Брэд Брекк - Кошмар: моментальные снимки
Беда часто случалась тогда, когда ветераны, сумевшие найти смысл в войне — может быть, вследствие того факта, что они остались в живых — не могли перенести этот смысл в мирную жизнь.
Дождь шумит, а я слышу джунгли
И гул самолётов впридачу…
Когда пришли тяжёлые времена, когда работы для них не нашлось, когда распались их семьи, когда общество стало помыкать ими и наплевало на них, обзывая «убийцами детей», терпение их иссякло. Они не могли вынести такого отношения к себе, вернулись к ипостаси «воинов» и стали обходилиться с обществом так же, как обходились с Вьет Конгом.
Кому мне сказать, что жжёт стыд? Когда-нибудь всё-таки спячу…
Или плюхнулись в бутылку с выпивкой и приобрели привычку тратить ежедневно по 300 долларов на героин в попытке забыть то, чего забыть нельзя, — отрицая всё и вся, подавляя сознания, впадая в сладкое, но несущее смерть забытьё.
Десять долгих лет утекло —
Время поймать мне бы,
Но как прежде я вдруг замираю
И с тревогой гляжу в небо…
А если не могли выразить свои чувства словами, то старались разыгрывать их действиями. Сценки же, как правило, получались ни к чёрту.
Мы никогда не сможет походя сбросить этот груз, не сможем стереть из памяти то, что видели, делали и чувствовали там, и не важно, как долго мы прятали эти воспоминания в самых тёмных и дальних уголках нашего мозга.
Из далёкого прошлого звукам
Навеки в моей голове звучать:
Мы можем годами подавлять их, но в один прекрасный миг они вдруг вырываются наружу, находя лазейку в нашу жизнь, ибо велико давление подсознательного, что призвано навеки похоронить воспоминания на кладбище психики. Оказаться в такой ситуации 10, 20 или даже 30 лет спустя, когда жизнь уже как-то определилась, значит вновь пройти через тяжёлые испытания.
Кричать отчаянно раненым
И мёртвым страшно молчать…
Год, проведённый в Индокитае, всегда будет сказываться на нас — прямо и косвенно, осознанно и неосознанно — в наших отношениях, в том, как мы смотрим на людей, в том, как мы оцениваем мир.
Ибо душа моя
в Сайгоне,
в Сайгоне
в Сайгоне
до сих пор…
Война, без сомнения, паршивый способ решения мирных проблем, и если бы был другой способ…
Но древние ритмы войны и мира составляют часть нашей природы, а человеческая природа от войны к войне практически не меняется.
Солдаты, воевавшие на этой войне, рядом, хоть в нынешнем обществе и не высовываются: они носят костюмы-тройки, фирменную форму или бездомными бродягами шаркают по улицам в выцветших полевых френчах и старых боевых ботинках, вспоминая минувшие дни.
Но знаешь, мы сражались не за свободу. Мы даже сражались не за вьетнамцев. Мы шли воевать за политиков и генералов, бросивших нас на эту войну.
Линдон Джонсон, восстаньте из мёртвых. Уильям Вестморленд, встаньте. Химики, сыпавшие на нас «эйджент орандж». «Доу Кемикал» и «Монсанто», склоните головы. Корпорации, поставлявшие боеприпасы для нашего оружия. Поднимите руку, «Бетлехем Стил». И люди, помогавшие финансировать эту прекрасную маленькую войну. Я вижу вас, «Ассоциация американских банкиров».
Война обернулась мошенничеством, и жертвы оказались напрасны!
А когда мы вернулись домой, какой-то жирный кот в костюме от «Брукс Бразерс» — как говорил Билли, «целка в подгузнике из серой фланельки» — спрашивал на собеседовании, не натворили ли мы во Вьетнаме чего-то такого, что могло бы впоследствии обеспокоить нас или явиться причиной каких-нибудь неприятностей для компании.
— Как ты терпишь таких парней? — спрашивает Билли. — Иногда меня так и подмывает просветить их по-своему.
Парни, воевавшие во Вьетнаме, не имели ничего общего с сытыми и успешными ребятами, которые косили от армии по высшим школам и налаживали коммунальное хозяйство в многоэтажках Торонто.
Эти парни не могут решить квадратное уравнение, не могут провести химический опыт и разъяснить тонкости метафизики Джона Донна.
Но они могут рассказать тебе, что это была за война…
Они могут рассказать, что на войне захватывали территории и теряли солдат. Что война велась за принципы, которые они не понимали, и за идеалы, многим из них казавшиеся ложными. Что на войне они убивали невинных безоружных людей, сжигали деревни, стреляли в кур, свиней и буйволов. Что сражались за горсть праха на вершине безымянного холма.
Они могут рассказать, что на Вьетнам было сброшено бомб в три раза больше, чем за всю Вторую мировую войну.
Они могут поведать об упорных боях у Плей Мей, Дак То, Кон Тхиен и Кхе Сань. О том, что жили одним днём, потому что завтра можно было погибнуть. Что страдали от вросших ногтей на ногах, потому что жали ботинки. Что в ночных дозорах мучились от зубной боли и что раны долго гноились. Что войну вели просто смекалистые уличные мальчишки, а на языке всегда было наготове слово из четырёх букв. Что ели сухие пайки и курили сырые сигареты. Что измочаленные нервы и детское восприятие действительности ломали солдат пополам как хворостинку.
Они могут рассказать, что это было первоклассное убийство — обдуманное, тщательно спланированное и организованное.
Они могут рассказать тебе, что увечья наносили обе стороны: отрезали уши и языки, головы и половые органы. Что врага охотней оставляли умирать, лишив его первой помощи. Что убивали женщин и детей, потому что они могли проявить враждебность. Что это было убийство ради самого убийства.
Что смерть была напрасна. Что солдаты не стыдясь плакали на людях. Что убивали голыми руками. И получали за это «Бронзовые и Серебряные звёзды» и «Пурпурные сердца». Что был и героизм, и самопожертвование, и минутное помешательство. Что страдали малярией, венерическими заболеваниями и желтухой. Что учились любить и любили до ненависти. Что всё время молились и гадали, чью сторону держит Господь. И устраивали кровавые бойни, как в Ми Лай.
Они скажут тебе, что если можно оправдать войну, то можно оправдать и убийство. А если можно оправдать убийство врага, то нетрудно оправдать убийство предполагаемого врага — будь то женщины или дети. А если можно поступить так, то что может остановить от убийства американских офицеров и сержантов, если они тебе не понравились?
Ничто не может. Поэтому так и случалось.
Они расскажут тебе, что немыслимые гримасы войны не имеют ничего общего со справедливостью и потому не имеют оправдания.
Они скажут тебе, что нет таких людей, кто бы больше ненавидел войну с чистой, неразбавленной страстью, чем сами воюющие. Что приговор нужно выносить войне, а не сражающимся на ней солдатам. Что солдаты в бою — просто люди, а не гуманисты. Они беззащитны и полны страха. Их учили убивать. И они убивают. Часто нерасчётливо. По ошибке. А иногда ради удовольствия, просто так.
Люди, проливающие крокодиловы слёзы над вьетнамцами и утверждающие, что ничего не испытывают к ушедшим на войну кроме презрения, на деле не питают жалости ни к кому.
Мать их за ногу!
Жестокость шла не от солдат, нацепивших на шеи бусы из вьетконговских языков и ушей. Жестокость шла от отказавшего нам в поддержке американского правительства и от американского народа, пославшего нас на эту войну.
Мы верили в Америку Прекрасную, покидая наши дома. Беда в том, что Америка Прекрасная не верила в нас. Поэтому вот уже многие годы я чувствую горечь от предательства моей страны, пославшей меня туда.
В моральном плане Вьетнамская война ничем не отличалась от других войн. Все войны аморальны, как сказал бы сержант Дуган. Но некоторые из них аморальнее других. Не существует такого понятия как хорошая или справедливая война.
Войны всегда начинают старики, а воюет и умирает молодёжь во имя патриотических мифов о долге, чести и родине.
Может быть, если бы на войне воевали сами политики, которые их развязывают, тогда было бы меньше войн. Пусть старики воюют и умирают за свои убеждения, и пусть молодые сами распоряжаются своей жизнью.
*****Призрак Вьетнама жив. Кошмар, парализовавший целое поколение, не исчез, и уроки Вьетнама не усвоены. После Войны в Заливе в 1991-ом году американцы попытались выбросить этот ужас из головы. Не получилось. Он вернулся как фальшивая монета. Он вернулся, потому что как нация мы не разобрались в нём, не выяснили причин, не поняли, какое влияние оказал он на поколение.
Напротив, Война в Заливе явилась полной противоположностью Вьетнаму. Это была даже не война. Это скорее напоминало линчевание и изгнание Вьетнама через принесение в жертву двухсот тысяч иракских солдат. Потому что, имея превосходство в воздухе, коалиционные силы неделями трамбовали иракские позиции и цели. Это была первая американская война, широко освещаемая по телевидению, но она не дала такого драматичного до боли в сердце видео материала, с каким вернулись журналисты с Вьетнамской войны. Скорее она была похожа на скучную видео-игру.
