Михаил Герасимов - Пробуждение
Кончаю! Бежит дневальный. Что-то случилось, я дежурный по роте.
Вызывал дежурный офицер: во второй роте застрелился старший унтер-офицер, не сумевший сдать экзамен по тактике и поэтому подлежавший откомандированию в действующую армию. Покойник, дважды Георгиевский кавалер, не считая медалей, четырежды ранен. Бедняга плохо владел грамотой, и непонятно, как попал в школу. На вид ему за сорок лет. К своему концу он готовился и с этой целью сохранил боевой патрон. В комнате для чистки оружия разул правую ногу, зарядил винтовку, взял ее дуло в рот, большим пальцем ноги нажал на спусковой крючок. Пуля вышла в затылок, оторвав затылочную кость. Лицо не обезображено, спокойно и умиротворенно, как у человека, исполнившего свой долг. Вместе с недавшейся звездочкой, видимо, рушились и все мечты унтер-офицера выбиться в верх. Быть может, остались жена, дети, мать? Неужели у него не нашлось другого выхода?
У нас в роте тоже три человека откомандировываются. Но эти молодые купчики, неунывающие бездельники, надеются опять попасть в школу, но уже другую, благо у папаш толстые кошельки. Звезда прапорщика для них не является путеводной.
Внимание! Прибыл начальник школы. Его болтливый адъютант рассказал, что в соседней, четвертой школе застрелились двое. Подобных случаев в прошлом выпуске не отмечалось, и начальство встревожилось.
15 ноября
Итак, свершилось. Мы — офицеры. Произошло это очень несложно и прозаически.
Прибыл помощник командующего Московским военным округом генерал-майор Оболешев. Проводилось строевое учение. Я (дежурный) и дневальные любовались им в открытые окна. Командовал учением отличник старший унтер-офицер Петр Вечный[27]. Командовал хорошо. Его зычный, уверенный голос разносился по плацу, и казалось, что дрожат стекла. Рота охотно подчинялась командам и с удовольствием согласно топала, «давая ногу» в последний раз.
Затем Оболешев поздравил нас с присвоением нам государем офицерского звания. Мы переоделись в офицерское обмундирование и направились на торжественный выпускной обед. Он отличался от обычного тем, что к супу дали по огромному куску кулебяки, а вместо привычного третьего — компота или мороженого — мы получили по такому же огромному куску торта. Все окончено. Простились с офицерами, поднесли своему взводному капитану Рубцову серебряный погребец. Старик был растроган до слез. Документы и деньги получены.
Чемодан подхвачен расторопным солдатом. Выходим на лестницу, чтобы спуститься на плац. Лестница заполнена поварами, уборщиками и просто добровольцами. Все желают нам счастливого пути. Раздаем в протянутые руки заранее подготовленные рубли. На плацу целое скопище извозчиков. Вместе с прапорщиком Речниковым, который тоже из Иванова, усаживаемся в пролетку. Награждаем трешницей солдата, принесшего чемоданы, прикладываем правые руки к козырькам фуражек. «Прощай, школа, до свиданья, товарищи!» Едем на вокзал, важно отвечая на отдаваемую городовыми и проходящими солдатами честь и в свою очередь отдавая честь всем офицерам.
Нужно сознаться, быть офицером все же приятно. Нет-нет да и скосишь глаз на погон. Идущих навстречу солдат мы замечаем еще издали и ревниво следим, как отдают они честь. Но скоро к этому привыкли, и необходимость постоянно быть начеку стала надоедать.
До отхода поезда оставалось еще несколько часов. Вручив носильщику чемоданы и деньги на билеты, мы направились с последним, уже офицерским визитом к землячкам-курсисткам. Самодовольно выслушали восхищенные восклицания, пощелкали вдосталь шпорами, выпили чаю с принесенными нами обильными сладостями. На чайном столе стоял, благоухая, большой красивый букет — тоже наш подарок. Преподнесли мы подругам и флаконы настоящего Л'оригана Коти. Наши приятельницы были довольны и очень оживлены, а еще довольнее были мы, считая, что все наши действия очень элегантны. Как истые джентльмены, мы поцеловали ручку каждой из девушек, получили по душистому, целомудренному поцелую в щеку и отправились на вокзал, уверенные, что своим визитом мы внесли живую струю в тихую жизнь своих землячек.
17 ноября
Иваново-Вознесенск к нашему приезду отнесся равнодушно, но, исполненные сознания своего нового высокого положения, мы простили ему эту вину и, встреченные радостно, как нам казалось, носильщиками и извозчиками, торжественно разъехались по своим квартирам.
Радости и гордости родных не было предела. Приехали мы в воскресенье, я всех застал дома. И если отец, как глава семейства, старался сохранить подобающую ему степенность и достоинство, то мать как припала к моему плечу, так долго не поднимала от него своей седой головы, одновременно и радуясь, и плача. Растроганный и сам, я мог только бормотать: «Ну, ничего, все хорошо, мама. Не плачь, я дома». Братья поглядывали на меня с уважением и некоторой завистью, а сестры критически рассматривали все детали офицерского обмундирования.
Наконец радость первой встречи немного улеглась, на столе уже кипел самовар, а из кухни доносился соблазнительный запах моей любимой кулебяки с ливером. Тут я с небрежным видом раскрыл чемодан и медленно извлек из него давно обдуманные, но только вчера купленные подарки. Последовал очередной шквал восторгов и восклицаний. Отец даже за стол не сел, пока не раскурил новую, слегка уже обожженную трубку со специальным трубочным табаком. Комната наполнилась сладким ароматом меда и еще чего-то приятного и нежного. Одним словом, все были рады и довольны.
Иваново стало выглядеть еще более военным, чем было при моем отъезде в феврале. На улицах стало больше солдат и офицеров, то и дело проходили разные команды, больше стало госпиталей, чаще на улицах встречались раненые, калеки, уволенные из армии.
Видел своих сослуживцев Ильина и Дорохова. Оба на костылях — перебиты ноги. Наш знаменитый футболист Никифоров ранен в плечо и отравлен газами — не жилец. Сизов Степан тоже отравлен газами, еле дышит. И много еще раненых, убитых и пропавших без вести. В городе при наших текстильных фабриках открыты заводы и полукустарные заводики, на которых изготовляют корпуса снарядов, мин и ручных гранат.
Много местных лавочников, сыновей извозо-промышленников и подрядчиков воспылали любовью к слесарному и токарному делу и теперь в поте лица трудятся над снарядами и минами, предпочитая иметь с ними дело здесь, в тылу, чем на фронте. Некоторые зятья фабрикантов работают не покладая рук над обеспечением раненых и больных солдат и офицеров.
18 ноября
Сегодня представлялся командиру 199-го запасного батальона полковнику Смирнову. В канцелярии я застал пришедшего раньше меня Речникова и двух незнакомых прапорщиков. Только теперь я увидел, что забыл надеть шпоры, порядочно надоевшие мне. Я снял их на другой день по приезде домой. Пожалел. Но что поделаешь! Писаря в канцелярии перед кабинетом командира батальона неохотно встали при нашем входе. Ни один из нас не знал, что нужно сказать, и писаря, постояв несколько мгновений, опустились на свои табуреты и снова погрузились в бумаги.
Энергичный прапорщик, отрекомендовавшийся адъютантом, узнал наши фамилии и пошел докладывать полковнику. Первым идти представляться выпало на долю незнакомого прапорщика в пенсне, по фамилии Стышнев. Через пару минут он вылетел из кабинета красный и потный. Адъютант вызвал Речникова. Тот, отважно звеня шпорами, скрылся за дверью.
Только теперь Стышнев обрел дар речи: «Господа, снимайте шпоры. Полковник при виде их приходит в раж». Я вздохнул с облегчением, второй незнакомый прапорщик отчаянными усилиями пытался освободиться от шпор. Открылась дверь кабинета. Красный, взъерошенный, с обвисшими усами, вышел Речников, а адъютант провозгласил мою фамилию. Я вошел в кабинет полковника, небольшую комнату, скудно меблированную. Невысокий, краснолицый, толстый и седобородый полковник стоял посреди комнаты. Слегка дрожащим от непривычки голосом я произнес давно вытверженный рапорт. Полковник, посмотрев на мои сапоги, недовольным голосом поздоровался. Я стоически ожидал распеканции, так как по сведениям прапорщиков, ранее побывавших в батальоне, уже знал, что полковник Смирнов любит распекать за дело и без дела.
— У вас, прапорщик, есть шпоры?
— Так точно, господин полковник!
— Где они?
— В чемодане, господин полковник.
— Почему?
— Прошу прощения, господин полковник, я не знал, что должен явиться к вам при шпорах.
— Вот и хорошо, что они у вас в чемодане. Будете командовать ротой — тогда и шпоры наденете. А пока потрудитесь, прапорщик, шпоры не носить.
Последнюю фразу он почти прокричал. Но еще раз взглянув на мои сапоги, лишенные всяких украшений, сказал уже почти милостиво:
— Можете идти, прапорщик!
Сделав налево кругом, щелкнув каблуками и дав ногу — пригодилась артиллерийская выучка — я с победоносным видом вышел в канцелярию, и тут же в кабинет вошел последний прапорщик, я услышал его фамилию — Ращис.
