Вадим Данилов - Временно исполняющий
— Хватит, хватит, — произнес майор Машковцев, взглянув на явившегося к нему младшего лейтенанта Синельникова. И тут же пояснил — Хватит сидеть на взводе. Батарею думаем вам поручить. Справитесь?
— Нет, не справлюсь, товарищ майор, — выпалил Семен.
— Как так?! — опешил командир полка. Он ждал любого ответа: «Спасибо за доверие», «Приложу все силы», «Постараюсь», в самом крайнем, случае — «Боюсь, что не справлюсь». Но категоричное «нет» — это уже чересчур.
— Запомни, младший лейтенант: такие заявления, как твое «нет», старшему начальнику не преподносят, — голос командира полка звучал на полную мощность, — заруби на своем носу. Понял? Ступай и выполняй приказ — командуй батареей. И чтобы без фокусов… Ступай!
Синельникову в принципе было все равно, чем командовать — батареей, дивизионом, полком ли. Хоть армией… Тщеславия на сей счет он не испытывал ни малейшего. Но взводом — лучше. Положение «Ваньки-взводного», как выражались некоторые, его вполне устраивало. Оно позволяло в какой-то мере оставаться самим собой, исполняя обязанности, которые сейчас, когда такая война и надо непременно убить «своего» фашиста, нельзя не исполнять.
«Все равно от батареи остался один взвод… К чему эта игра в начальники, из-за чего шум подымать?» — рассуждал Синельников, выходя из просторной низкой комнаты, именуемой кабинетом командира полка. Закрыв за собой дверь, он услышал высокий, срывающийся полушепот:
— Товарищ младший лейтенант… Сеня.
В стороне у аппарата, установленного на маленьком столике, сидела телефонистка, хрупкая, с дерзкими глазами, и белозубо улыбалась.
— Зоя!.. Вы?! Ты?!
— Минутку, — Зоя сказала что-то кому-то в трубку. Прибежала другая телефонистка и заняла ее место. — Пойдем сюда…
Зоя села на стоявшую в глубине прихожей низкую скамью, потянула Семена за рукав, усадила рядом.
— А я о тебе вспоминала, — сообщила тоном, каким обычно говорят: «А у меня что-то есть».
Сердце у Семена стучало в висках.
— Я… Я…
Он хотел сказать, что очень тосковал о ней и пытался ее искать. Но сказал совсем не то:
— Я рад за тебя. Здесь хорошо, тихо, спокойно, не стреляют.
Сказал, потому что растерялся, оробел. Не робел и не терялся ни перед каким самым большим начальством, а перед этой девчонкой, самым что ни есть рядовым бойцом, оробел. Прежде с девчатами он разговаривал смело, даже нахально, мог запросто потащить танцевать. А сейчас боялся поднять глаза.
— Да, хорошо, не стреляют, — согласилась Зоя. Оба смолкли. Она нарушила молчание: — Зачем ты приехал?
— Так… Командир полка вызвал.
— Нагоняй, наверное, давал? Он у нас такой, строгий…
«У нас», — отметил Семен. Запершило в горле. Зоя опять потянула его за рукав.
— Фу, какой серьезный… Расскажи, как там, на передовой. Все поешь?
— Пою, да не знаю, где сяду…
— Знаешь, что я скажу… Здесь хорошо, не стреляют. А там, на промежуточной, было лучше.
— Попросись назад! — оживился Синельников, ощутив теплое прикосновение надежды.
Зоя мотнула головой:
— Нету уже той промежуточной. Перенесли. И Раю убило…
Младший лейтенант осторожно, чтобы не заметили проходившие мимо, погладил ее ладошку.
— Зоя, хорошая моя…
Он, кажется, отдал бы все, чтобы иметь право взять ее на руки и унести к себе, на батарею.
— Не надо, — девушка отодвинулась. — И так уже внимание обращают. Я пойду.
Они встали. Зоя опустила голову.
— Помнишь, ты говорил, что любишь… Я тоже… Не забывай меня. Ладно?..
— Никак младший лейтенант Синельников? — Перед Семеном вырос стройный чубатый помощник комиссара полка политрук Гиглавый. — Гость с передовой. Это здорово! Пошли, пошли ко мне!
Синельникову до сердечной боли не хотелось ни с кем встречаться, тем более ни к кому заходить. Его молчание политрук принял, видимо, за робость. Взял за плечи и повел, затащил в какую-то каморку, втиснул в старое кожаное кресло.
— Как там у вас морально-политическая обстановка? Прорехи ликвидируете?
«Какие «прорехи»? — насторожился Семен. — Ах, да…» И он вспомнил…
Гиглавый неожиданно нагрянул во второй дивизион в качестве инспектирующего. Заглядывал в стволы орудий, проверяя, как вычищены. Обращал внимание на выправку бойцов, требовал подавать команду для стрельбы по танку. Надо было четко, без запинки прокричать: «По танку, угломер тридцать ноль-ноль, прицел такой-то, бронебойным, один снаряд, огонь!»
Бойцы кричали. Но не громко или не четко. Инспектирующий сердился. Синельников полюбопытствовал:
— Зачем каждому бойцу знать команду для стрельбы по танкам?
— Один если останется, что делать будет? Руки вверх подымет?
— Стрелять будет, а не командовать самому себе.
Политрук не нашел, что возразить, и потому вовсе распалился.
— Прорехи… — повторил Семен, — конечно, ликвидируем.
Ему хотелось поскорее отделаться.
— Очень хорошо, — удовлетворенно сказал политрук. — Между прочим, давно знаком с Луканиной?
— С какой Луканиной?
— С какой, с какой… — внезапно разозлился Гиглавый. — С которой шептался в коридоре.
— Луканина, — произнес задумчиво Семен. — Не знал.
— …И фамилию не спрашивал?
Семен вскочил. Глаза его не предвещали ничего доброго. Гиглавый поспешил отпустить строптивого младшего лейтенанта.
13
Может, где-то, когда-то майор Машковцев и хвалил второй дивизион, но Ватолину своего удовлетворения удачной стрельбой по тяжелой фашистской батарее не выразил. Заметил мимоходом:
— Командиру дивизиона лезть на рожон не положено. Положено сидеть на своем месте и командовать. Повторяю: командовать! Положено других на рожон посылать. А это, товарищ исполняющий обязанности, не легче…
Не сказал добрых слов и майор Кормановский. Но все же во взгляде и тоне, когда он обращался к Ватолину, появилось нечто неуловимо новое: еще серьезнее стали взгляд и тон, что ли… А раз майор так произнес обычное «Константин Сергеевич», что лейтенант неожиданно для самого себя ответил: «Да, Михаил Эрастович».
Один лишь «поручик граф» Заруднев нет-нет да вспоминал о стрельбе комдива с ничейной земли. Иногда прислушивался — не та ли тяжелая батарея опять ухает и радостно замечал: «Нет, не та. Та молчит». Зарудневу простительно: крепко сидело в нем нечто от детства, не выжженное огнем боев, выпавших на его долю С первых же дней пребывания на фронте, не вытравленное горечью потерь. Он больше всех тяготился вынужденным бездельем, лазал по самым опасным участкам переднего края обороны. Возвратившись однажды, рассказывал:
— Видимость — лучше не надо. Во! — выставлял большой палец. — Выкатить бы туда пушку да как ша-ар-рахнуть!
— Потом что? — спросил его Ватолин, находившийся на наблюдательном пункте. — Бросить пушку и убежать? И вообще… Ты сейчас за командира батареи. А командиру батареи лезть на рожон не полагается. Понял? — наставнически заключил он, не заметив, что повторяет сказанное командиром полка.
— Не суетись, Витя, — успокаивал и старший политрук.
Добравшись ночью до Атуевки, Агафонов первым делом взял под руку Ватолина, вывел из блиндажа в траншею, отослал дежурившего разведчика, посмотрел в стереотрубу.
— Огоньки… Курят фрицы, не боятся. Подраспустили мы их. — Направил объективы вправо, влево, вернул в прежнее положение. Посмотрел на Ватолина. — Хочу сказать… Неудобно получается: командир дивизиона — и беспартийный.
— Это вы обо мне?
— О тебе. О ком же еще.
— Я не беспартийный, я комсомолец.
— Ясно, что комсомолец. Но в партию вступать надо.
Разговор для лейтенанта был совершенно неожиданным. Ему — в партию! Отец его, Сергей Павлович, — коммунист Ленинского призыва. Но то отец! Косте до него — дистанция огромного размера.
— Что скажешь? — настаивал Агафонов.
Ватолин молчал.
— Дайте подумать, товарищ старший политрук. Сам к вам приду, когда поверю, что имею право прийти.
— Договорились. И попутно советую: пока тихо и я здесь, отправляйся в штаб дивизиона. Разберетесь с Хабаровым в делах, заглянешь на огневые позиции — тоже надо. И комбатам дай команду выбраться отсюда на денек.
Комиссар опередил Ватолина, собиравшегося сообщить ему как раз о своем намерении «заглянуть на огневые позиции». Намерение это побуждалось вот чем.
Старшина пятой батареи Илья Мангул уже не раз вопреки всякой субординации обращался к командиру дивизиона с просьбой приехать и «принять баньку». Зная, что «принятием баньки» старшина не ограничится, Костя решил пригласить на пятую батарею Синельникова с Павельевым — давно не сидели вместе в тишине.
…Банька у Мангула была отменная. В благостном состоянии поднявшись из землянки, оборудованной под баню, Ватолин в изнеможении сел на траву. Старшина подал полотенце:
