Марк Гроссман - Засада. Двойное дно
В пятнадцати шагах от роты все замирают. Сзади и с боков атаку охраняют люди Намоконова и часть группы разграждения.
Оба пулемета остались у моста.
Кровь в висках отбивает доли секунды, и бойцам кажется, что взводный непозволительно медлит с командой.
Смолин ждет. Севернее роты, у самой дороги, выделяется черное пятно копны. Именно туда послал он связного. Боец должен поджечь сено. Это не только сигнал атаки. Немцы на фоне огня — отличная мишень.
Все черно в ночи. Густую тишину нарушают лишь негромкие разговоры немцев. Ни волнения, ни тревоги не ощущается в их голосах, и Смолин, усмехаясь, отмечает это обстоятельство.
Наконец-то! В копне вспыхивает крошечный огонек, он быстро разрастается, и враги поворачивают головы туда, лениво перебрасываясь словами.
Но вот сено вспыхивает, будто порох, и рота начинает волноваться. Солдаты вскакивают с земли.
Нет, разведка теперь не промахнется по этим огромным ненавистным целям! Смолин ясно видит на петлицах и шлемах немцев значки: скрещенные кости и черепа. «Мертвая голова»!
— Огонь!!
Били в упор, полосовали очередями, вкладывая в удар всю силу ненависти к врагу, залившему кровью родную землю, испепелившему ее пожарищами.
Онемевшие от страха, оккупанты молча метались из стороны в сторону, падая под свинцом.
Жалкие остатки роты — полтора десятка человек — отстреливаясь, отходили к мосту. Это был единственный путь, который нападающие оставили им.
И когда под настилом стало слышно хриплое дыхание бегущих, разом ударили оба пулемета. Швед и Кунах швырнули «лимонки» и, переждав взрывы, бросились вверх.
Кунах безошибочно определил командира разбитой роты. Офицер стрелял из пистолета и что-то резко кричал.
Макар мгновенно вырос возле него, уцепил за ворот, рванул к себе и, со свистом выдохнув воздух, хватил немца в челюсть.
Офицер упал, Макар перекинул его через плечо и потащил в чащу.
Атакующая группа тотчас начала отходить в лес. Пулеметы и автоматы обеспечения уже, казалось, не стреляли, а выли.
В эту минуту старшина увидел вдали красный свет фонаря. Наблюдатель с дерева предупреждал о серьезной опасности.
Оставив людей Намоконова в заслоне, Смолин быстро повел разведку в глушь, выдерживая общее южное направление. К взводному подбежал Швед, сказал, захлебываясь от частого дыхания:
— Саня, останусь! У Ивана мало людей. Пусть твоя голова не болит за меня.
— Хорошо. Продержите немцев четверть часа. И уходите.
— Понял, взводный!
Швед бросился назад и, отыскав Намоконова, свалился рядом с ним. Спросил:
— Что там?
— Не знаю. Немцы. Много.
На поляну, полосуя дорогу и деревья ножами света, выскочил грузовик с солдатами в кузове. Услышав беспорядочную стрельбу и почуяв неладное, немцы посыпались вниз и цепью пошли к мосту.
Разведчики переползали от дерева к дереву, от камня к камню, били короткими очередями почти наугад. Сено давно сгорело, грузовик выключил фары, и оттого темнота казалась густой, как вар.
Но, к беде заслона, вскоре куда-то уплыли тучи, и в небе застыла круглая, как ядро, луна,
В ее свете Швед отчетливо увидел ползущего меж кустами немца — и нажал на спуск. Автомат молчал. Арон выругался. Вышли патроны, запасные диски пусты, остались только «лимонки».
Метнув из-за дерева одну за другой три гранаты, Швед вытер мокрый лоб и устало сказал Намоконову:
— Все. Надо исчезать. Они не полезут за нами в лес. Сигналь отход.
— Ладно.
Намоконов вытащил из сумки противогаза ракетницу, зарядил и внезапно передал Шведу.
— Стреляй ты, Арон. У меня еще граната. Не тащить же домой, однако.
Оба младших командира отползли назад, укрылись за толстой сосной. Намоконов швырнул на поляну «лимонку» и обернулся к Шведу. Тот вскинул руку с ракетницей, нажал на спуск, и в небо пошла, вычерчивая кроваво-красную полосу, сигнальная ракета на отход.
В тот же миг Арон вдруг неестественно дернулся, переломился в поясе и молча рухнул в траву.
Иван кинулся к товарищу. Швед не двигался. С его лба, заливая открытые, окостеневшие сразу глаза и упрямый щетинистый подбородок, черной струйкой стекала кровь.
Горкин, стрелявший из пулемета неподалеку от Намоконова, негромко выругался. Пуля задела ему руку и вонзилась в сосну, разбрызгав щепки.
— Жив? — спросил Иван.
— Ерунда. Что у тебя?
— Ничего. Отходим.
Намоконов затащил на спину тело Шведа и, не оглядываясь, пошел в чащу. Вскоре к нему присоединились Горкин и наблюдатели. Чуть позже подбежали последние бойцы прикрытия.
— Кто? — спросил Андрей у Ивана.
— Арон.
— Ранен?
Эвенк не ответил.
В версте от поляны их поджидал связной Смолина. Он быстро повел людей к ядру разведки.
Смолин, увидев мертвого Шведа, зло выругал Намоконова. Потом положил северянину руку на плечо, сказал тихо:
— Не сердись. Извини. Глупо.
Помолчав, распорядился:
— Передай тело кому-нибудь из наблюдателей. Парни засиделись на деревьях. Пусть несут по очереди.
— Они помогают своим, — кинул Кунах. — У них раненые, есть тяжелые. Я понесу.
— Хорошо. Пошли.
Немцев, связанных по рукам и ногам, сначала тащили на плащ-палатках. Затем развязали и приказали идти. Пленные мычали, крутили головами, но двигались быстро.
Испанцу даже вытащили кляп изо рта. Он семенил с величайшим старанием и явно радовался: война для него позади.
На коротких привалах он торопливо рассказывал, что дивизия потеряла девять тысяч убитыми и ранеными и осталось в ней всего десять тысяч штыков. А какие были красивые полки! В Мадриде их нарядили в голубые рубахи и красные береты, — девчонки прямо с ума сходили! Правда, это продолжалось совсем недолго, в Германии у испанцев все поотнимали и выдали защитную форму. Только одному их ротному удалось спрятать берет. На фронте было черт знает что! Пули, бомбы, вши и еще, представьте себе, голод! На рождество Франко догадался послать на передовую генерала Москардо, и тот прихватил с собой разную жратву и вино. Но рождественские подарки попали к русским, а Москардо еле унес ноги с передовой.
У капрала был один-единственный приятель — капрал Луис и, слава богу, они теперь могут встретиться, потому что Луис угодил в русский плен неделей раньше...
Он болтал бы еще, но Мгеладзе показал ему кулак, и испанец замолк.
На исходе ночи вошли в болото. Уже была видна своя передовая — редкие вспышки выстрелов, мерцание осветительных ракет.
Смолин послал Варакушкина вперед: предупредить боевое охранение. Солдат исчез в темноте.
Солнце еще не появилось на горизонте, но было уже достаточно светло, когда разведка, миновав проволочные заграждения, вошла в окопы.
Несмотря на ранний час, вся передовая приветствовала смертельно уставших солдат, дружно размахивая винтовками.
Взвод шел, ни на кого не глядя, никому не отвечая. Люди хотели сейчас лишь одного: добраться до землянок и спать.
Смолин доставил пленных к штабу полка.
Взводного тотчас увели к себе начальник штаба и его помощник по разведке.
— Сядь. Выпей, — налил ему майор водки в кружку.
Смолин покачал головой.
— Спасибо. Не поможет.
Выслушав короткий доклад взводного, майор сказал Смолину:
— Особо отличившихся представьте к наградам. И живых... и тех, кого уж нет... А теперь иди спать, Александр Романович.
Смолин забрался в землянку, с наслаждением вытянулся на лежанке. И почти тотчас понял, что не сможет уснуть. Слишком велико было напряжение этих дней.
Он несколько минут ворочался на своем неуютном ложе, затем тяжело поднялся и заглянул к Намоконову.
Иван тоже не спал. Рядом с ним сидел Горкин. Андрея уже успели перевязать. Все молчали и сосредоточенно курили.
Трубка эвенка то и дело гасла, и он чиркал зажигалкой, что-то бормоча вполголоса.
— Пошли на воздух, — предложил Горкин.
Они выбрались наружу и присели на пожухлую траву у окопов.
Тело Шведа темнело рядом. Его пока не передали похоронной команде.
Мертвый Арон казался еще меньше, чем был при жизни, тяжко было видеть его молчаливым и неподвижным. Лучи неяркого осеннего солнца освещали нахмуренные брови сержанта, потускневшие, серые глаза.
Смолин любил Шведа. Пусть не всегда был оглядчив этот парень из Одессы, пусть доставлял он при жизни немало хлопот старшине, — но он был товарищ в лучшем смысле слова: веселый, бескорыстный, умевший помогать другим и пользоваться их помощью.
Его смерть была ощутимой потерей для маленького взвода.
К вечеру проснулись все разведчики. Люди нехотя поели и вскоре оказались возле взводного.
Намоконов развел небольшой костер и стал задумчиво покусывать мундштук трубки. Изредка кто-нибудь ронял слово о погоде, о домашних делах и видах на урожай, и все опять замолкали.
