Иван Головченко - Третья встреча
Тот долго молчит: то ли обдумывает ответ, то ли дремлет. Но вот он зашевелился, и в землянке раздался грубый, охрипший голос:
— Сам не пойму. Наверно, метель — помеха, а может…
Знает Гриценко, что означает это «может». Погода здесь явно ни при чем, хотя зима 1941 года и в самом деле выдалась суровой. С сентября всю осень шли обложные холодные дожди. Насыщенная водой земля уже не вбирала влагу. Ударили морозы. Лютые, сорокаградусные. А перед Новым годом и снег повалил. С тех пор и начались тяжелые времена для партизан. Все дороги и тропинки были завалены снегами, а на базе не осталось ни картошки, ни муки, ни мяса.
Помогла идея Горового — снарядить «армию нищих» по окрестным селам. Горовой в отряде Таращенко воевал еще с осени. Сформировав во вражеском тылу боевую группу из бойцов и офицеров, попавших в окружение, он пробивался с боями на восток, однако наткнулся на прочный заслон карательных экспедиций фашистов. Прорываться не решился, потому что боеприпасы почти кончились, а люди смертельно устали. Горовой пошел в леса и там встретился с местными партизанами во главе с Таращенко. После переговоров отряд влился в партизанскую бригаду, в которой Горовой стал комиссаром.
Человеком он был спокойным, сообразительным, хорошим товарищем. Вырос Горовой в шахтерской семье где-то в Донбассе. С шестнадцати лет пошел по проторенной отцом тропинке — за обушок и под землю. Воевал с бандитами, организовывал комсомолию, работал, а вечерами учился. Одаренность хлопца скоро заметили и на профсоюзном собрании решили послать его на курсы инженерно-технического состава.
С этих курсов он возвратился на свою «мышеловку» незадолго до 1941 года и вскоре стал начальником. Война спутала жизненные дороги людей — очутился потомственный шахтер Горовой в черногорских лесах на границе с Белоруссией. Сколько дорог было исхожено темными ночами, сколько отправлено на тот свет фашистов!
Недели две назад пошел он с шестью партизанами в Черногорск, чтобы наладить связи с подпольщиками. Все сроки возвращения прошли, а Горовой все еще не подавал о себе вестей. Поэтому-то и не спалось Гриценко.
— О комиссаре не печалься, — снова зашевелил усами Таращенко, переворачиваясь на бок и натягивая кожух на плечи. — Вот увидишь, придет: такие, как он, и в огне не горят, и в воде не тонут.
«Не горят, не горят… Такие, как он, и в огне не горят…» Фраза звучит в ушах Гриценко и отдается глухим звоном во всем теле. А чьи это слова?
Он пытается вспомнить, вьюга мешает. Ощущение такое, словно в глаза кто-то песку насыпал. Да чьи же все-таки это слова?
…Из фиолетового тумана выплывает лицо генерала, Он усмехается. Гриценко узнает Стоколоса. Генерал встает из-за стола и не спеша идет к нему навстречу.
— Как чувствуете себя, товарищ капитан? Поправились?
— Спасибо, на здоровье не жалуюсь.
— Ну, и чудесно. Здоровье еще нам ой как понадобится. Мы сейчас и в огне гореть не должны. Понимаете? — А у самого под глазами синие мешки и на лбу густая сетка морщин.
Сели за стол. Лицо у Стоколоса сразу же стало суровее:
— Так вот, капитан. Вызвал я вас по очень серьезному делу. По данным разведки, в районе Черногорска появилось несколько партизанских отрядов. Действуют они разрозненно и несогласованно, а фашисты у них под носом пытаются наладить производство взрывчатки. Понимаете? Командование решило направить вас в район Черногорска для того, чтобы вы скоординировали действия партизанских отрядов и сорвали фашистам производство. Детальные инструкции будут переданы вам уже за линией фронта… Думаю, задание вам под силу. Если уж вы сумели вынести из окружения и доставить командованию такие ценные документы, то это поручение тоже выполните. Все остальное в инструкциях.
Беседа продолжалась около часа. На прощание Стоколос пожал Гриценко руку, пожелал успеха.
— Помните, капитан: от того, насколько успешно вы выполните свое задание, зависит жизнь тысяч людей.
В ту же ночь с небольшого прифронтового аэродрома поднялся самолет и взял курс на запад. Пассажир был один — еще молодой человек, сидящий на узлах. Вскоре в кабине что-то ослепительно вспыхнуло, земля огрызалась зенитным огнем.
— Нащупали, подлюги! — выругался человек, сидящий на узлах, и припал к окошечку. Почти возле самых крыльев вспыхивали розовые шарики, рассыпая красные брызги.
— Товарищ капитан, машина под обстрелом. Держитесь за поручни — иду на снижение, — передал пилот,
Потом какая-то невидимая сила так резко дернула самолет, что Гриценко даже повалился на бок. Почему-то стало душно, хотелось расстегнуть воротник сорочки. Он почувствовал, как распирает грудь, а на лице выступает пот. Закрыл глаза.
Сколько времени продолжался этот адский полет, Гриценко сказать не мог, только показался он ему вечностью. Наконец пилот подал знак:
— Приготовиться!
Самолет пошел плавнее. Стало сразу прохладно. Дышалось легко, как после тяжелой работы. Вот уже и люк открыт. Далеко внизу, в беспросветной мгле, виднеются три слабых огонька. Это — партизанский знак.
Сброшены грузы. Самолет сделал еще один разворот, и на земле снова замигали три звездочки.
— Желаю успеха! — махнул рукой пилот. И капитан опрометью бросился в темную пасть ночи. Холодный воздух перехватил дыхание. Не понять, где земля, где небо. Резкий рывок в плечах — и над головой зашуршал купол парашюта. Огоньки неудержимо неслись навстречу.
Как приземлился, Гриценко тоже плохо помнил. Почувствовал лишь, что лежит на земле, в лицо пышет горячий воздух и страшно ноют ноги. Невдалеке слышался какой-то галдеж — разговаривали неизвестные люди. Присмотрелся внимательнее — ни души, а голоса все громче, громче…
— Где же я? — закричал Гриценко и проснулся.
Протер глаза — угли в бочке едва тлеют, тускло коптит каганец. На месте, где был Таращенко, лишь кожух остался.
Поднялся Гриценко на ноги, бросился за перегородку, откуда неслись взволнованные голоса.
Никто из партизан не спал. Тесным кольцом обступили они занесенного снегом человека, ничком лежавшего на сосновых ветках. Дед Онисько, бывший колхозный сторож, нацедил в кружку кипятку из чайника и по одной ложке вливал неизвестному в рот.
— Смотри, губы ему ошпаришь.
— До свадьбы заживет, — бурчит в ответ старик. — А разбудить его только кипятком и можно. Вишь, как медведь, в спячку залег.
Гриценко подошел к командиру отряда, который, опершись плечом в стену, покусывал зеленую хвою. Спросил, откуда взялся спящий молодец.
— Да Ничипор Сук в балке возле Жиденцов его нашел. В табор, говорит, пробирался… Попробовал вести его Ничипор, а он с ног валится, до того из сил выбился. Ну, положил на лошадь, а, пока до табора довез, он и дуба, кажется, дал.
— А что за человек?
Таращенко пожал плечами.
Капитан присмотрелся к неизвестному. Продолговатое лицо было до того худое, что казалось зеленоватым. Длинный острый нос, рассеченный квадратный подбородок… Что-то знакомое было в этом лице. Будто видел он где-то этот рассеченный подбородок и черные непокорные волосы. Где? Или спросонья ему показалось? Гриценко начал скручивать цигарку.
— Не зашли бы в балку жиденецкую, каюк бы парню пришел, — послышался неторопливый голос Ничипора.
— Видно, беда погнала его в лес в такую вьюгу.
— Ну, этот крещение прошел что надо…
Все говорили наперебой, только Антон Климпотюк сидел в углу землянки, словно воды в рот набрал. Правда, он и раньше не отличался особенной разговорчивостью. Поэтому, наверное, и остался холостяком до тридцати с лишним лет, хотя, работая до войны в ремстройбригаде, считался лучшим бондарем в городе.
— Где я? — вдруг раскрыл глаза чернобровый парень.
— А ты кто такой?
— Я из Черногорска… Шел, чтобы рассказать партизанам… Все они погибли… И Анюта тоже, — парень снова закрыл мутные глаза.
Вдруг из угла порывисто поднялся Антон, высоченный, могучий — потолок для него низок, землянка мала. Он зло выплюнул окурок.
— Кому ты брешешь, прихвостень фашистский! Тебя же к нам подослали! Я вашу милость своими собственными глазами в балагане Трикоза видел. Сочувствующим хочешь прикинуться? Не выйдет! Слышишь? Не верю!…
Антон так и не договорил, отвернулся к стене. Знали партизаны, какой огонь разожгла в его сердце Анюта-пулеметчица в лютые морозы 1941 года, знали, что значат для него страшные слова обмороженного приблуды.
Весть о гибели Анюты словно ветер разнеслась по всему партизанскому лагерю. Еще могущественнее и грознее застонал бор, еще свирепее завыл ветер от этой вести. А в землянку все сходились ночные хозяева своей земли. Молчаливые, хмурые, грозные.
— Кто ты такой и кем сюда послан?
Это уже спросил парня Таращенко, сурово сдвинув на переносице брови.
— Раз моим словам не верите, говорить не буду.
