Анатолий Премилов - Нас не брали в плен. Исповедь политрука
Мы не только учили, но и учились: нас, преподавателей, обязали изучать военную технику. Начали мы это с изучения авиационного мотора Микулина для бомбардировщика, причем сдавали зачеты. У меня были некоторые знания о моторах: еще в пединституте мы изучали двигатель трактора, и мне было немного легче других. Кроме общих видов подготовки (физической, стрелковой, тактической, огневой), нас обучали и штурманскому делу. Уже первые занятия показали, что этим делом овладеть вполне возможно, и учились мы старательно.
В училище была отличная дисциплина, все шло по строгому ежемесячному графику. На всей территории училища была образцовая чистота, и несмотря на большое количество обучающихся курсантов, их не было видно. Состав курсантов подбирался очень тщательно по физическим данным. Распорядок дня был трудным: подъем в 6 утра, а в 7.10 начинались занятия — три пары по 90 минут с коротким перерывам для физической разминки, не выходя из класса, перерыв между парами занятий на 10 минут, потом обед. Обед был всегда из трех блюд, на второе всегда мясное и на третье какао или компот «по потребности». Мне за всю службу в училище только один раз пришлось дежурить в столовой. Когда обед был готов и шеф-повар подал пробу, я не мог одолеть весь курсантский обед, настолько он был сытным; да и вообще в городе было очень хорошо с продуктами! После обеда у курсантов был отдых, самоподготовка три часа, а затем свободное время и отбой.
В те времена авиация имела свою специфическую военную форму: синие шинели и шлемы, синие гимнастерки, парадный френч, рубашка под черный галстук, синие пилотки. Фуражки не выдавались, и их шили за свой счет. Рассказывали что интенданты ВВС показали наркому Ворошилову образец фуражки для авиаторов, он посмотрел и спросил авторов: «Вам нравится?» Те ответили: «Да». — «А мне нет, утверждать не буду». Так мы и ходили в пилотках до наступления холодов, когда переходили на зимнюю форму одежды. Нас усиленно тренировали на лыжах (физруком в нашем батальоне был старший лейтенант, великолепный лыжник, входивший в десятку лучших лыжников РККА), и при спусках с гор наши синие шинели промерзали, становясь голубоватыми от инея... Потом они были отменены, но я этой шинели лишился только на войне, вместе со всеми своими вещами.
Занятия по истории партии с курсантами шли своим чередом. Но в самом начале учебной работы наша спокойная жизнь была нарушена начавшейся войной с белофиннами. 30 ноября 1939 года началась эта трудная для нашей страны война. Моя родная 18-я стрелковая дивизия вступила на территорию врага, но потом была окружена и отрезана от тыла. Много ее славных воинов погибли, в том числе мои бывшие сослуживцы, включая моего товарища Сашу Разумова. Остатки дивизии вывел из окружения командир 18-го артполка майор Нестерук, а его комиссара, батальонного комиссара Израецкого финны живым разорвали на части. В руки к финнам попало боевое знамя дивизии, врученное еще ВЦИКом в Гражданскую войну, и дивизия была расформирована...
Люди, жившие в тот период, хорошо запомнили эту войну. В глубоком тылу сразу наступили трудности в снабжении продовольствием, ряд продуктов исчез из продажи. Нам, военнослужащим в Вольске, снабжение хлебом обеспечивалось военторгом: хлеб заказывали и продавщицы приносили его на дом; дефицитные продукты по распределению получали через магазин и училище. На войну отправили много лыж, уехал наш физрук, в госпиталях появились раненые и обмороженные... Все же прорыв линии Маннергейма и овладение Выборгом открывало нашим войскам путь в глубь Финляндии, и финские реакционеры пошли на мирные переговоры. Все вздохнули с облегчением.
Уже после войны в приказах наркома обороны Тимошенко появились требования учить войска тому, что требуется на войне. В нашем училище начальствующий состав усилил боевую подготовку, в зимнюю форму одежды ввели шапку-ушанку, заменившую шлем-буденновку, для солдат появились ватники под шинель. К этому времени наше училище стало выпускать не воентехников, а сержантов авиационно-технической службы, а объем материала в изучении не уменьшился. Кто поступал в училище в сержантском звании, выпускался старшим сержантом и был обязан служить в армии короткий срок, не как техники, которые зачислялись в кадры армии.
Учебный год закончился. Наш батальон комплектовался новым составом, а в середине ноября меня вызвали в Военно-политическую академию для сдачи экстерном экзамена по истории партии (подготовке к нему я посвящал все свое свободное время). Экзамен я сдал на «отлично», и было сочтено, что я соответствую своей должности преподавателя. А ведь могло быть иначе: о плохой подготовке преподавателей училищ ставилось в известность Управление кадров.
Когда я возвращался в Вольск, моим попутчиком в плацкартном вагоне оказался паровозный машинист из Энгельса. Он возвращался домой из звенигородского дома отдыха под Москвой и рассказал мне, что целый день добирался из Москвы в дом отдыха: «Сел в пригородный поезд, выпил на дорогу и заснул. Проснулся — подъезжаем к Москве: я проспал Звенигород, поезд шел уже обратно. Снова еду и опять выпил и опять проспал. Только на третий раз попал в Звенигород!» В те дни Молотов был в Берлине и встречался там с Гитлером, газеты опубликовали фото, на котором Гитлер держал Молотова за локоть. Машинист внимательно посмотрел на снимок и сказал: «Вот подлец, обманет ведь, обязательно нападет на нас! Может, зря такую дружбу разыгрываем с Гитлером?» Что я мог ему ответить? Так сложилась обстановка, что надо было идти на договор с Германией. Машинист изрек свое мнение: «Попадись этот Гитлер мне, я бы его молотком по голове! В Гражданскую войну ко мне в будку заскочил на одной станции беляк. Дело было за Волгой, я стукнул его молотком по голове и выбросил в степь, вот так бы и Гитлера укокошил!» Таково было мнение простого рабочего...
Примерно в феврале 1941 года пришла телеграмма за подписью члена Военного совета Шустина:
«СТ ПОЛИТРУКА ПРЕМИЛОВА ПРИ ЕГО СОГЛАСИИ КОМАНДИРУЙТЕ В ПЕДИНСТИТУТ Г КАЛИНИН».
Виноградов показал мне эту телеграмму, но я отказался. В марте 1941 года я вычитал весь курс лекций, и мои курсанты сдавали экзамен. На экзаменах присутствовал представитель из ПУОкра[14] в ранге батальонного комиссара. Слушая ответ курсанта, он сказал мне: «Неважно отвечают». — «Курсант отвечает правильно». — «Этого нет в «Кратком курсе»». Я взял учебник, содержание которого знал отлично, открыл нужную страницу и ногтем сбоку отметил, что говорил курсант. Батальонный комиссар прочитал, вспыхнул и ушел с экзамена. Позже на его заявление «Как вы меня подвели!» я ответил, что прежде, чем оценивать знания, надо самому хорошо знать этот материал. С этим человеком судьба свела нас в начале Отечественной войны. Мы сидели в столовой в Чернигове, и он заявил, что «недели через две будем в Берлине». Я возразил ему, что этого не может быть: мы отступаем, и в качестве пленного ни один политработник в Берлин не попадет, их немцы расстреливают. Он заявил, что я пессимист, не верю в скорую победу, а я опять ему: «Верю в нашу победу, но не скорую»... Интересно, что в апреле с докладом в училище выступил лектор ЦК ВКП(б), — и в его докладе ясно прослеживалась мысль о неизбежности войны с Германией.
После сдачи экзаменов я оставил преподавательскую работу и перешел на вакантную должность старшего инструктора по оргпартработе в отделе политпропаганды. Здесь я готовил планы политотдела на месяц, анализировал состояние дисциплины и готовил политдонесение в округ о политико-моральном состоянии. За два учебных года я двенадцать раз повторил каждую тему курса истории партии, а теперь усиленно завершал подготовку к сдаче второго экзамена экстерном — уже по истории СССР, он должен был состояться в Куйбышеве. В конце апреля я сдал и его, также на «отлично». В то время Куйбышев был грязным городом: всего четыре улицы были покрыты асфальтом. И вот я иду утром по центральной улице, а навстречу генерал в авиационной форме. Это был первый генерал советской армии, которого я увидел. Я перешел на строевой шаг и приветствовал его, он ответил на мое приветствие и сказал мне: «Молодец, здорово у вас это получилось, можете еще разок так сделать?» Я отошел на несколько шагов назад и еще раз приветствовал генерала, который сказал: «Спасибо, уважил человека!» Генерал был уже пожилым человеком лет за шестьдесят. Кто он был по должности, я так и не узнал: даже командующий ВВС округа не имел генеральского звания.
Приехал я домой в канун 1 Мая. В этот день прошли военные парады и в воздух были подняты для парада многие сотни самолетов; по каждому такому параду газеты сообщали о количестве участвующих самолетов. Это было грандиозно! Намечались и большие маневры. Через наш аэродром самолеты с востока перегонялись к западу. Обстановка была тревожной. Для усиления обороны на западное направление направлялись войска, которым надлежало быть вторым эшелоном прикрытия, а первый составляли уже постоянно находящиеся здесь войска. И вот в такой момент из ПУОкра в училище пришла телеграмма с указанием немедленно командировать меня в распоряжение округа. Собрался я быстро и вскоре пароходом убыл в Куйбышев. Из отдела кадров меня сразу направили к члену Военного совета (ВС) дивизионному комиссару Шустину. С ним я не встречался с 1930 года, но он помнил меня хорошо. По привычке моргая глазами, он посмотрел на меня и спросил: «Шинель взял?» — «Нет, тепло, у меня плащ». — «Ты забыл, чему тебя учили раньше, как по тревоге собираться?» Я сказал, что дам телеграмму и шинель мне привезут завтра, сержант едет на учебу в военно-политическое училище. Тогда Шустин[15] продолжил: «Переведи аттестат на семью, поедешь на длительные учения на несколько месяцев, и если все будет нормально, то вернешься к осени. У Шефера[16] почитай материалы о последних событиях». Напоследок он сказал мне: «Больше с вами не встречусь, меня переводят в Северо-Кавказский военный округ, желаю вам успеха». Так я навсегда расстался с этим деловым, энергичным, вдумчивым и внимательным к людям политработником. В самом начале войны он погиб в районе Ростова-на-Дону...
