Олег Татарченков - Высоко над уровнем моря
Вадим смотрел вдаль, чувствуя, как неведомые ранее токи жизни бродят в нем. Не сталкиваясь, но пересекаясь. Перетекая из одного русла в другое. Наверное, это было гармонией. Той самой, которой европейцы ищут на Тибете. Он же нашел ее в Афганистане, посередине войны.
…-Ты был в Ленинграде, Варяг?
— …Чего?
— Через плечо! В Ленинграде, говорю, был? Говорят, там здорово!
— Не был.
Он только собирался там быть. Вадим вспомнил первое письмо Аллы:
«Как и все ленинградцы, я шовинистка своего города. Когда ты приедешь ко мне в гости — а я верю в это! — ты поймешь меня. Поймешь великолепную строгость Дворцовой площади и — скромную прелесть «Катькиного садика» — Екатерининского сада с его скульптурами. Вдохнешь воздух Васильевского острова, где я живу. Ты должен в первый раз увидеть Васильевский остров непременно зимой, вечером, когда медленно из синих сумерек на землю ложится снег. Синий снег над Васильевским островом…»
— Ты чего, Варяг, медитируешь? — шутливо толкнул Варегова Мухин, — Пора топать. А то засидимся, расслабимся… Расслабляться нам нельзя. Знаешь анекдот про Вовочку и собачек?
— Приходилось слышать, — улыбнулся Вадим.
Он уже не чувствовал между собой и Мухой пропасти, что разделяла их раньше. Пропасти разных сороков службы и множества предрассудков, полезных, нелепых, а то и попросту вредных, которые разъединяют в армии людей, обязательно сошедшихся на «гражданке».
С Мухиным Вадим, наоборот, вряд ли стал дружен в мирной жизни: не нашлось бы ничего, что объединяло их. А здесь их соединили горы — субстанция более могущественная и древняя, чем простой случай. И теперь в глазах Вадима Муха был не только солдатом, прослужившим в Афганистане пять месяцев, переболевшим дизентерией и малярией, прошедшим через десятки боевых операций и награжденным медалью «За отвагу». А также «черпаком», обожающим гонять молодых бойцов.
За этой оболочкой проступило другое «я» Мухина. «Я» рабочего парня, в меру хитрого, в меру наивного, далеко не ангела, но не способного на большую подлость, живущего по приобретенным с детства дворовым правилам чести. Все это помогало ему приспособиться в этой жизни лучше, чем Вадиму.
Варегов смотрел на Муху и думал, что те университеты, которые он проходит здесь, дороже всех филфаков на свете.
…-А уж коли слышал про Вовочку, то нечего геморрой отращивать — пошли! — резко поднялся с земли Мухин, — Давай, не тормози: нам еще много чего надо будет сделать.
Кусты расступились. Вадим и Муха, прыгая, как архары, по гранитным обломкам, выскочили на гранитные камни ущелья.
— Ну, вот и все, — выдохнул ефрейтор, — Часть дела сделана. Видишь вон тот валун? Там наши колодец сложили. Дуй к нему, а я пока отдохну — мне по сроку службы положено.
Варегов опусти термос в квадратный бочажок, аккуратно выложенный камнями, через который, журча, мчался прозрачный поток горной речушки. Струи пузырились около солдатских сапог и Вадим сквозь их разогретую кожу чувствовал холод воды.
— Это хорошо, что здесь проточная вода, — донеслось до него, — Мухин сидел в «зеленке» и только сигаретный дым выдавал его присутствие, — Если бы просто колодец был, «духи» его в два счета отравили.
— А они здесь часто бывают? — Вадим покосился на прислоненный к валуну свой автомат.
— Да не-е… Это место надежное. Вот на «тройке» — это да. По той 2 точке» чуть ли не каждую ночь из чего-нибудь лупят: то из ДШК врежут, то «эрэсами» накроют. Набрал воду? Тащи сюда.
Варегов опустился на гладкий теплый от солнца валун рядом с Мухиным.
— Сиди в «зеленке» тихо, — говорил тот, — и внимательно смотри по сторонам. Возьми красную ракету. Пустишь ее, как только «духов» увидишь. Это сигнал для меня и для наших, чтобы на помощь пришли. Придут, не боись. Все понял? А я вон за ту скалу схожу, куропаток посмотрю.
«…Вадим, что с тобой случилось? В твоих письмах непонятное ожесточение. Эти нападки на Сашу, про которого я тебе рассказала… Неужели ты ревнуешь? Глупо! Во-первых, нет повода, а во-вторых, мы с тобой не связаны никакими обязательствами. Мы даже ни разу не виделись. Предъявлять претензии только после заочного знакомства — мальчишество.
Повторяю, поводов для ревности нет — просто он мой однокурсник. Поэтому прекрати свое брюзжание. Да и что плохого в том, что он не будет служить в армии? Если ему повезло, и родители сделали ему отсрочку до конца учебы в институте? Не хватало еще, чтобы он попал в Афганистан. Та-то хоть на Дальнем Востоке служишь…
Вадим, ты так пишешь о Сергее, словно он твой личный враг. Приводишь примеры «мужания» в армии. Какая «школа жизни». Вадик? Кому стало легче, что ты сейчас мерзнешь в своей Амурской области среди сопок? Для романтики это хорошо на месяц-два. А что дальше?
Не обижайся, Вадик, но я скажу правду. Раньше твои письма интересно было читать, а теперь… Вы тупеете в этой армии. Твои письма забиты ходячими солдатскими мудростями. Ты не замечал, что твои описания природы уже два месяца кочуют из одного письма в другое?»
Варегов зябко повел плечами, хотя скалы, казалось, плавились от зноя, и прохлада со стороны речки лишь только напоминала о себе.
Он сидел на валуне в кустах и вспоминал ее последнее письмо. Странно, он даже не подозревал, что запомнил его чуть ли не дословно. Может, она была права?
«Нам не стоит больше писать друг другу!..» — Вадим сидел тогда в Ленинской комнате роты.
Злость и обида хлестали на бумагу: только что он подрался со Степиным. Ссадила скула, крутило душу после разговора с замполитомб «С кем дрался? — Неважно, товарищ старший лейтенант, со своим призывом. «Дедовщины» здесь нет, товарищ старший лейтенант…»
Он застал Степина читающим вслух ее письмо «старикам». Хороший удар слева у этого художника. Кто же знал, что он левша?
Варегов после своего ответа сжег все ее письма, оставил только фото. На которое, впрочем, после этого старался не смотреть. Просто хранил в портмоне. Фотография сгорела в пламени спички за час до вылета в Афганистан. Когда им сказали, куда направляется сводная рота молодого пополнения. Варегов не представлял, что ЕЕ лицо может оказаться в чужих руках, в руках очередного «коллекционера», если с ним что-то случится. Не хотел представлять.
За скалой ударил выстрел. Потом еще один. Отбойным молотком простучала короткая очередь.
«Чего это Муха по куропаткам очередями стреляет, — насмешливо мелькнуло в голове Вадима, — Охотничек хренов…»
После выстрелов снова наступила тишина, замешанная на ненавязчивом журчании воды и шелесте ветра в гибких ветвях кустарника.
«Может, я был не прав? Стоило тогда найти совершенно другие слова. А этот Саша? Нет, похоже, меня все-таки разменяли…»
Странное и острое ощущение необычности происходящего заставило его поднять голову. Как будто на сцене театра, где-то сбоку, у самых кулис, появились новые действующие лица. Ты не видишь их, увлеченный игрой актеров в центре сцены, но каким-то внутренним чутьем угадываешь изменение ставшей уже привычной картины.
Из-за валуна, за которым двадцать минут назад скрылся Мухин, вышли двое.
Серые фигуры в ярком солнечном свете.
Мир вдруг стал узок: исчезли шорох листвы, журчание речки, ущелье вокруг. Ничего не осталось — только эти.
Тот, что справа, высокий, несет в руке что-то черное, круглое. В другой — автомат.
Ни шороха шагов, ни разговора. Они просто шли к Вадиму.
Спокойной уверенной походкой приближались к кустам, где сидел он. Они не знали о его существовании, иначе стволы их АКМов не смотрели так расслабленно вниз.
Вадим сполз с камня на землю, встал на колени — «зеленка» надежно скрывала его. Острые камешки кололи ноги, но они не существовали для него, он их просто не чувствовал.
«Что делать?! Что-то говорил Мухин. Он… Но почему они идут с той стороны, куда ушел Муха?»
Тот, что повыше, повернул голову к спутнику. Черная борода, белые зубы. Что-то сказал.
Словно невидимый киномеханик подвернул установку резкости на объективе. Все краски мира залили ставшими вдруг резкими детали и рванулись в расширенные зрачки.
«Муха!»
Измазанная кровью голова в руке высокого. Ствол второго автомата за плечом толстяка.
«Муха!»
Колышущаяся листва перед глазами и тугой спуск предохранителя. Его щелчок кажется громким: не услышали бы. Ствол прошелся из стороны в торону и остановился на длинном.
«Услышав два выстрела, плавно отпустить нажатый курок» — это из наставлений, усвоенных еще в карантине.
Короткая очередь. Длинный сгибается пополам, неуклюже опускается на колени и утыкается в камни.
Вадим не видит это во всех подробностях. Он чувствует: длинный упал.
Коротышка бросается под прикрытие скал, скидывая на ходу автомат. Успеть раньше…
![Тамара Малышева - Будь моим одиночесвтом [СИ]](/uploads/posts/books/5239/5239.jpg)