Порфирий Гаврутто - На берегу Днепра
Рядом кто-то застонал. Потом истерично зарыдала тетя Даша — жена председателя колхоза. Настя вскочила и увидела, как, упав на колени перед окровавленным телом своей старшей дочери, жена председателя колхоза рвала на себе волосы.
— Не надо, тетя Даша! — только и могла сказать ей Настя. Она хотела обнять ее, но тут увидела лежащих на земле Ольгу и мать, растерялась, стала жалкой, беспомощной.
Настя припала на грудь убитой матери и горько зарыдала…
Хоронили колхозников всем селом. Их положили в братскую могилу, засыпали землей и свежевыросший холмик обильно окропили горячими слезами.
А фронт все подходил. Люди стали уходить на север, в сторону Москвы. Надо бы уйти отсюда и Насте, но заболел сын Ольги — четырехлетний крепыш Степа. Она сидела у изголовья постели. У мальчика был дифтерит, он задыхался, плакал. Ничто уже не могло спасти его. Кругом все горело, слышались выстрелы, а Настя сидела у кроватки ребенка, устремив взгляд в стену.
Через сутки мальчик умер. Настя обмыла его, уложила в сделанный соседом гроб, поплакала и понесла племянника на кладбище.
За гробом мальчика шли три человека: дальний родственник Насти — дед Игнат, жена председателя колхоза и Груня, подруга Насти. Обещались прийти и другие, но на рассвете в село нагрянули гитлеровцы, и люди отсиживались дома.
Траурная процессия медленно приближалась к кладбищу. До него уже рукой подать. Уже слышно, как шуршит над могилами листва разросшихся тополей, и вдруг грозный окрик:
— Стой! Сюда нельзя!
Настя вздрогнула и остановилась.
— Мы мальчика пришли хоронить, — пояснила она гитлеровскому солдату.
— Я, кажется, ясно сказал! — прикрикнул солдат. Он так хорошо говорил по-русски, что Настя даже подумала, не русский ли он.
— Да поймите же вы… — начала было Настя.
— Пошла вон отсюда! — солдат угрожающе направил на нее автомат.
— Не спорь с ним, Настенька! — забеспокоился дед Игнат. — Пойдем отсюда, доченька, пойдем, моя лапушка!
Мальчика похоронили в саду, под старой яблоней, в густой тени которой любили отдыхать его родители. Потом в дом к Насте пришел сын деда Игната, предложил ей уйти в лес, и Настя стала партизанкой.
Все это Кухтин узнал от подруг Насти. Он еще больше привязался к девушке, и они подружились. В свободное время стали встречаться и подолгу разговаривать. О чем с ней говорил Кухтин, никто не знал, но Настя стала чаще улыбаться, перестала избегать людей.
Однажды Кухтин долго сидел с Настей на толстом стволе срубленной сосны и о чем-то с ней перешептывался.
— Ну как? — поинтересовался Будрин, когда Кухтин вернулся в землянку.
— Что как? — переспросил Кухтин.
— Ну это самое — как она?
— Знаешь что, — оборвал его Кухтин, — ты эти штучки брось. Не думай так о ней, а то я тебе бока наломаю.
И все поняли, что Дмитрий Кухтин полюбил Настю.
4В отряде Колодченко Никита Назаренко встретил дальнего родственника, от которого узнал, что в тридцати километрах от лагеря в селе Сахновке живет его дядя. С тех пор великан потерял покой. Он дважды уже ходил к ротному и комбату, просил отпустить хоть на денек в Сахновку, но ни Куско, ни Черноусов его не отпускали.
— Подожди, как-нибудь после, — сказали ему, и Назаренко стал терпеливо ждать.
В отряд Колодченко многие пришли целыми семьями. Были здесь и молодые парни, и девушки, были и старики. Но ни возраст и ни различие пола не помешали им завязать крепкую дружбу с посланцами Большой земли. Десантников встретили здесь как самых желанных и близких людей, с их появлением окрепла вера в победу над врагом, в его изгнание с земли русской. В свободное от боев время партизаны подолгу беседовали с парашютистами, шутили с ними, смеялись.
Будрин ближе всех сошелся с одним стариком. Старик этот — дед Игнат, как его называли партизаны, — любил поболтать, умел приврать, не прочь был и выпить. В отряд он пришел вместе с сыном, ставшим вскоре боевым и очень смелым партизаном, но сам почти ничего не делал. Правда, в его обязанность входило присматривать за вечно пустовавшей землянкой-лазаретом, но так как в лазарете все еще не было врача и раненые партизаны лежали по своим землянкам, дед по существу был не у дел. И лишь время от времени он с важным видом заходил в необжитую, сильно отсыревшую землянку, надевал на себя белоснежный докторский халат и с важным видом начинал переставлять с места на место многочисленные пузырьки с лекарствами. Об этом занятии деда Игната знали в отряде все, а поэтому ради шутки и прозвали его Доктором.
В аптечке было много разных пузырьков и бутылок с лекарствами, в которых дед Игнат, конечно, ничего не смыслил. Иногда аптеку пополняли медикаментами из разгромленных гитлеровских обозов. В этих случаях дед Игнат безошибочно определял, в какой из многочисленных посудин находится спирт.
Будрин охотно делился с дедом табачком и слушал его длинные рассказы о старине и о первой мировой войне.
Неизвестно, как долго продолжалась бы эта дружба, если бы не случай, после которого дед стал бояться показаться на глаза Будрину.
А произошло вот что. Положение с солью в отряде и в бригаде не улучшилось. Последние дни она совсем отсутствовала. Дед открыл свой лазарет, извлек из аптечки банку английской соли и припрятал ее у себя. Во время ужина он украдкой от всех посолил поданную ему миску жирно сваренного борща, отчего он стал приторно-горьковатым. Но дед Игнат ел с наслаждением. В это время в землянку вошел Будрин. Ему также налили борща. Василий поводил по миске ложкой, сморщил свое остроносое лицо и ужинать не стал. Дед посмотрел на него, и ему стало жалко пулеметчика, всегда делившегося с ним табачком. Он хитро подмигнул Будрину, потом осторожно и с некоторой торжественностью высыпал ему в миску большую щепотку белого порошка.
— Что это? — спросил пулеметчик.
— Соль, — вполголоса ответил дед.
— Тогда и на хлеб насыпь. Изголодался я без соли.
Дед насыпал.
Будрин попробовал борщ, скривился.
— Где ты ее взял? — подозрительно спросил он деда Игната.
— Что? — настороженно переспросил дед, сощурив хитрые глазки.
— Ну эту самую…
— Соль-то?
— Ну да.
— Ах, это! Это немецкая, трофейная.
— То-то я вижу, что на вкус она больно приторная.
— Известное дело, — залебезил Игнат. — Эрзац! Он, герман-то, на выдумку хитер. Все чего-нибудь выдумывает. Лишь бы брюху не было пусто. Конечно, ей против нашей далеко, но все же как ни есть, а соль. Не пропадать же ей.
— Это верно, — согласился солдат и так же, как и дед, съел целую миску борща.
Через час дед зачастил в кусты.
— Ох, братушечки мои, умираю, — возвратившись в землянку, жалобно стонал он, поглаживая руками без конца урчащий желудок. — Отравили меня, окаянные, отравили.
— Кто, отец? — сделав большие глаза, спросил белоголовый партизан Степан.
— Они, немцы проклятые.
Степан непонимающе пожал плечами.
— Да когда же они успели-то? Ты почитай месяц, если не больше, из землянки не выходил.
— Верно — не выходил. А вот попался на ихнюю провокацию. На мне, старом дураке, отыгралися.
— Что-то путаешь ты, дед. Ты хоть толком расскажи, что с тобой случилось.
Дед молчал.
— Да ты давай быстрей, не мешкай. А то умрешь, и не узнаем отчего.
Старик испуганно посмотрел на Степана.
— Как все это произошло? Расскажи.
— Очень просто, — тяжело дыша, начал объяснять дед. — Зашел в лазарет. А там в аптечке банка с чем-то белым стояла. На прошлой неделе в обозе нашли. Вроде как соль. Взял ее, конечно, подправил ею борщ, а она, треклятая, оказалась отравой.
— А ну-ка, покажи мне эту банку, — попросил Степан.
Дед извлек из кармана большую квадратную банку и передал ее соседу по койке.
Тот посмотрел на этикетку, упал на койку и залился долгим громким смехом.
— Наш Доктор приправил себе борщ слабительным.
Стены землянки задрожали от взрыва хохота.
— Ну и Доктор!
— Шутник, право слово, шутник!
Дед зло посмотрел на смеющихся партизан, хотел обругать их, но вместо этого жалобно пропищал:
— Ох, братушечки мои, умираю! — и пулей выскочил в кусты.
— А и ты здесь! — грозно надвигаясь на деда, прохрипел пулеметчик.
— Кто это? — испуганно спросил дед и, узнав Будрина, заспешил улизнуть от него. Однако пулеметчик успел-таки схватить его за руку и уже сердито кричал на весь лес:
— Говори, чем отравил меня? Зачем это делал?
— Да нешто я нарочно! — взмолился дед. — Я сам не знал, что она такая отрава и на кишки действует.
— Какая отрава? — еще больше вскипел пулеметчик.
— Да слабительная это, слабительная.
— Ах ты, плут этакий! Ну, берегись!
Будрин сгоряча занес руку, чтобы огреть деда по голове, но тот рванулся и что есть силы пустился наутек.
