Владимир Успенский - Тревожная вахта
Оказаться в плену Штумме не хотел. Он испытывал глубокий внутренний страх, едва начинал думать об этом. Немцы принесли русским столько жертв и разрушений, что ужасно было представить себе, какова же будет расплата. Во всяком случае, он, Штумме, не имел никакого желания расплачиваться. Ни плен, ни смерть не устраивали его.
Штумме никогда не считал себя дураком. И сейчас он искал выход из положения.
Подводная лодка шла быстро, её дизель работал на полную мощность. Корпус лодки мелко дрожал, вместе с ним вибрировал и корпус «бибера». Эта мелкая дрожь и натолкнула фельдфебеля на нужную мысль. Он вспомнил случай, который произошел на испытаниях месяца четыре назад. Один «бибер» везли на подводной лодке. В открытом море его спустили на воду. А когда включили электродвигатель, раздался взрыв. Водитель был тяжело ранен.
Это происшествие вызвало большой переполох, конструкторы долго ломали голову, пытаясь понять, в чем дело. Оказывается, сильная вибрация подводной лодки привела к тому, что у «бибера» ослабли соединительные гайки бензопроводов, внутри судна распространились пары бензина. Они взорвались от искры, возникшей при пуске электродвигателя.
В конструкцию внесли некоторые изменения. Считалось, что теперь «биберы» могут переносить тряску и вибрацию. Но ведь это только теоретически. Почему бы после долгой тряски бензопроводам и в этот раз не выйти из строя?
Штумме повеселел. Надо, чтобы в кабине чувствовался запах бензина. Тогда «бибер» не пошлют в операцию, это факт. Рискованно будет запускать двигатель. Да и закрывать водителя в кабине, наполненной парами бензина, тоже невозможно. Сейчас, в походе, когда время точно рассчитано, командиру и механику некогда будет искать место повреждения.
Фельдфебель взялся за гайку бензопровода, хотел чуть-чуть ослабить её. Но техники в базе постарались на совесть, гайка была закручена так крепко, что Штумме едва не бросил свою затею. Он вспотел, содрал кожу на пальцах, когда гайка наконец подалась. И этого было вполне достаточно. В отсеке появился пока ещё еле уловимый запах бензина. Ослабленная гайка выглядела, как и все другие. Штумме пробормотал весело:
— Черт возьми, никогда не думал, что бензин может пахнуть так приятно…
Не теряя времени, он вызвал командира и доложил ему. Тот, встревоженный случившимся, подробно расспросил фельдфебеля, а потом приказал найти и устранить неисправность.
Штумме горячо взялся за дело. Надо было показать, что работает он вполне добросовестно. Но тут как раз объявили воздушную тревогу. Лодка быстро погрузилась и некоторое время двигалась под водой. Когда она всплыла, фельдфебель снова обратился к командиру. Пока люк «бибера» был закрыт, в отсеке скопилось много паров бензина. Найти место утечки он, Штумме, не в силах. Вероятно, ослабли крепления в нескольких местах.
При этом у фельдфебеля был такой убитый вид, лицо выражало такое огорчение, какое бывает у человека, переживающего горькое разочарование.
— Я всё равно пойду! Я попробую! — воскликнул он. И тут же добавил: — Если, конечно, «бибер» не взорвется при запуске двигателя.
— Нет, — сказал командир, — это невозможно. Если «бибер» взорвется возле лодки, то повредит её. Если в пути — взрыв выдаст противнику не только тебя, но и других.
— Мне так хотелось ударить по этим проклятым русским!
— Понимаю, вполне понимаю твоё состояние, Штумме. Но ты не отчаивайся. Ты пойдешь в следующую операцию, я обещаю это.
— Хорошо быть в числе первых, — вздохнул Штумме и подумал, что до следующей операции далеко и неизвестно, состоится ли она.
— Я всё-таки попытаюсь поискать ещё, — сказал он, спускаясь в люк «бибера», — может быть, ещё удастся что-нибудь сделать…
…Лодка, на которой находились лейтенант Мерц и фельдфебель Штумме, двигалась головной и точно в срок прибыла в намеченный район.
Немцы выбрали место для спуска «биберов» северо-восточнее входа в залив. Они рассчитывали, что с этой стороны патрулирование ведется менее бдительно, чем со стороны, обращенной к фронту. И действительно, вокруг всё было спокойно. Корпус «бибера» скрылся в воде. Лишь невысокая рубка с колонкой перископа виднелась над поверхностью. Лейтенант Мерц, одетый в теплый непроницаемый комбинезон, поправил шлем и шагнул к Штумме. Лицо у лейтенанта белое. Он с трудом разжал сведенные волнением губы:
— Прощай, Зигфрид.
— Ганс, дорогой, очень прошу тебя, проверь, не пахнет ли в отсеке бензином…
Это было единственное, чем Штумме мог сейчас помочь своему приятелю. Ведь он обещал позаботиться о нём.
— Да, хорошо. — Мерц кивнул, но видно было, что он даже не разобрал слов фельдфебеля, думая о другом. Между ним и остающимися на корабле уже выросла глухая стена обреченности. Он вскинул руку: — Хайль Гитлер!
— Хайль Гитлер! — дружно ответили ему.
Мерц втиснулся в узкий люк. Рубка «бибера» угрожающе накренилась, когда лейтенант свесился на левый борт, проверяя клапан выхлопной трубы. Потом Мерц спустился вниз и закрыл за собой крышку люка. Через стекло рубки было видно его напряженное лицо. Он кивнул, слабая улыбка появилась у него на губах.
«Бибер» дал ход и медленно отошел от борта подводной лодки. Через минуту рубка исчезла, будто растворилась в темноте.
Мерц остался наедине с собой. Задвинув крышку люка, он отрезал себе путь назад, к жизни, к товарищам.
В его распоряжении было двенадцать часов. За это время нужно дойти до залива и преодолеть заграждения. Мерц не знал, сколько «биберов» следуют за ним. Ровно в три часа ночи все, кто доберутся до цели, выпустят свои торпеды. Тогда можно будет по взрывам сосчитать, скольким водителям повезло.
РАСПЛАТА
Захария Ивановича, спавшего в камере на своем ватнике, разбудил среди ночи солдат-часовой. Усмехаясь, легонько подталкивая прикладом, отвел в знакомую комнату. Там ждали его капитан Циммерман и ещё несколько офицеров. Все они были изрядно навеселе.
Циммерман приказал старику сесть рядом с собой, подвинул ему стакан водки. Ослепленный ярким светом, Захарий Иванович всё ещё не мог понять, в чём дело.
— Пей! — распорядился капитан, чокаясь с ним. Офицер, стоявший сбоку, щелкнул фотоаппаратом.
— По ночам не употребляю, — ответил Кораблев, ставя стакан на место.
— Как хочешь, — засмеялся Циммерман. — Ты помог нам, и я прощаю тебя. Сегодня, уже сейчас, — он взглянул на часы, — заканчивается та операция, из-за которой пришлось тащить тебя к нам вместе с твоей вонючей бородой. Но ты молодец. Мы умеем ценить таких, как ты. Знаешь зачем тебя сфотографировали?
— Нет, — угрюмо сказал Кораблев, перебирая в памяти всё то, что сообщил прошлый раз рыжему лейтенанту. Нет, он ни в чём не помог фашистам, всё, что он сказал, было выдумано им. И если фашистам повезло, то он не виноват.
— Этот снимок я помещу на первой странице альбома, — продолжал Циммерман, взяв у офицера фотоаппарат. — Это уникальный снимок. Мирная беседа с захваченным врагом. Я буду показывать фотографию своим детям и вспоминать, как мне удалось перехитрить русского бородача. Ты первый, кого капитан Циммерман отправит на тот свет невредимым. Ты был благоразумен, и я дарю тебе легкую смерть.
Захарий Иванович молчал, хмуря густые брови; тяжелой, с вздувшимися венами рукой катал по столу хлебные крошки. Он смутно слышал, что ему говорили, в голове была одна мысль: неужели немцам удалось пройти в залив? Неужели они тогда не поверили его сведениям насчет минных полей?
— Какая у тебя будет последняя просьба? — услышал он вопрос капитана и ясно понял, что теперь его действительно убьют; он им больше не нужен. Убьют и выбросят в снег…
— Я рыбак, — тихо сказал он. — Похороните меня в море.
— О, это романтично! — засмеялся Циммерман, обнажая ровные плотные зубы. Он перевел своим товарищам ответ старика, и те засмеялись тоже.
— Я не могу вывозить тебя в море, — повернулся к рыбаку Циммерман. — Это слишком долго. Но я могу расстрелять тебя на берегу, на скале. Там обрыв, ты упадешь вниз, в воду, — показал он рукой.
Кораблев кивнул.
— О, ты есть хороший человек, ты со всем согласен. Ты принес мне орден. Вот он, видишь? Я получил его сегодня. Я хочу выпить вместе с тобой.
— Нет, — твердо сказал Кораблев, — перед смертью нельзя.
— Ты веришь в бога? Очень хорошо. Я тоже верю, — поднялся Циммерман. — Ты можешь идти к себе и помолиться. Даю тебе один час и сорок минут. Потом я поведу тебя. — Капитан был пьян, покачивался, держась за спинку стула. — Эй! — крикнул он конвоиру, уводившему старика. — Почему у него не связаны руки? Связать! Это не помешает ему молиться.
— Слушаюсь! — ответил солдат.
— Господа! — обратился капитан к окружавшим его офицерам. — Господа! Я прошу выпить за наших героев. За лейтенанта Мерца. Это был хороший немец. Он честно служил фюреру.
