Людмила Харченко - Шел ребятам в ту пору…
Положив руки на колени, Ваня и Тося, вытянув шеи, слушали старинные песни про «козаченькив», про «звон кандальный». Голос тетки Нади, красивый и сильный, выделялся из всех голосов.
— Вот бы мне так спивать, — восторженно шептал Ваня сестренке.
* * *В один из вечеров, после ужина, Кондрат Калистратович спросил у Вани, улыбаясь:
— Хочешь на перепелиную охоту?
— Так я ж стрелять не умею.
— А вот сейчас пойдем с тобой чистить охотничье ружье, я тебя и научу.
В огороде, за хатой, где по вскопанной земле безжизненно распласталась сгоревшая под палящими лучами солнца картофельная ботва, Кондрат Калистратович расстелил мешок, сел и начал разбирать ружье:
— Вот смотри, Ваня: это затвор, это боек. — Каждую деталь отец долго тер тряпкой, смазывал ее машинным маслом и, собрав затвор, снова разбирал его, заставляя Ваню:
— А ну-ка, собери теперь сам.
Ваня сжимал толстые губы, сопел и, склонив свою кудрявую голову, усердно трудился. Когда наука сборки и разборки ружья была постигнута, Кондрат Калистратович начал учить сына стрелять.
Теперь каждый вечер Ваня терзал отца вопросами:
— Пап, ну когда же поедем на охоту?
— Скоро, сынок.
И это «скоро» наступило. Субботним угасающим днем отец и сын ехали на конях в широкую и раздольную приманычскую степь. С патронташем на груди, с ружьем за спиной Усков посматривал на сына и любовался умением мальчишки держаться в седле.
…Прогремел ружейный выстрел Кондрат Калистратович убил первую перепелку. Ваня подбежал к убитой птице. Увидел на серых перьях кровь и остолбенел. Потом погладил птицу.
— Бедная перепелочка, ты хотела жить, а тебя убили. Я никогда не стану охотником.
Ваня принес птичку в ладонях.
— Папа, поедем домой! — В глазах мальчика стояли слезы.
— Так ведь охотиться мы приехали?! Над нами дома будут смеяться, скажут: вы не охотники, а тюхи-матюхи. Распустили нюни над птицами!
Ваня больше не выказывал жалость. Он молча приносил перепелок и запихивал их в мешок.
Дома, когда высыпали на кухне дичь, мать пришла в восторг от удачной охоты. Принялась ощипывать перепелок. А когда приготовила жаркое, Ваня отказался от еды. Заложив руки в карманы латаных штанов, пошел на другую улицу, к Мите.
* * *Зимой отца перевели работать в Дивное. В старой, потерявшей теперь свой уют хате остались двое учеников: Надя и Ваня. Надо было закончить учебный год.
Учиться Ваня начал с шести лет. Приедет, бывало, отец домой и после вечери садится что-то писать. Сосредоточенный, он и не слышит робкого дыхания Вани. Мальчик становится на цыпочки и заглядывает через плечо. Шмыгнув носом, малыш выдавал свое присутствие. Отец переставал писать и ласково обращался к нему:
— Чего тебе?
— Пап, я тоже хочу писать.
— Будешь, сын, писать, будешь.
Темные брови шестилетнего малыша сходились у переносицы, лицо приобретало сосредоточенное выражение.
— Пиду в школу. — Смотрел на улыбавшегося отца и более настойчиво подтверждал — Первого сентября пиду.
И пошел. Вместе с Надей. Проснулся рано-рано. Умылся, попросил у мамы чистую сорочку, а штаны были одни. Пришли они в школу к звонку. У дверей цепочкой выстроились первоклашки. Надя шепнула:
— Иди сам просись у учительницы, чтоб приняла тебя.
Раньше каждое утро Ваня встречал у дома и провожал долгим взглядом молодую учительницу, направлявшуюся в школу. Когда солнышко было вровень с крышей хаты Усковых, она проходила мимо. Ваня разогнался было к ней — спрошусь, она разрешит, а потом остановился: ну а вдруг не пустит, вдруг выгонит? Он тихонько пристроился к шеренге ребят и вошел в класс последним. Как и все, сел за парту. Учительница стала вызывать первоклассников по фамилии.
— Мальчик, а ты чей? — спросила Галина Афанасьевна.
— Вы ж ходите мимо нашей хаты каждое утро. Не узнаете меня, что ли? Усков я. Ваня Усков.
В классе засмеялись.
Ваня зарделся весь, понурился.
— Ну что ж, я запишу тебя, Ваня Усков. — Учительница строго посмотрела на ребят, и они притихли.
Вечером сияющий Ваня подбежал к отцу и похвастался:
— Ага, меня учительница записала в школу. И завтра пиду, и все время теперь буду ходить.
— Ты ж внимательно слушай учительницу, а то, знаешь, какие у нее слова хитрые, — Кондрат Калистратович подморгнул Анне Ивановне, — кто ее не слушает, они в одно ухо влетают, а в другое вылетают.
Ваня согласно кивнул и попросил:
— Папа, надо ж мне книжки, тетрадь.
На другой день Кондрат Калистратович принес букварь, тетради, чернильницу, ручку.
Так Ваня начал ходить в школу.
Матери было любопытно, как там учится ее сын — мал ведь для школы? Подкараулив однажды учительницу, она спросила:
— Будьте добреньки, скажите, как там учится наш Ваня?
— Ничего, — улыбнулась учительница. — Пусть ходит.
* * *Брат Федя был шофером. Это все одно, что профессор, — говорили тогда в селе.
Ваня часто приставал к Федору, чтобы тот посадил его в автомобиль. Выедут, бывало, в степь, а Ваня просит брата, чтобы научил водить машину. Сперва Федор объяснял, как держать руль, как делать повороты, как и когда нажимать на тормоза, а потом разрешил Ване сесть за руль. Ваня схватил баранку так крепко, будто ее кто у него отнимал, и повел, повел машину по проселочной дороге. Проехал, может, метров двадцать, может, меньше, и устал так, будто воз дров перенес на себе.
Передал руль брату, а в глазах такая радость!
* * *Шли дни, месяцы.
Как-то из школы пришел Ваня с пионерским галстуком на шее.
— Посмотрите, я уже пионер! — заявил с порога.
Тося собиралась в школу. Ей досадно стало, что она еще не пионерка, она и выпалила:
— Ага, теперь тебя отправят колоски собирать. Все пионеры собирают. И железо… И сусликов выливать.
— Подумаешь, напутала! Пионер никогда не должен бояться трудностей. Он всем ребятам пример!
Тося ушла, а Ваня стал рассказывать маме о пионерской клятве, что давал он перед всеми одноклассниками — любить свою Родину, жить, учиться и бороться по-ленински.
— Ну и будешь всегда помнить эту клятву?
— Конечно, мама! Какой же я тогда пионер?
Ваня не снимал галстука, пока не пришел отец. Увидев склонившегося над книгой сына в пионерском галстуке, Кондрат Калистратович воскликнул:
— Значит приняли в пионеры! Поздравляю! — Подошел к Ване, погладил светло-русую голову.
— Мы воевали за то, чтобы наши дети были свободными, чтобы учились в школе и выходили в жизнь хорошими, грамотными людьми. А в пионерии учат только хорошему. Смотри, Ваня, не осрамись сам и нас не опорочь.
В тот день Ваня особенно старательно помогал Анне Ивановне по дому и заслужил ее похвалу:
— Теперь я знаю, что ты настоящий пионер!
Ваня подружился с Леней Заикиным. Леня был старше года на два. Он хорошо играл на гитаре и, пожалуй, с этого началась дружба. Бывало, из школы бегут прямо к Заикиным.
— Лень, сыграй что-нибудь!
Под аккомпанемент друга Ваня пел «Черное море, священный Байкал» — особенно любимую песню. Начинал тихо, стесняясь, а потом переставал обращать внимание на мать Лени. Марию Яковлевну, где-нибудь пригорюнившуюся в уголочке, — и голос его креп, становился уверенным, звучным.
В последнее время Ваня после школы стал надолго куда-то убегать. Анна Ивановна ждет-пождет сына, а его все нет и нет.
— Дэ ж цэ Ванька пропада? — беспокоилась мать.
— Мамо, та вин такий футболист! — прыснула Тося.
В последнее время ребята пристрастились к футболу. А мяч какой был? Туго набитый тряпками матерчатый круглый мешок. Иногда до того загоняют мяч, что с него лохмотья летели, как перья с дерущихся петухов. Зашивали свой футбол по очереди.
Возвращался Ваня краснощеким и очень усталым. Ночью не мог уснуть, ворочался в постели.
— Ты чего не спишь? — шепотом спрашивала Тося.
— Ноги дюже болят.
В воскресенье прибежал с футбольного поля пообедать, а в хате гость — товарищ отца, однополчанин по фамилии Голик. Худой, заросший щетиной, и рубаха на нем ну прямо из клочков — такая старая. Отец смотрел на него с жалостью и болью.
— Маты, дай мени ту сорочку, шо ты вышила.
Анна Ивановна с немым укором посмотрела на Кондрата Калистратовича. Неужели отдаст? Ведь она столько зимних вечеров потратила на вышивку. Это ж единственная праздничная сорочка. Молча открыла полупустой сундук, достала белую ситцевую сорочку, вышитую черными и красными нитками.
— Снимай свои лохмотья, друже! Носи вот эту на здоровье, — Кондрат Калистратович протянул другу рубашку.
— Та ты шо, Кондрат? У тэбэ и у самого не густо.
Ваня наблюдал. Ему, как и маме, немножко жалко было сорочки, в которой отец становился моложавым и красивым, но он знал бескорыстную щедрость отца, знал, что голодному он отдаст последний кусок хлеба, раздетому — одежду, и горд был за отца.
