Свен Хассель - Генерал СС
К вечеру бой прекратился, большой завод «Красный Октябрь» был взят[41]. И все-таки удовлетворения победа нам не доставила. Как бы мы ни страшились и ни ненавидели сибиряков, они снискали наше уважение; в конце концов, они были побеждены не столько превосходящими силами, сколько обстоятельствами. С тех пор до конца войны их героическое сопротивление служило образцом для ободрения тех, кто терпел трудности: «Вспомните "Красный Октябрь"! Раз они смогли, сможете и вы…».
Потом, расслабившись после чудовищного напряжения, мы разлеглись на полу, на верстаках или привалились к машинам. Порта апатично листал газету.
— Ну, что происходит в мире? — спросил Старик, держа в зубах погасшую трубку.
После нескольких недель ожесточенных боев всегда бывало трудно вернуться мыслями к общему положению вещей, вспомнить, что твоя крохотная часть войны — лишь кусочек в картинке-загадке; что существуют другие фронты, люди сражаются в других странах, и твоя отдельная победа не означает конец кровопролитию.
— Так что происходит? — повторил Старик.
— Сплошная мерзость. — Порта скомкал газету и бросил ему. — Все, как обычно. Военный флот потопил все корабли противника в северных морях, и Англия повержена.
Грегор нахмурился.
— Ничего не понимаю, — пожаловался он. — Из месяца в месяц твердят одно и то же. С тех пор, как заняли Польшу, только и слышишь: «Англия повержена… Англия сломлена… Англия на коленях»… Почему, черт возьми, эти проклятые идиоты не признают себя побежденными и не положат конец войне?
— Вот и я говорю, — оживленно подхватил Малыш. — Какой смысл продолжать ее, а? Кораблей у них не осталось, так? Порты их разбомбили к чертовой бабушке, самолеты у них устарелые, летчиков постоянно не хватает, и какой смысл продолжать войну?
— Должно быть, продолжают только из упрямства, — с глубокомысленным видом изрек Грегор.
— Просто из кровожадности, — согласился Малыш.
Легионер скривил губы в сардонической усмешке.
— Интересно, как получается, — негромко заговорил он, — что англичане на устарелых самолетах при нехватке летчиков каждую ночь бомбят немецкие города?
— Не задавай щекотливых вопросов, — сказал Старик. — Вот, послушайте, это может заинтересовать вас. — Разгладил скомканную газету и разложил перед собой на верстаке. — «Наши ребята доблестно сражаются в Сталинграде. Солдаты Шестой армии войдут в историю истинными героями отечества. С нами Бог! Солдаты в Сталинграде воюют с верой в сердцах и с Библиями в руках…».
Его оборвали Грегор, издавший рвотные звуки, и Малыш, выкрикнувший непристойный протест. Старик пожал плечами.
— Я думал, это позабавит вас, — мягко сказал он.
В покое мы оставались недолго. Вскоре гауптман Шван вызвал всех командиров отделений, дал им новые задания, и нас опять вывели на стужу.
Нам было приказано встать в караул возле чудовищно уродливого и зловещего здания НКВД, где генерал Паулюс и его штаб в безопасности подвалов вели военные игры[42]. Пока мы сражались, страдали, умирали, они сидели с сигаретами, с выпивкой и втыкали разноцветные флажки в карту Советского Союза. Эти флажки символизировали нас, усталых, израненных, полуголодных, обмороженных, потрясенных непрестанной бойней, живших в постоянном страхе. Но для Паулюса и его штабистов мы были просто-напросто воткнутыми в карту флажками, и тем временем, когда они самодовольно сидели в своих убежищах, жонглируя нашими жизнями, мы с трудом шли сквозь морозную русскую ночь, спеша взять их под охрану.
Мы шли колонной по одному улицей Революции, где большинство домов все еще стояло. Там и сям зияли дыры, кое-где обвалились стены, кое-где были выбиты окна, но в целом худшие крайности войны обошли улицу. По ней не велось сильных обстрелов, туда лишь угодило несколько шальных снарядов, и люди продолжали жить в своих домах, хотя по улице тянулись беженцы, несли свои пожитки, везли своих раненых в тележках и волокли на матрацах. К нам то и дело подходили дети и просили еды. Видит бог, нам самим ее не хватало, но обычно мы находили для них корку хлеба. Из разрушенного дома неожиданно выскочил маленький мальчик, подбежал к Малышу, схватил за руку и умоляюще посмотрел на него.
— Господин солдат! Будете моим отцом?
Малыш в легком замешательстве опустил глаза на ребенка, мальчик отвечал ему серьезным взглядом, прыгая сбоку, чтобы не отставать от широко шагавшего Малыша. Голова его была наполовину скрыта немецкой каской, в руке он держал русскую саблю. Малыш наклонился, поднял ребенка и усадил себе на плечо.
— Ладно, приятель, если хочешь… — Они с мальчиком дружелюбно улыбнулись друг другу. — А сколько тебе лет? Мне это нужно знать, правда? Раз я буду твоим отцом.
Мальчик покачал головой.
— Я совсем взрослый. Никто никогда не говорил мне этого, но… — Внезапно он обвил рукой шею Малыша и посмотрел на него большими круглыми глазами. — Господин солдат, а будете отцом и моей сестренки?
— Вот это предложение! — произнес Малыш, снимая мальчика. — А где она?
— Пойду приведу! — воскликнул мальчик. — Подождите здесь, я приведу ее!
Он побежал по дороге. Тут кто-то швырнул гранату. Возможно, одинокий русский солдат, прятавшийся в одном из разрушенных домов. Мы бросились на землю, прикрыв головы, и по узкой улице разнесся грохот взрыва. Когда поднялись, новообретенного сына Малыша нигде не было. От него остались только немецкая каска и русская сабля…
После двух дней караула у здания НКВД нас перевели в пехотные казармы, и Порту произвели в обер-ефрейторы.
— Надо же, черт возьми! — заорал унтер-офицер Франц Крупка, увидев на рукаве Порты еще одну нашивку. — Продвигаемся по службе, а? Так, смотришь, и до фельдмаршала дойдем… — Указал на нашивку. — Обмыть надо бы.
— Превосходная мысль, — язвительно ответил Порта. — Чем? Растопленным снегом? Я уже несколько недель не видел хоть какой-то бутылки.
Крупка огляделся по сторонам.
— Хочешь узнать, где можно разжиться водкой?
Порта уставился на него.
— Шутишь?
— Нет, спрашиваю… Хочешь узнать, где? Если да, могу сказать. Только не болтай, если собираешься выпить за новую нашивку.
— Думаешь, я вчера родился? — усмехнулся Порта.
— Просто предупреждаю. Смотри, не проговорись… Этот толстый болван Вильке ухитрился где-то стащить четыре ящика водки.
Маленькие глаза Порты широко раскрылись в жадном изумлении.
— Четыре ящика? Господи, выпив один, я мог бы закончить в одиночку эту треклятую войну! Как этот болван раздобыл их?
Крупка пожал плечами.
— Вот уж не знаю. Он не говорил, а я не спрашивал.
— Ничего. — Порта достал из кармана огрызок карандаша и оживленно принялся писать список. — Так… ящик водки… думаю, больше чем на один рассчитывать не стоит, поэтому на многих делить его не нужно. Только ты, я, Старик, Грегор… и Малыш, Свен, Легионер… — Заколебался. — Да еще Хайде, наверно. Я обошелся бы без него, но что поделаешь? Он выйдет из себя, если мы не пригласим его на попойку.
— Значит, всего восемь, — сказал Крупка. — Думаю, если сможем раздобыть пива и смешать с водкой, хватит, чтобы окосеть.
— Одни косеют быстрее других, — сказал Порта. — Я имею в виду Малыша. После одного стакана валяется, как свинья в дерьме, задрав ноги… Кстати, — мрачно добавил он, — Легионер должен мне пачку сигарет.
— Ну, тогда нужно получить с него долг, пока нас опять не послали в бой, — посоветовал Крупка. — Этот гад Пински — знаешь его? Так вот, он уже на том свете. Убило снарядом недели две назад. Был должен мне три пачки гриф[43]. Их мне уже не получить обратно, так ведь? — Крупка с грустью покачал головой. — Я сказал его отделению, что раз Пински уже нет, они должны рассчитаться по его долгам, но гриф у них не было.
Порта с возмущением шумно втянул воздух.
— Позор. Человеку в таком положении нельзя позволять идти в бой. Раз он задолжал деньги или еще что-то… Нам нужны бухгалтеры. Иду на спор, будь здесь евреи, они бы завели бухгалтеров.
— Я вот что тебе скажу, — злобно заговорил Крупка. — Этот урок я усвоил. Теперь никому ничего не дам в долг. Был слишком мягкосердечным с людьми, а они облапошили меня. Но теперь все! Никаких, даже если будут просить под сто процентов. Эта игра не стоит свеч.
— Под сто? — переспросил с загоревшимися глазами Порта. — Неужели в самом деле есть дураки, согласные отдавать сто процентов?
— Они должны выплачивать сто процентов! — выкрикнул Крупка. — Если учесть, какому риску подвергаешься, понятия не имея, получишь ли свои деньги назад… Знаешь, что? — удивленно произнес он. — Несколько месяцев назад я выручил одного офицера, когда он был на мели. Казалось бы, можно надеяться, что уж офицер поведет себя благородно, правда? — Отвернулся и плюнул. — Какое там! Пойдет и бросится под Т-34. Нарочно, заметь. Он сделал это нарочно. Вот что бесит меня. Плевать на мои деньги, лишь бы получить Железный крест.
