комендант 121‑го, «Сокола», лейтенант Родован, — передал ему трубку Крамарчук.
— Поднимай пулеметчиков-курортников, — попутно бросил сержанту Громов. — Объяви: «Гарнизон, к бою!» Слушаю тебя, лейтенант, — сейчас он очень жалел, что так и не нашел возможности встретиться с комендантом «Сокола».
— Слушай, лейтенант, кажется, немцы готовятся к переправе.
— Какое «готовятся»?! Они уже посреди реки!
— Как… посреди реки?! — не понял Родован. — Они пока еще на берегу. Как раз напротив острова суетятся. Сам я их не вижу, но с НП пехоты сообщают.
— Ах вот оно что! Значит, у тебя тоже! Те, что прут на меня, очевидно, всего лишь приманка. Отвлечь, втянуть в драчку.
— Главное для них — зацепиться за остров.
— Пусть цепляются. Будем расстреливать из всех орудий. — Громов вдруг почувствовал, что дух бесшабашности, которым зарядил его Крамарчук, заставляет изменить привычной манере общения. — На меня уже прут до тридцати лодок. По-моему, резиновых. Доложи Шелуденко, а я пока займусь ими. Кожухарь, дай КП береговой линии.
Командир батальона, занявшего позиции в секторе обстрела «Беркута», уже, похоже, ждал его звонка.
— Почему молчишь, 120‑й?! Ведь за берег зацепятся! Что тогда?!
— Я ударю по задним. И буду гнать. А потом прижму пулеметами у берега. Дальше ваша забота, капитан.
