Канта Ибрагимов - Прошедшие войны
— Что здесь происходит, вашу мать, — гаркнул он сходу. Никто ему не ответил, только расступились, все встали в струнку, кроме старика. Полковник осмотрелся, недовольно мотнул головой, обернулся к свите.
— Нет, я так больше не могу, — он смачно сплюнул, выругался, далее сказал более твердым, красивым голосом, — Я готовил себя к защите Родины, а не к этим разборкам… Нет, все, завтра же подаю в отставку.
Стоявший в стороне прапорщик толкнул в бок соседа и густым басом прошептал:
— Как сказал классик: "поздно батюшка, поздно".
— Да, — ус усмешкой подхватил сосед, — Под конец компании одумался. Гуманист хренов. От внеочередного звания и героя не отказался, а теперь хочет очернить всех, а сам на белом коне в Москву поехать.
— Так оно и будет.
— А так оно всегда и было.
Полковник вышел со двора на улицу Дуц-Хоте.
— Та-а-а-к, — думая о чем-то постороннем, глядя в голубое небо, сказал развязанно он, — Где майор? Так передай немедленно в штаб. Крупномасштабная операция успешно выполнена, полностью уничтожена банда боевиков, разгромлено их логово. Наши потери — два военнослужащих.
— Товарищ полковник, что делать с погибшими.
— Как обычно — в морг.
Солдаты положили на носилки погибших офицеров.
— Не забирайте их, оставьте, — кричал слабым, старческим голосом Арачаев Цанка, пытался помешать солдатам, — Я их похороню, они мои, они домой вернулись.
Старика пытались отстранить. Он не унимался. Тогда легонько толкнули в грудь. Тоже не помогло.
— Да что Вы с ним цацкаетесь, — возмутился один солдат, — надо как Кухмистеров, дать ему в морду.
Цанка вновь в беспамятстве лежал на земле.
С самого утра до полудни стояла весенняя погода. Мартовское солнце сияло высоко, приятно грело. К обеду все раскисло, растаяло, только в густой тени домов и заборов остались пористые, осевшие островки почерневшего снега. Над Дуц-Хоте стоял плотный смог. По селу в хаотическом беспорядке носились танки, бронетранспортеры, другая техника. Солдаты рыскали по дворам, искали боевиков, выносили хилый скарб… К вечеру Дуц-Хоте вновь обезлюдело, стало еще мрачнее и печальнее. По ущельям поползла молочная дымка, в сумрачном тумане скрылись вершины гор. После захода солнца резко похолодало, с северо-запада подул леденящий ветер. Он пригнал с собой увесистые, черные тучи. Кругом царила гнетущая тишина. Только на вершине акации изредка, жалобно мяукал рыжий котенок. С самого утра, испугавшись рева техники, он забрался на дерево и теперь не знал как слезть.
В сумерках Цанка очнулся, открыл глаза. Ему было холодно, все болело, ныло; особенно голова. Он долго лежал глядя в чернеющее небо, вдруг резко все вспомнил, не веря в случившееся, он привстал, оглянулся и совсем рядом увидел неестественно обвисший, безобразный, привязанный к ореху труп внука.
— Ва-а-ха-а-, - простонал старик, хотел вскочить и от резкого движения, что-то острое кольнуло в голову, в глазах помутнилось, он вновь упал и потерял сознание.
Беспамятствовал Арачаев долго. Пока лежал совсем стемнело. Из сочных туч обильно валил мокрый снег. Он прикрыл нежным покрывалом все земные мучения прошедшего дня; всю эту грязь, кровь, мерзость. Освободившись от снежного запала, небо местами прояснилось. Кое-где на небосклоне, загорелись жизнью звездочки.
К Цанке медленно стало приходить сознание, он был еще в полуобморочном состоянии, однако стал все чувствовать, просто не мог двигаться. И вдруг, то ли во сне, то ли наяву в небе появилась легкая, призрачная тень. Она как-то беззаботно, играючи, какими-то заманчивыми зигзагами подлетает к старику, и неожиданно Цанка видит, что это Бушман. Андрей Моисеевич весь сияет, от него веет молодостью и свежестью, он даже благоухает, только очки остались те же, большие, коричневые, снятые на Колыме с умершего напарника. — Здравствуй Цанка, дорогой! - восторженно вскрикнул Андрей Моисеевич.
Старик молчал, не хотел говорить. Веселость гостя еще больше его раздраконила. Однако Цанка терпел, до конца желал чтить законы горского гостеприимства.
— Ты что не здороваешься, друг мой? Сколько лет мы не виделись? Разве ты не рад мне? — и лицо физика расплылось в умиленной улыбке, обнажая красивый ряд белоснежных зубов.
Арачаев удивился от увиденного, даже отпрянул.
— Бушман, с каких это пор у тебя во рту зубы появились, ведь ты вечно беззубым был?
Физик с наслаждением засмеялся.
— Скоро и у тебя будут. Заработали мы с тобой лучшей доли. Не поскупился ты, молодец.
— Ты о чем болтаешь, старый черт?
— Хе-хе-хе, Цанка посмотри на себя. Это ты теперь старый, а я по сравнению с тобой юноша.
— Выстрадал бы ты столько же, посмотрел бы я на тебя.
— Ну, страдали мы все, — стал серьезным Бушман, — просто на земле все люди сами себя старят, сами себя каждодневно точат. Ведь почему у вас на земле человек из красивого ребенка превращается в дряхлого, противного старика? Только из-за каждодневного греха. Да-да, старость на лице — это следы плохих поступков, а главное низменных мыслей и желаний. Да, хуже всего плохо думать. Потому что мысль первична, а действие вторично, и не обязательно плохая мысль претворяется в жизнь. Но если она родилась в твоем сознании — это уже огромный грех.
— Так значит все старики грешны.
— И не только старики, любой человек грешен. И ты знаешь — все это очень сложно. С одной стороны грех — это отторжение от Божьих истин, а с другой стороны со времен Адама человеком движет любопытство, интерес, мечта о неразгаданном. Человечество достигло невиданного прогресса в своем развитии, в интеллекте, и одновременно в такой же степени деградировало, обнищало сознанием, духовностью. Посмотри — главная ценность — деньги. Все проблемы вокруг денег. А что такое деньги? Это то, что мы добывали на Колыме, и что с этим в конце концов стало. Вон говорят, у того господина денег на десять поколений вперед есть. Мнимые деньги есть, а вот поколения, даже одного не бывает, а если случайно и есть это поколение, и то уроды они безликие. — Хватит болтать, хватит чушь городить, — перебил Бушмана Цанка, — от тебя одно зло. Сбылись все твои "карканья": и родник высох; и народ мой сбежал; и я в один день потерял внуков. Война идет страшная.
— Ну, перестань, перестань, Цанка, не мешай все в одну кучу, — построил недовольное лицо Андрей Моисеевич, — Война и ее последствие — это продукт грешных мыслей и дел сильных мира сего, тех кто вами управляет на земле. А этих "управляющих" вы сами выбрали, вот и собирайте тот урожай, что посеяли. А что касается жизни и смерти — это воля Божья, и с этим надо смириться и благословить случившееся.
— Ты что-то вновь о Боге заговорил, на Колыме ты был отчаянным безбожником, — злобно прошепелявил Цанка беззубым ртом.
— То было давно, — спокойно отвечал Бушман, — а теперь благодаря моему кропотливому труду я преобразился.
— И что ты там делаешь, физик вшивый? Небось и теперь бумагу изводишь.
— О-о-о, Цанка, тебе не понять, — начал было Бушман.
— Да, куда уж нам — темным и необразованным, — перебил его язвительно Цанка.
— Ну ты ведь физику знаешь! — вскричал не выдержав Бушман, — да и мало кто ее теперь знает. Физика и естественные науки в целом — это все. Это вся жизнь! А остальное, всякие там гуманитарные дела — это бред человека, это попытка исследовать суету человечества. Так разве можно сумасшедствие людей, стремящихся к богатству, роскоши и славе, изучать, описывать, стремиться к этому. Конечно, нет. Это просто общечеловеческое помешательство. Люди потеряли ориентир. Деньги изменили положение стрелки компаса человеческого бытия, и люди со времени появления денег идут не в том направлении. Тот кто выдумал деньги, был гениальным дьяволом. А главная функция денег — это вечная вражда меж людьми за их обладание. Ты представляешь, за какую-то бумажку, с изображением, может быть далеко не лучшего человека, люди готовы на все, в основном, на самое жизненное. Разве это не обожествление человека, не мракобесие? — Андрей Моисеевич сделал паузу, задумался, — ну их, — махнул он рукой, — здесь слава Богу этих проблем нет. Здесь господствуют настоящие ценности. Я столько открытий сделал, оказывается я просто талант.
— А что такое талант? — решил поиздеваться над физиком Арачаев. Бушмен стал серьезным, посмотрел задумчиво вдаль, вытянул вперед подбородок.
— Талант, — высокомерно начал он, — это Богом данное счастье и горе, которое не дает тебе ни секунды покоя.
— Ой, бедняжка, — засмеялся незлобно Цанка, — ты каким был заносчивым, таким и остался. Ни чуть не изменился. Вот я видишь исстрадался весь, скрючился. А ты?
— Замолчи, Цанка, перестань. Я тоже переживал вместе с тобой. Мы ведь с тобой навечно повязаны. А земные страдания — это искупление грехов наших. Много их у нас было.
