Алим Кешоков - Долина белых ягнят
— Доставим, товарищ Бахов, если только живы будем.
— Конечно, будете. Ну, с богом.
Колонна двинулась в путь. На каждую «трехтонку» погрузили по меньшей мере по пять тонн груза. Каскул устроился на колыхавшейся из стороны в сторону горе мешков, чтобы наблюдать за небом и вовремя предупредить об опасности. Ему как старшему полагалось видеть всю колонну. Бахов по секрету шепнул Каскулу, что гитлеровские войска форсировали Дон и устремились к Кавказским горам. Налеты авиации в пути поэтому вполне возможны. Но Каскул боялся другого: груз-то они доставят, а вот что, если к их возвращению в родных местах уже будут немцы? Тогда как быть? Один выход — податься в горы к партизанам… Дорога к Каспию напоминала улицу с односторонним движением. Машины, повозки, арбы, лошади, ишаки под тюками, пешие с тачками, переполненными домашним скарбом, — все двигалось в одном направлении. Если попадалась машина с «недогрузом», ее останавливали и «догружали» со страшным скандалом. К Каскулу никто не приставал. Всем было видно, какой у него «перегруз»; рессоры и те прогнулись.
Каскула укачало, он задремал. И тут раздался взрыв неслыханной силы; похоже было, будто гора опрокинулась. Взрывной волной от бомбы, упавшей вблизи машины, Каскула кинуло вверх…
В себя он пришел только к вечеру. Сначала в ушах стоял сплошной звон, но понемногу Каскул стал улавливать незнакомые слова. В воздухе пахло кровью, пылью, лекарствами. Оглядевшись, он понял, что кто-то принес его сюда, в этот двор, и положил в тени акации. Вокруг стонали раненые, раздавались крики на незнакомом языке. Здоровой рукой Каскул ощупал правое плечо, горевшее огнем — сквозь бинт проступала кровь. Во рту пересохло, на губах скрипел песок, перед глазами расходились красные круги. Каскул напряг слух, чтоб разобраться в речи, слышавшейся вокруг. Это был какой-то другой язык, не немецкий. Может быть, он среди партизан соседней республики? Надежда на спасение вспыхнула и тут же погасла. Вокруг, судя по форме, были румыны.
«Значит, наш груз попал в руки врага», — с ужасом подумал Каскул. Он не знал, что шоферы поехали дальше, в дыму и пыли не заметив, как старшего снесло на землю. Они были счастливы: грузовики уцелели, и лишь на головной машине разбилось ветровое стекло. Гитлеровский летчик промахнулся, бомба упала поодаль от автоколонны. Каскула задел случайный осколок.
Едва он только оклемался, его тотчас отправили в лагерь для пленных. Ему повезло. Как говорится, но было бы счастья, да несчастье помогло. Из-за раны в руку он стал кухонным рабочим: совмещал обязанности судомойки и уборщицы, выполнял поручения повара, но сам мечтал получить должность водовоза и два-три раза в день ездить на реку за водой. С недельку бы повозить, пока не войдет в доверие, а потом — поминай как звали. Уйдет в горы. Лишь бы снег не выпал раньше времени, чтобы фашисты не нагнали по свежему следу.
6. ВЫБОР
Под лагерь для военнопленных приспособили бараки, где прежде размещались женщины, строившие укрепления. Замыслу Каскула не суждено было осуществиться. Однажды его повели к начальнику лагеря в небольшой саманный домик, стоявший за пределами лагерной территории. Каскул знал — за облупленным домиком — силосная яма. Все в лагере знали про эту яму. Палач подводил к ней жертву, стрелял в затылок и сталкивал вниз. Набиралось трупов побольше — сверху сыпали землю. Потом появлялся следующий слой убитых.
Пока Каскул шел, со стороны ямы два раза слышались пистолетные выстрелы. Он еле волочил ноги, словно тащил на себе непомерный груз. У самого дома услышал еще один выстрел. Согнувшись, чтобы не стукнуться о притолоку, он с опаской вошел в прихожую и увидел несколько знакомых ему людей. «Слава богу, я не один», — подумалось ему. Из-за невысокой двери доносилась русско-немецкая речь. Люди стояли, хотя вдоль стен тянулись скамейки, напряженно прислушивались к голосам, стараясь угадать, о чем толкуют у начальника лагеря. Каскул присел и тут же вскочил: из-за двери послышался глухой протяжный стон. «Истязают!» Люди в ужасе переглянулись.
Дверь раскрылась. Из кабинета начальника вышел кто-то с искаженным от боли лицом. Едва переступив порог, он сел на скамейку, держась рукой за челюсть. Сквозь пальцы струилась кровь.
— Клянусь богом, таврили, как мерина. — Несчастный отнял руку от лица, посмотрел на свои окровавленные ладони.
У стоявшего рядом белобрысого парня от страха стучали зубы. Другой, с грустными черными глазами, изо всей силы вжимался плечом в стену, точно надеялся спрятаться в ней. Каскул еще не знал, что судьба сведет его с обоими. Бодриться не хватило сил. За окном то и дело раздавались выстрелы, напоминая о силосной яме — братской могиле товарищей по несчастью. Им вторили глухие стоны, доносившиеся из комнаты начальника.
Из кабинета вышел гитлеровский офицер и, сверкнув стеклами больших очков, отыскал среди перепуганных людей нужного ему человека:
— Шаругоф?
— Здесь! — встал по стойке «смирно» единственный пленный, которого ничуть не волновало происходящее.
— Пошли.
Шаругов послушно двинулся за офицером к выходу из домика. Каскул вспомнил, что конокрады, когда им надо было уничтожить фамильное тавро на украденном коне, варили мамалыгу из ячменной муки и прикладывали к тавру горячую кашу. Как ни брыкался конь, мамалыгу держали на тавре, пока она не остынет. На том месте, где был выжжен знак, сходила кожа. Зарубцуется рана — веди коня продавать. Каскулу стало не по себе, он боялся не столько того, что ему вырежут на лице или на плече фашистский знак, сколько того, что от него потом будет трудно избавиться. А с тавром гитлеровцев он жить не будет, наложит на себя руки.
Снова отворилась дверь, из комнаты пахнуло спиртом, и немец выкрикнул:
— Каскул!
Переступая порог, он споткнулся и чуть не растянулся на полу, где были разбросаны окровавленные тампоны. Это рассмешило присутствующих.
— О, я вижу, ты ошн торопится. — Начальник лагеря смотрел на Каскула холодными серыми глазами, в которых еле заметно искрилась ирония, — Не надо торопиться. У тебя впереди служба. Ошн хорош служба. Ты будешь ошн доволен. — Офицер, сидевший за столом рядом с начальником, кивнул головой в сторону врача. Каскул повернулся. Врач тщательно осмотрел его, потрогал шрамы на пояснице, на руке, словно лошади, заглянул в рот, в ноздри, заставил присесть, привстать и пощупал пульс.
— Годен.
Каскул продолжал с тревогой смотреть на врача, полагая, что главная опасность исходит от него. А тот невозмутимо перебирал инструменты в своем саквояже. Возможно, это был способ психологического воздействия на «пациента».
Сидевший за столом очкарик сухо и твердо произнес:
— Выбирай. Школа парашютистов на три месяца, потом будешь выполнять задания командования, или в яму… На размышление одна минута. Никаких вопросов.
Мозг Каскула отказывался работать. Школа парашютистов! Это значит — служить немцам, заклятым врагам. Но деваться некуда. Что ж, он сделает выбор. И Каскул прохрипел:
— Иду.
— В яму или в разведшколу?
Каскул напряг все силы.
— В разведшколу.
Что было дальше, он не помнит. Помнит лишь грохот у силосной ямы, когда его вели мимо нее в сарай; там собирали давших согласие перейти к немцам. «Это и моя пуля, — подумал он тогда, — была бы моей, не стань я предателем». И все же слово «предатель» Каскул не мог целиком отнести к себе. Он еще надеялся как-то ускользнуть от фашистов. На три месяца продлить себе жизнь — значит, попытаться найти пути и способы борьбы. Аллах не установил поощрительных премий для тех, кто прежде других сойдет в преисподнюю через силосную яму…
— Вот вся моя история, — помолчав, тихо вымолвил Каскул. — Теперь ты все обо мне знаешь. Хочешь — расскажи Бахову. Мне все равно. Одно у меня утешение: не разжигал я костров для высадки десанта. А десант из кавказцев разных национальностей должен был поднять восстание в горах и отвлечь войска Красной Армии на борьбу с ними. Могла завариться такая каша…
— Согласен. Но рассказывать об этом я не буду.
— Не поверят или не хочешь доносить на меня?
— Могут быть вопросы, на которые я сам не смогу ответить. Но не это главное. Для тебя в сто раз лучше будет, если ты сам явишься в НКВД с повинной. Можешь даже не ехать к Бахову: здесь тоже есть куда пойти…
Каскул ничего не ответил и поднялся. Вместе с ним вышел и Айтек. О чем они говорили во дворе, пока Каскул отвязывал своего коня, не слышал никто.
Когда рано утром Нарчо протер заспанные глаза, в комнате снова не было никого, кроме Гоши и козы; она развалилась на охапке травы, вывалив тугое розовое вымя, полное молока. Нарчо мигом вскочил и, ежась от холода, побежал к конюшням чистить лошадей. Вернувшись в дом, он застал Айтека.
