Стефан Гейм - «Крестоносцы» войны
Для нас Четвертое июля — священный день. Четвертого июля 1776 года родилось государство Соединенных Штатов Америки, — родилась нация свободных граждан, равных перед законом, твердо решивших самим управлять своей судьбой.
За наши права и свободы мы сражались в 1776 году. За наши права и свободы сражаемся мы и ныне. Ибо, где бы им ни грозила опасность, она грозит и нам. Где бы ни попиралось человеческое достоинство, попирается наше достоинство. Где бы люди ни страдали, где бы ни подвергались гонениям, страдаем и мы. И потому, что мы такая нация, мы переплыли океан, чтобы обуздать тирана, который хочет навязать свою волю целой стране, Европе, всему миру.
А вы, немцы, — во имя чего вы сражаетесь?
Вы сражаетесь только для того, чтобы затянуть уже проигранную войну, войну, которая, — если вы не остановите ее, — приведет вас к гибели.
Вы уже воюете пять лет. Миллионы ваших солдат погибли в России — и все-таки русские войска стоят на границах Германии. В Италии вы отдали три четверти страны, и ваше отступление продолжается. Здесь, на западе, нажим на ваш фронт усиливается с каждым днем. А ваши города и села рассыпаются прахом под ударами авиации союзников. Если вы хотите спасти себя, спасти Германию, — у вас только один путь.
Кончайте войну!»
— Покурим? — Крерар протянул Бингу портсигар. Он сложил листочки и передал их Абрамеску. — Перепечатайте в четырех экземплярах.
Абрамеску внимательно прочел текст.
— Как жаль, что это не будет опубликовано, — сказал он.
Чтобы скрыть волнение, Бинг закурил. Он подумал о Карен. Может быть, удастся уговорить ее, чтобы она пригрозила всем этим шкурникам разоблачением в печати? Конечно, существует военная цензура, но попытаться стоит.
— Весь вопрос в том, — сказал Крерар, — верите ли вы в это? И насколько сильна ваша вера?
— Да разве я стал бы писать, если бы… — Бинга удивило участие, прозвучавшее в тоне Крерара. — Мистер Крерар! Ведь это я все затеял! Был такой момент, когда все дело можно было сорвать. Лейтенант Иетс доложил, что нет возможности выпустить листовку к сроку, и, по-моему, генерал Фарриш готов был сдаться. Тут я и сказал, что успеть можно.
Крерар, поджав губы, посмотрел на Бинга.
И зачем это я выдал себя, подумал Бинг. Теперь он обозлится. Умно, нечего сказать! И кто меня тянул за язык?
— Все это звучит неплохо, — небрежно сказал Крерар. — Но я не могу судить о том, насколько такая листовка окажется убедительной, особенно для немцев. Я-то лично во все это не верю.
— Не верите?
— Послушайте, сержант Бинг, наша революция — это древняя история. Сегодня, если вы произнесете это слово, поднимется крик: «Красный!» Вы написали революционную листовку… Равенство перед законом! Вы знаете не хуже меня, что миллионы людей в Америке не имеют даже права голоса!… Самим управлять своей судьбой! Я кое-что знаю о том, кто управляет страной, — я сам работал в крупных концернах. И война ничего не изменила. Эта же порода людей хозяйничает в Европе, она же хозяйничает и в Германии. И не говорите мне о разнице в методах. В Америке мы еще не дошли до концентрационных лагерей и массового истребления национальных меньшинств. Но если люди, стоящие у власти, решат, что так нужно, все это у нас будет — и безотлагательно!
— Нет! — сказал Бинг. — Так не будет. Допустим, что я взялся за это, не подумав. Я не знал, на что иду. Я даже не знал, что буду писать. А потом я поговорил с солдатами. Есть негодяи: это готовые надзиратели для ваших будущих концлагерей. Но есть и другие, которые скажут: «Кем это вы собираетесь командовать? Что вы затеяли?» Я думаю, они даже будут бороться.
— Вы думаете, но вы не уверены, — сказал Крерар. — Помяните мое слово, если только фашизм восторжествует в Америке, то по сравнению с ним его германская разновидность покажется просто идиллией. Мне он не повредит, я скорее только выиграю от него. Но вам несдобровать, можете не сомневаться. Для вас эта война — что-то вроде крестового похода. Я помню, об этом даже говорилось в каком-то приказе. Мне нравится ваш идеализм, ваша простодушная вера. Сознаюсь, она даже вселяет в меня надежду. Но я склонен рассуждать трезво.
— Так вы находите, что листовка плохая?
— Листовка — отличная. Но это сплошное лицемерие.
— Я искренно верю в то, что написал, мистер Крерар.
— Вы — да, и, возможно, еще тысячи других. Но не сержант Бинг обращается к немцам по случаю Четвертого июля. Говорит Америка. Америка рекламирует свой товар. А товар-то гнилой.
Бинг не сдавался: он защищал Толачьяна и погибшего от полицейской пули Тони, которого он никогда не видел.
— Может быть, это и так, мистер Крерар. Но мы пытаемся бороться против этого. Все-таки это другая война — нужная, справедливая.
Крерар устало закрыл лицо руками. Как он хотел бы верить в слова Бинга! Но его житейский опыт опровергал их, и от этого на душе было горько.
— Мы ни до чего не договоримся, — сказал он глухим голосом, — и все равно, наш спор — впустую.
В палатку, грозно нахмурившись, вошел Фарриш.
— Ну, как листовка? Готова? — спросил он, едва взглянув на Крерара, назвавшего свое имя.
Капитан Каррузерс, теребя уныло повисшие усы, шепнул Крерару на ухо:
— Он решил самолично проверить…
— Что вы там болтаете? — загремел Фарриш. — Я все слышу! Конечно, я желаю сам проверить! Если я сам недосмотрю, ничего не делается! — Он повернулся к Крерару: — За пределами моей дивизии, разумеется. Хотел бы я видеть, чтобы среди моих подчиненных случилось что-нибудь подобное!
— А что случилось, сэр? — осведомился Крерар.
Каррузерс открыл было рот, но генерал оборвал его:
— Покажите листовку! Надеюсь, вы ее заготовили?
В палатке было так тесно, что Абрамеску волей-неволей пришлось задеть генерала, протискиваясь к Крерару с текстом листовки. Фарриш выхватил ее из рук Крерара.
Генерал читал медленно, шевеля губами. Бинг, притаившийся в полутемном углу палатки, напряженно следил за ним. Понимает ли Фарриш весь смысл написанного? Если листовка ему не понравится, — новую писать уже нет времени, и придется отказаться от нее.
— Как будто немного беззубо, — нерешительно сказал Фарриш. — Мне кажется, следовало бы им задать перцу! И в энергичных выражениях!
Он заметил по лицу Крерара, что тот собирается возражать.
— Подождите, мистер! Я вовсе не хочу сказать, что их надо обзывать по-всякому. Просто заявить им, что мы сотрем их в порошок, если они не хотят понимать. На моей родине был проповедник — вот уж умел говорить! Так, бывало, распишет нам ад и чертей, которые будут прижигать наши грешные души раскаленными прутьями, что мороз по коже подирает, хоть бы июльская жара стояла на дворе. И ведь в самом деле, послушаешь его и даешь себе обет исправиться. Вот что я хотел сказать. Все это очень мило и культурно, но, на мой взгляд, слишком чувствительно…
Так как никто ему не возражал, Фарриш побарабанил ногтями по своей каске и откашлялся.
— Ну, я думаю, вам, специалистам, лучше знать. Я не советую моим хирургам, как зашивать кишки раненым, и не собираюсь учить вас вашему ремеслу. Значит, это в порядке! — Он хлопнул рукой по листовке и вручил ее Крерару.
Бинг выжидательно посмотрел на Крерара. Что он сделает? Не покажет и вида, что знает о вмешательстве Уиллоуби и о том, что вся операция отменяется?
Между тем Фарриш командовал:
— Снаряды начинить листовками к вечеру третьего июля на моих полевых складах. Каррузерс укажет вам расположение. У вас есть кому заряжать?
— Есть, сэр, — ответил Крерар, — разумеется, есть. — Он был слишком прожженным дипломатом, чтобы задавать вопросы или выражать сомнение.
Зловещий огонек медленно разгорался в глазах генерала:
— Вы изумлены, да?
— Изумлен, сэр? — Крерар, улыбаясь, покачал головой. — Мы счастливы сотрудничать с вами, счастливы, что вы одобряете нашу работу!
— Любезно, — сказал Фарриш, — весьма любезно… Впрочем, вы, может быть, не знаете…
Уиллоуби и Люмис, еле переводя дух, вбежали в палатку и замерли перед высоким гостем.
Фарриш, не отвечая на их приветствие, сел и вытянул длинные ноги. Начищенные сапоги поблескивали даже в полумраке палатки. Каррузерс видел сигналы тревоги: на лбу и щеках Фарриша выступили багровые пятна. Явно собиралась гроза. Каррузерс хотел заговорить, но было уже поздно; Фарриш рявкнул:
— Какая-то сволочь предупредила штаб корпуса! — и швырнул на стол каску. — Какой-то предатель, иуда, продажная тварь! Имейте в виду, Крерар, что я найду этого мерзавца и разделаюсь с ним! Можете не сомневаться!
Словно ругань и угрозы Фарриша относились не к нему, Уиллоуби, как завороженный, смотрел на разбушевавшегося генерала. Когда майор узнал, что Фарриш собственной персоной пожаловал в отдел, он с минуту колебался; потом решил, что лучше встретить бурю лицом к лицу и по-своему справиться с ней, если вообще будет буря. И он, и Люмис вскочили с постели и помчались через двор замка, чтобы представиться генералу и постараться произвести хорошее впечатление.
