Игорь Шелест - Крылатые люди
Из-за шума моторов Костя не мог разобрать, что кричал в форточку Борису подбежавший, но, оглядываясь назад, по жестам догадался: в балке, чуть поодаль, было что-то важное, и это очень нужно было захватить.
Борис сдвинул назад подвижную часть фонаря, встал на сиденье, стукнул по люку. Костя приоткрыл верхний люк и, высунувшись, наклонился к Борису.
— Слушай, Костя, — крикнул Китновский, — не смог бы ты угнать отсюда совершенно новый У-2? Механик взмолился, не хочет оставлять немцам самолет, просит помочь.
Иконников поежился: с одной стороны — завидная честь, с другой — какой он летчик?
…Мальчуганом поступил в планерный кружок в тридцать третьем. Стал учиться летать на «стандарте» Антонова. Начал чуть понимать, а тут — бац! — представилась возможность поступить в летную школу Осоавиахима.
Стал летать с инструктором на У-1, на «аврушке», как назывался тогда этот учебный биплан английского происхождения. И вскоре не повезло. Видно, инструктор передоверил ему, как планеристу. Уже на седьмом, не то на восьмом полете разрешил делать посадку. А планерист-то он какой был? Начинающий! Словом, ткнул он самолет колесами, подпрыгнул и… сломал противокапотажную лыжу…[8]
Еще не остановились они на пробеге, как ухо заныло от крика инструктора по подключенной к шлему трубке. А когда спрыгнули на землю, тут уж стал он поносить Костю самым жутким образом. А Костя понуро смотрел на сломанный носок проклятой лыжи и, как сквозь сон, вдруг услышал:
— Ни черта, Иконников, из тебя не выйдет!
Так в памяти и застряли эти слова. Приговор, разбивший на всю жизнь летную мечту…
Костя встряхнул головой. Но Борис упорно смотрел на него, уверенно так смотрел: мол, что ты, не дрейфь, все будет ладно!
— Знаешь, я подожду тебя, — сказал он Косте. — Ты взлетишь, тогда и я за тобой, идет?
После таких слов отступления для Кости не могло быть. Штурман открыл люк и спрыгнул на траву.
— Ну, где он? Пошли скорей! — крикнул механику деловито. А запустится? — Биплана среди перелесков видно пока не было.
— С первого оборота, товарищ командир, не сомневайтесь. Машина новенькая, с иголочки, зачем такую оставлять фрицу?!
Сердце Иконникова колотилось, как никогда еще, даже перед самым трудным боевым полетом. Он и слышал бегущего за ним механика и не хотел слышать его. Он совершенно точно улавливал в себе самый презренный страх и понимал: не будь тут Бориса, не скажи он так, после чего поступить иначе ему было уже невозможно, — он, конечно, ни за что бы не полетел.
"Зачем оставлять фрицу, оставлять фрицу?.." — передразнил про себя спутника. — Вот я сейчас твою "с иголочки" приложу на взлете! И оба мы, если соберем кости, угодим в лапы к этим самым фрицам! Тогда что ты, голубчик, запоешь?!"
Но вот и «кукурузник».
Мотор, на который у Кости была еще маленькая «надежда», и в самом деле запустился сразу же. Чихнул раз и затарахтел всеми пятью цилиндрами. "Теперь только вперед", — сказал себе Костя, будто намереваясь перейти по канату через пропасть.
Презренный страх улетучился в тот самый момент, когда он дал мотору полный газ. Попрыгав по неровностям почвы, У-2 — умник же! — спокойно оторвался и полетел низко, слегка покачиваясь, скорей оттого, что Костя ему чуточку мешал. Впереди на холме в сумерках раннего утра то и дело ярко вспыхивали орудийные выстрелы. Ступеньками, то слегка креня самолет, то тут же в недоверии его выравнивая, Костя мало-помалу развернул самолет к лесу и тогда увидел, как Борис Китновский стал разбегаться на их Ил-4.
Костя уже летел «стригущим» над макушками деревьев, когда Китновский на внешнем круге обогнал его и покачал крыльями: "Все хорошо, пошли, порядок!"
Через полтора часа Иконников благополучно, к своему немалому удивлению, посадил У-2 на аэродроме. Здесь собрались все прилетевшие их самолеты. Когда Константин, ощущая в себе нечто похожее на умопомрачение, выключил мотор, к нему на крыло вспрыгнул Китновский. На лице его светилась счастливейшая улыбка. А у Кости словно бы отнялись руки и ноги — он продолжал сидеть в кабине. Борису пришлось тряхнуть его раза три за плечи, чтоб снять окостенелость.
Когда они отошли в сторону покурить, Борис проговорил мечтательно:
— Эх, Костя, если б не война, отпраздновали бы мы сегодня с тобой в белом зале гранд-отеля твой первый самостоятельный вылет!
— Если б не война, Боренька, у меня никогда не было бы первого самостоятельного вылета. Вот посмотри… — Константин показал тихой улыбкой на скрюченные пальцы правой руки: от длительного напряжения они не разгибались.
Глава четвертая3 ноября, под праздник 24-й годовщины Великой Октябрьской революции, немцы разбросали над Ленинградом листовки. В них было сказано примерно следующее:
"Готовьтесь! 5-го и 6 ноября мы будем вас бомбить.
В праздник же свой — 7-го и 8-го — найдется для вас дело: будете хоронить!"
В тот же день к летчикам 125-го бомбардировочного полка явилась делегация старых питерских рабочих. По их просьбе командир полка Владимир Александрович Сандалов собрал летный состав. И вот люди в ватных телогрейках, кожанках, в комбинезонах обступили седовласых ветеранов-кировцев.
Первым взял слово старый литейщик. Извлек из кармана скомканную бумажку и спросил:
— Товарищи красные летчики!.. Читали?..
Летчики сумрачно молчали, и было ясно, что содержание листовки всем известно.
— Неужто так будет? Я из числа тех, кто штурмовал Зимний. И вот теперь обращаюсь к вам: неужели зарвавшийся враг рода человеческого учинит такое злодеяние в нашем священном городе?.. Нет, товарищи, соберите все силы, используйте до предела технику, сделайте, наконец, невозможное, но сорвите чудовищное смертоубийство, затеваемое врагом в великий праздник! Обрушьте на вражеские аэродромы все ваши бомбы, чтоб от «юнкерсов» и «хейнкелей» клочья полетели! Защитите Ленинград, ленинградцев!
Потом вперед вышла пожилая работница. Пальтецо не скрывало ее худобы. А глаза, ввалившиеся, большие, серые, светились ясно, когда она вглядывалась в лица летчиков. И взгляд ее остановился на Владимире Ромашевском — ладном, могучем парне, с чубом непокорных светлых волос, выбивавшимся из-под фуражки. Он и впрямь мог представиться в эту минуту олицетворением мужества русского народа. И женщина шагнула к нему и дрожащими, трепетными руками протянула свои цветастые варежки.
— Я прошу тебя, сыночек, принять от меня подарок, чтоб у тебя не стыли руки, когда ты поведешь свой самолет на врага, грозящего растерзать наш Ленинград. Ты не прогневайся, что эти варежки из двенадцати разноцветных ниток — это все остатки, что нашлись у меня, — но варежки очень теплые, они согреты моим сердцем. Они согреют твои руки, как бы ни было холодно! Летай же с победой, дорогой ты наш богатырь!
Летчик склонился низко, она поцеловала его в лоб, а он прильнул к ее сморщенным, посиневшим рукам.
В тот момент всем наблюдавшим, очевидно, подумалось, что и ее бедным рукам пригодились бы варежки. И каждый понимал, конечно, что отказаться от подарка немыслимо… Когда «Ромка», кусая губы, комкал в своих ручищах варежки, трудно было ему побороть в себе подступающие слезы.
На другой день, 4 ноября, на ближайшие немецкие аэродромы, где враги, обнаглев, сосредоточили несколько сотен своих самолетов, налетели бомбардировщики Ленинградского фронта. Вражеская авиация, уже не ожидавшая от наших потрепанных во многих боях авиационных соединений серьезного противодействия, тут понесла столь сокрушительный урон (уничтожено и повреждено было до 260 фашистских самолетов!), что в течение последующих двух недель не предпринимала никаких попыток бомбить Ленинград.
Отлегло от сердца! Одержав такую победу, летчики 125-го полка торжественно праздновали день 24-й годовщины Октября.
Вот как об этом, уже в наши дни, вспоминает бывший старший инженер одной из эскадрилий 125-го полка, ветеран дальней авиации гвардии полковник Леонид Иванович Захаров:
"Комиссар полка Марьяновский Я.Ф. и начштаба майор Шней В.М. нашли в блокадном Ленинграде эстрадный ансамбль под управлением Коралли, где пела Клавдия Шульженко, и пригласили их к нам на праздник 7 ноября.
Начальник штаба решил удивить нас и гостей изысканной кухней. Он разыскал знаменитого на весь Ленинград шеф-повара из ресторана «Астория» и привез его. Все офицеры полка (нас тогда было около 35 человек) договорились 7-го на завтрак и обед не ходить, а все, что полагалось на сутки, приготовить на ужин, чтобы хватило и гостям.
Кроме ансамбля — семь человек — были приглашены летчики прикрывавшего нас истребительного полка — человек пятнадцать.
Вечер прошел очень хорошо. Гвоздем кулинарной программы шеф-повара было блюдо, состоящее из одной целой запеченной картофелины среднего размера, из тех, что привез командир, и отдельно какая-то каша.
