Николай Тычков - Маленькие пленники Бухенвальда
Он привел Владека к противоположному углу барака, осмотрелся по сторонам и приподнял небольшой плоский камень, под которым заранее сделал углубление.
— Вот под этим булыжником… Пощупай рукой… Сюда будешь прятать патроны ты сам. Но не днем, а в темноте.
— Понимаю, не маленький…
— Второй тайник вон там. — Петька повел его к соседнему бараку. Там тоже лежал камень. Таких камней вокруг бараков полно, никто не догадается их перевертывать и смотреть, что лежит под ними.
Мальчики вернулись в барак.
Их искал Илюша Воробей.
— Куда вы пропали? Смотрю, смотрю вас…
— Да так, немного на улице постояли, — ответил Петька. Мал еще Илюша. Пока можно обойтись и без него. Людей хватит.
— Пойдем, Илья, посмотрим, чего ты изучаешь, — сказал Блоха.
— Сейчас покажу! — обрадовался мальчик и побежал за тетрадкой.
…Петька сумел взять патроны из шкафа около десяти часов утра, когда Ганса вдруг вызвал форарбайтер.
Теперь Блохе нужно было найти предлог, чтобы выйти на улицу и положить боеприпасы в условленные места.
Солдат вернулся, Петька подошел к нему и, схватившись руками за живот, дал понять, что необходимо выйти.
— Шнель, шнель! — махнул рукой эсэсовец.
Петька заранее продумал свой маршрут: сначала он пройдет возле большого пня, на какие-то секунды нагнется, будто поправляет колодку, и положит патроны в тайник. Затем пойдет к тем камням, из-под которых должны уносить боеприпасы Жан и Руди. Проделав все это, Блоха как ни в чем не бывало направился в уборную.
Когда Петька вернулся в тир, Ганс лежал на мате и старательно целился.
Почти ежедневно Петьке удавалось обхитрить эсэсовца, вынести патроны и положить в тайники. Но выбраться из тира не всегда было простым делом.
Однажды, когда Петька попросился в уборную, Ганс сердито спросил:
— Варум?
— Вассер, вассер, — стал объяснять Блоха. Дескать, он много пьет воды, потому что голоден.
— Шнель! — разрешил выйти Ганс.
Потом Петька заметил, что Ганс стал придумывать для него кое-какие мелкие поручения. Он посылал его то к форарбайтеру, то в ружейную мастерскую. Видимо, хотел, чтобы Петька на чем-нибудь проштрафился. Но не таков был Блоха. Он все выполнял быстро и точно, успевая похищать и прятать патроны. Так что поручения Ганса были как раз кстати.
А наивный Ганс все ждал, что Петька попадется ему в лапы. Фашист теперь все время проверял оружие в пирамидах, часто делал повторную пристрелку.
«Ну и пусть старается, — ухмылялся Петька. — Заставь дурака молиться, он и лоб разобьет. Стреляй, стреляй, Гансик, больше не будет путаницы. Все идет хорошо!»
Да, все шло хорошо до поры до времени.
Петька клал патроны в тайники. Из тайников их уносили Владек, Жан и Руди.
Каторжный день кончался…
Повозка, доверху нагруженная камнем, делала последний рейс. Жан и Руди изо всех сил тянули ее за лямки, приделанные к дышлу.
Путь этой повозки проходил возле небольшого искусственного островка, окруженного широким и глубоким рвом с водой. Островок был сделан для потехи эсэсовцев и их семей. Там жила огромная лохматая медведица, для нее была сооружена берлога. Зверь бегал по островку, громыхая тяжелой цепью.
Вечерело. Свободные от дежурства эсэсовцы, их жены и дети, все охочие до развлечений, столпились вокруг рва и глазели на медведицу. Ждали, когда она будет купаться, но зверь был голоден и не хотел лезть в воду.
Повозка поравнялась с островком. Два эсэсовца остановили ее. Один из фашистов подошел к Руди, дернул за рукав и повел за собой. Тот, не понимая, в чем дело, послушно шел, потом почувствовал опасность, рванулся назад. Немцы схватили его и поволокли к островку. Руди кричал, отбивался, но разве мог ой вырваться из рук откормленных головорезов.
Зеваки, обступившие остров, образовали проход. Никто из них не заступился за человека. Они вообще не считали за людей этих гефтлингов.
Руди тащили прямо к медведице, которая, казалось, почуяла добычу, подымала вверх морду, раскрывала широкую пасть.
Эсэсовцы, взяв пленника за руки и ноги, раскачали и швырнули прямо на медведицу. Толпа возбужденно загудела.
Зверь отскочил немного в сторону, затем встал на задние лапы, громко зарычал и бросился на Руди. Медведица давно была приучена к человеческому мясу. Эсэсовцы не первый раз забавлялись подобным образом.
Жан услышал душераздирающий вопль бельгийца и, закрыв лицо руками, уткнулся в холодные камни на повозке.
Все было кончено. Медведица разорвала на Руди одежду и уже добралась до человеческого мяса.
В толпе зевак был и Ганс. Ему очень нравились острые зрелища. Глаза Ганса, обычно блеклые и бездумные, так и горели. Солдат был возбужден видом крови, диким ревом медведицы. В нем самом просыпался зверь.
Переводя взгляд то на медведицу, то на истерзанный труп, солдат вдруг заметил на земле, возле мертвого пленника, что-то поблескивающее. Он вгляделся получше:
— Майн готт! Патронен…
На несколько секунд Гансу показалось, что медведица терзает того маленького русского гефтлинга, который прислуживает в тире, и солдат мстительно скривил губы. Но нет, это другой узник. Другой… однако патроны наверняка украдены из тира.
Схватить, немедленно схватить его.
ТЮРЬМА В ТЮРЬМЕ
Арест Петьки особенно тяжело переживал Илюша Воробей. Надежды на то, что Петьку выпустят, не было никакой. Илюша кое о чем догадывался.
Владек понимал, что между гибелью Руди и арестом Петьки существовала связь. В кармане у Руди были патроны. Их, конечно, нашли.
— Что же теперь делать? — вздохнул Жан.
— Не так-то просто придумать, — ответил Владек. — Теперь все будет зависеть от его стойкости. И нам тоже надо быть готовыми ко всему…
В огромной тюрьме, какой являлся весь лагерь, существовала маленькая, в несколько камер.
В тот день, когда сюда привели Петьку, все камеры были заполнены. Да и вообще, наверное, они никогда не пустовали.
Эсэсовец открыл одну из железных дверей, выходивших в общий узкий коридор с цементным полом, и с силой толкнул Петьку. Блоха так и покатился. Превозмогая сильную боль в правой коленке, он поднялся и оглядел камеру. Она была похожа на узкую бетонную яму. Вверху едва светилось маленькое оконце с толстой железной решеткой. В правом углу — крохотный столик и табурет, при входе — параша. К левой стене была приставлена ржавая койка с гнилым соломенным матрацем. В левом, самом темном углу стоял человек, одетый в робу узника.
— Ушибся? — послышался голос.
Петька ничего не ответил. И так ясно, что ему больно. Не на пуховики упал, а на цементный пол. Что-то в голосе узника не понравилось Блохе, какие-то жесткие нотки, и он не стал изливать свои жалобы. Со всяким встречным и поперечным пускаться в знакомство он не собирался, да еще здесь, в лагерной тюрьме. Гестаповцы в два счета могут подсунуть провокатора, сразу продаст вместе с потрохами, только уши стоит развесить да язык развязать. Вон ребята на прошлой неделе провокатора изловили в сорок восьмом блоке. С виду тот был узник как узник: изморен, просто доходяга, избит…
— Что молчишь? — опять спросил незнакомец. — Не бойся — не съем.
— Да я не боюсь, — выдавил Блоха.
— Смелый ты. А за что сюда попался-то?
«Ну нет, — про себя усмехнулся Петька, — не на того нарвался». И он в свою очередь спросил:
— А ты за что?
— Да ты не бойся, — рассмеялся незнакомец, — я не шпион какой — нибудь, не продам.
— На лбу ни у кого не написано, — сказал Петька, потирая больное место.
— Верно говоришь, мальчик, — ничуть не обиделся человек. — Ты мне начинаешь нравиться. Посмотри, написано ли у меня на лбу, что скоро меня убьют.
Петька испуганно посмотрел на незнакомца, который произнес эти страшные слова спокойно, словно говорил о чем-нибудь обыкновенном.
— Да, дорогой, меня скоро не будет. Повесят или расстреляют, или укол сделают… Что — нибудь подберут.
Петька гадал, какой национальности был незнакомец, грузин или армянин. В общем, кавказец. Черноволосый, крепкий, высокий ростом. Лицо смуглое, волевое. Когда говорил, глаза его из полутьмы поблескивали дерзким огнем.
Узник сказал, что он из Азербайджана, где ему уже наверняка не удастся побывать. Настоящее имя его Акпер Агаев, но в лагере он известен как Иван Спорт.
Акпер рассказал Петьке, почему попал в тюрьму.
— Все началось вот с этого, — сказал он и расстегнул арестантскую куртку. Петька увидел обыкновенный армейский ремень с медной пряжкой, на которой была пятиконечная звезда. Пряжка, старательно начищенная, так и сияла.
— Этот ремень, — продолжал Акпер, — я тщательно прятал от эсэсовцев. Когда попал в лагерь, в вещевой камере у меня все отобрали. Но я упросил работавшего там Костю Руденко вернуть мне ремень и твердо решил не расставаться с ним, потому что когда он на мне — солдатом себя чувствую. Вот так, мой дорогой.
