Избранные романы. Компиляция. Книги 1-16 (СИ) - Кронин Арчибальд Джозеф

Она медленно опустила глаза. Дверь тихо отворилась, вошли мать игуменья, пожилая медсестра и, наконец, к удивлению Люси, наставница послушниц. Невероятно, но все три улыбались, прямо-таки излучали приветливость.

– Вот ты и проснулась, – подходя к краю кровати, сказала игуменья. – У тебя посвежевший вид. – Немного игриво повернув голову к медсестре, она спросила: – Мсье доктор доволен?

– О да, матушка игуменья, – подобострастно ответила старуха. – Вполне. Я уже объясняла…

Настоятельница подняла руку:

– Он больше не придет?

Это было скорее заявление, чем вопрос.

– Нет, матушка игуменья. Он полностью мне доверяет. Он сказал…

Та повернулась к старухе широкой спиной.

– Видишь ли, – добродушно растянув губы, обратилась настоятельница к Люси, – у тебя нет ничего серьезного. Легкое недомогание. Небольшая горячка. Пустяки. – Она взмахнула рукой. – Ничего страшного.

– Она выглядит более спокойной, – с бесцветной улыбкой проронила Мари-Эммануэль. – Это так приятно.

– Право, моя настойка очень хороша, – вставила медсестра. – Сам мсье доктор считает ее полезной. Очень ее хвалил, уверяю вас, матушка игуменья.

– У тебя должно быть все, что нужно, – ласково прошелестела та, глядя на Люси. – Вот здесь бульон, и вино, и яйцо с молоком. И нельзя забывать о чудодейственной настойке сестры Марты.

Три женщины улыбнулись этой маленькой шутке.

– Полезны были бы и фрукты, – с величественным видом добавила Мари-Эммануэль. – Освежающие, прохладные.

Люси прищурилась. Что за этим стоит? Неужели эта женщина, терзавшая ее последние полгода, теперь предлагает ей фрукты?

– Бесспорно, – согласилась мать игуменья. – Некоторые фрукты вполне приемлемы. – Помолчав, она поднялась. – Это необходимо сделать. А теперь не будем утомлять вашу пациентку, сестра.

Они направились к двери. Никакого напоминания ни о прискорбном проступке, ни о наказании, никаких прямых вопросов, ничего, кроме снисходительной приветливости.

Они с улыбками чинно удалились в полном согласии. В течение всей беседы Люси не разомкнула губ.

Она в изнеможении откинула голову, не переставая удивляться. Зачем после всей прошлой строгости с ней так нянчатся? Что они собираются делать? И опять же, что с ней будет?

Вошла сестра Марта, неслышно ступая в прюнелевых башмаках, она торжественно несла синюю тарелку дельфтского фаянса, наполненную фруктами. Там были сливы, нектарины, персики и даже несколько ярких тутовых ягод с осыпавшимися цветками. Сестра поставила тарелку на стул у кровати со словами:

– Когда захочешь полакомиться, они будут у тебя под рукой.

Люси медленно следила за ней осоловелым взглядом, потом с расстановкой спросила:

– Долго я здесь нахожусь?

Собственный голос прозвучал у нее в ушах надтреснуто и гнусаво. Марта оценивающе наклонила голову в сторону синей тарелки с фруктами.

– Всего один день! – бодро воскликнула она. – Это немного.

Наступила пауза, потом в тишине комнаты прозвучал голос Люси:

– Что со мной… произошло?

Однако медсестра сделала вид, что не слышит. Бесшумно ступая в своих мягких башмаках, она подошла к шкафу и, наклонившись, налила в потертую ложку темную жидкость из узкогорлой бутылки.

– Вот, – сказала она, поворачиваясь к Люси. – Пора принимать лекарство.

Оно было сладкое, как сироп, но с оттенком жгучей горечи. После этого Люси проглотила чашку супа. Потом воцарилась тишина, нарушаемая лишь редким постукиванием по оконному стеклу побегов клематиса. Сонная тишина стояла вокруг, и Люси тоже оставалась неподвижной. Замершее тело, худые руки, лежащие поверх одеяла, глаза, вновь устремленные в какую-то удаленную абсолютную пустоту. Тук-тук-тук, слышалось однообразное постукивание по стеклу. Потом тишина. Откуда-то издалека донеслось еле слышное пение; за окном трепетал сверкающими чешуйками плющ. Пятно солнечного света медленно перемещалось по кругу и вверх по стене, постепенно утрачивая яркость и тускнея, превращаясь в волнистый сумрак. Не успел еще исчезнуть последний отблеск, как снадобье усыпило Люси.

Это был сон без сновидений, милостивое забвение, в которое она покорно погрузилась. Так долго лишенная необходимого отдыха, она лежала без движения, вытянувшись, и только грудь едва поднималась от легкого дыхания. Проснулась она от прикосновения сестры Марты к своему плечу. Не веря своим глазам, Люси увидела восходящее солнце. Эта ночь, в отличие от недавних мучительных ночей, пролетела в один миг.

– Вы так добры ко мне, – сказала медсестре Люси, и губы ее слегка дрожали.

– Скоро ты поправишься, – энергично кивая, откликнулась Марта. – Моя настойка поможет. Ты ведь понимаешь, что она особенная.

На губах Люси трепетала болезненная улыбка. Она действительно чувствовала себя лучше. Голова была тяжелой, однако жизненные силы начали возвращаться и забродили в ее теле, как тонкие ручейки соков в засохшем дереве. Но какой же слабой она была! Когда она пила шоколад – такой густой и крепкий, – ее дрожащая рука с трудом удерживала чашку. Но разум, парализованный грузом сомнений, по-прежнему пребывал в оцепенении.

Все утро она лежала в полудреме, а в полдень дверь распахнулась, чтобы впустить вчерашних посетительниц.

Опять раздавались похвалы внешнему виду Люси, что должно было свидетельствовать о выздоровлении, затем мать игуменья жестом отпустила старую медсестру.

– Судя по всему, ты идешь на поправку, – объявила она, стоя рядом с кроватью. Помолчав, игуменья быстро закивала и легким, приятным тоном добавила: – Скоро ты сможешь отправиться в дорогу.

Люси не сводила глаз с ее лица. Этого она и ожидала, это было неизбежно. Но отчего-то ее покорное измученное сердце сжалось от слов игуменьи. Монахини решили избавиться от нее – без труда и всякой суеты. В том и состояла, как ей казалось, причина такого внимания, вот почему они расточали любезные улыбки.

– Значит, я уезжаю? – медленно проговорила она.

– Это намного лучше для твоего здоровья! – бойко воскликнула игуменья и повернулась к Мари-Эммануэль. – Понятно, что мы очень сожалеем об этом. – В оправдание она пожала плечами. – Но что ты станешь делать с таким ослабленным здоровьем?

– Верно, – поддакнула Мари-Эммануэль. – Что станешь делать?

Во время короткой паузы в груди у Люси вскипела медленная волна обиды.

– Я была здорова, когда вступила в общину. Есть же мой медицинский сертификат.

– Может быть, дело в возрасте? – с бесконечным тактом предположила Мари-Эммануэль. – Он против тебя.

– Это вы против меня, – тихо сказала Люси, – и всё, что здесь есть. Я вступила в общину, желая возвыситься до Бога, а вы постоянно толкали меня вниз – втягивали во что-то недостойное и жалкое. Вы отобрали у меня всё.

– Ты все-таки не понимаешь, – задыхаясь, возразила наставница. – Дело в уставе – в абсолютном подчинении. Я была сурова, только чтобы ты усвоила его. Ты сама себя отвергла. Ты не похожа на других. Мать игуменья знает… – Она умолкла и в подтверждение своих слов вскинула руки.

– Теперь это не важно, – глядя на Люси, ровно произнесла мать игуменья. – Для нашей общины большое несчастье, что ты нам не подошла, тем не менее с этим делом покончено. А теперь тебе следует спокойно подумать о своем возвращении.

Люси сжала бледные губы. По-прежнему никаких извинений, никаких встречных упреков. С самого начала предполагалось, что она заблуждается, – просто этот вопрос не подлежал обсуждению. Они хотели отделаться от нее – это она ясно понимала. Что ж, теперь у нее не было желания остаться!

– Можете не опасаться, – сказала она с какой-то печальной гордостью. – Я сразу же напишу сыну.

– Я уже написала, – спокойно сообщила мать игуменья. – Он должен получить это письмо сегодня, ваш добрый сын.

Они сделали даже это – написали ее сыну в выражениях, ей неизвестных, и она так и не узнает о них. Та же несправедливость, уязвляющая ее и пробуждающая прежние обиды!

Люси напрягла щеку, чтобы та не подергивалась, и невозмутимо произнесла: