Олег Губенко - Отступление от жизни. Записки ермоловца. Чечня 1996 год.
Бегу, что есть духу, кровля похожа на большое футбольное поле, и вот, падая на колено, ловлю в прицел «башню», на которой засел снайпер, нажимаю курок, и бегу обратно. Тут же из надстройки выбегает Витька Юрченко, гранатомётчик нашего взвода, и проделывает те же действия, что и я.
В моём распоряжении секунды. Трясущимися пальцами накручиваю пороховой заряд, вставляю «выстрел» в «шайтан-трубу», и как только Витька, тяжело дыша, вваливается, вернувшись назад в надстройку, повторяю предыдущее действие. И опять сердце вылетает из груди, пространство проглатывает и растворяет меня в себе, цвыкают пули, и я остаюсь один на один со смертью…
Падаю на колено, ловлю в прицел «башню», стреляю…
Мы сделали с Юрченко Виктором по три ходки. Я не спрашивал гранатомётчика о тех чувствах, что посетили его в той ситуации. Мне с избытком хватало собственных эмоций…
Позднее, после боя, я посмотрел на крышу здания снизу, потом из других корпусов, стоящих рядом. Действительно, человек на плоской крыше был замечательной мишенью со всех позиций, и просто чудо спасло нас обоих в той ситуации.
Ещё один раз было действительно страшно 29 марта 1996 года, во время штурма Орехово.
Первый час боя остался позади. У нас во взводе три человека раненых, один из них тяжело. Нам, в сравнении с другими подразделениями легче — кое-где уже есть «двухсотые».
Наступает минута затишья…
Перед нами, посреди улицы, подбитый тягач. Казаки из другого подразделения просят помощи — двух казаков — вынести убитых.
Падаем в чеченский окоп, отбитый нами несколько минут назад и, пользуясь паузой, закуриваем. Казаки находятся ещё в запале боя, кажется, что они не понимают реальности, кое-кто перебрасывается фразами, обсуждая детали происшедших событий.
Ждём командира роты…
Вдруг сверху на нас в окоп скатывается разведчик Влад, лицо его в пыли, блестят в улыбке зубы.
— Что сидим, пехота?
Неопределённо пожимаю плечами. Разведчик машет рукой:
— Пошли…
Поднимаемся и, пригибаясь, начинаем петлять по извилистым переходам, вырытым через дворы и огороды.
— Пленные, наверно, копали… — пробурчал один из казаков.
Мы всё ближе к боевикам. Стрельба уже слышится и где-то впереди, и справа, и слева. Выглянув из окопа, вижу, что танк, прикомандированный к батальону на время штурма селения, остаётся позади и левее нас.
Разведчик выводит бойцов к пересечению улиц, которое пока ещё полностью простреливается «духами». Под прикрытием стены дома вылезаем из окопа — мы в «мёртвой» зоне. Наша задача — разделиться на две группы и занять угловые дома на «нашей» стороне перекрёстка.
Со мной — пять человек, и нам приходится немного сложнее — надо перебежать улицу и занять позицию около дома. Бойцы моей группы, и те, кто нас прикрывает, посылают в сторону боевиков несколько автоматных очередей, и мы у цели. Падаем в Г-образное пространство между домом и бетонным фундаментом, залитым под забор, около метра высотой. Здесь мы в сравнительной безопасности, с нашей стороны хорошо просматривается противоположная часть перекрёстка, развалины мечети.
Был ли тогда страх?
Скорее всего, нет, хотя рисковать приходилось много, и при полном отсутствии связи необходимо было для получения у ротного командира информации о наших дальнейших действиях трижды перебегать под прикрытием казаков простреливаемую улицу.
Страх наступил тогда, когда наша миномётная батарея, перед тем, как начать обстрел чеченского сектора, положила несколько первых мин (как мы поняли, для пристрелки) прямо по нам. Казаков не только не радовала перспектива быть убитыми своими же, да об этом, скорее всего, никто и не думал, просто миномёт, как никакое другое оружие, может внушить страх всем, кто попадает под этот вид обстрела.
Когда противно зажужжала, казалось, повиснув в воздухе, первая мина, и упав, взорвалась позади нас, около танка, мы не придали этому должного значения. Вторая мина, прошуршав, рванула уже недалеко от нашего убежища, а дальше мы просто вжимались в землю, не зная, что делать и содрогаясь от звука полёта смерти, на несколько секунд зависшей где-то над тобой.
Пристрелка была недолгой — миномётчики вскоре начали «ложить» мины по чеченскому сектору, но навсегда врезались в память воспоминания о страхе, граничащем с ужасом, и об осознании полной беспомощности в ситуации, когда ты, с одной стороны, простреливаешься противником, а с другой стороны — своими же.
Наше присутствие у перекрёстка позволило технике и бойцам других подразделений батальона подтянуться к этому рубежу, и примерно через час началось общее наступление. Сопротивление боевиков стало слабее, казаки постепенно, дом за домом, выдавливали их, и к вечеру большая часть селения была нами «зачищена».
Страх проходит или же под воздействием новых, сложившихся в ходе боя ситуаций, когда смена «актёров и декораций» выводит солдата из угнетённого состояния, или же в том случае, когда стресс явился толчком для мобилизации внутренних сил человека, и с помощью воли боец преодолевает этот парализующий сознание кокон. Но иногда страх ввергает человека в состояние подавляющей прострации, у бойца нарушается полностью или частично возможность адекватно действовать и мыслить, и с такой ситуацией он справиться в одиночку не в состоянии. Как объясняют учёные, в таких случаях включаются защитные функции организма, и дабы оградить психику от разрушительного воздействия негативных факторов, полностью парализуется воля и сознание человека, и он, не впадая в беспамятство, полностью абстрагируется от окружающего мира. На войне очень часто такая «защитная функция» приводит человека, пребывающего в трансе, к гибели. Он — без пяти минут труп, если не придут на помощь товарищи. И лекарство от этой болячки одно — хорошая встряска. Удар кулаком или прикладом, не взирая на чины и дружеские отношения, возвращают человека к жизни.
Подобный случай был у нас на второй день штурма Орехово, когда наша рота продвигалась к окраине селения, вытянувшегося в сторону Старого Ачхоя. Первыми шли под прикрытием брони казаки Павловского казачьего отдела — третий взвод, за ними — мы, минераловодцы, следом — прохладненцы. Со стороны противника в нашу сторону началась стрельба; палили, скорее всего, впопыхах, на отходе, но это встрепенуло казаков, и наши «тачанки» огрызнулись очередями из ПКТ.
Обыкновенная, рядовая ситуация, без «чернухи» и ужасов, без обугленных тел и развороченных внутренностей, стреляют они — стреляем мы, и что здесь послужило причиной впадения в транс нашего пулемётчика Вадима Галинского (и пулемётчика действительно достойного) — я не знаю. Но перед моими глазами разворачивается действо, чреватое хреновыми последствиями: МТЛБ минераловодского взвода лупит прямо по направлению впереди идущих, чуть-чуть выше их. Бойцы третьего взвода прижались к земле, матерятся в нашу сторону. Стучу по башне что есть сил, ору, пытаясь перекричать «работу» ПКТ:
— Ты что, мля, охренел? Ты же по своим лупишь!
Пулемёт замолчал, я вздохнул с облегчением — видимо, Вадим пальнул не туда, куда надо, по запарке. Это бывает… Хорошо, что без потерь…
Образовавшаяся пауза позволила бойцам третьего взвода, приободривщись, начать движение вперёд, но спустя мгновение они вновь припали к земле — наш пулемёт с упорством вколачивал очереди в их сторону.
Бью прикладом по броне, срываю голос в крике:
— Не стреляй! Ты, что, сука, делаешь? Не стреляй!
Пулемёт захлёбывается в истерике пулемётчика и бьёт не переставая. Ко мне присоединяются другие казаки и тоже начинают стучать чем попадя по башне.
Голова в шлемофоне вынырнула из недр МТЛБ, и я увидел глаза, в которых не было ни мысли, ни понимания. Вадим был флегматичным парнем, склонным к размышлениям и самосозерцанию, но в бою вёл себя достойно, не терялся по пустякам, и теперешний провал его сознания был делом необычным.
— Голову спрячь, не высовывайся! Бей левее, оттуда по нам стреляют!
Он кивнул, как бы в знак того, что понял меня, но механическое, заторможенное движение пулемётчика, и весь остекленевший его вид свидетельствовал о плачевном положении, в котором оказалось его сознание.
Я понял, что объяснения бесполезны, когда Вадим по-прежнему всадил очередь чуть выше впереди идущего МТЛБ.
Плюнув на огонь противника, я взметнулся на башню и, что есть силы, двинул прикладом по одетой в шлемофон голове. Чуть помедлив, ударил ещё раз, для уверенности — «контрольный».
Помогло… Стресс вышибается стрессом…
Приведённые выше случаи, отнесённые к категории личного страха, нельзя назвать проявлениями сугубо единичными и индивидуальными, и, пожалуй, подобные состояния известны большинству побывавших на войне солдат.
Но, говоря о страхе, было бы недостаточным остановиться только на частных примерах, нисколько не обмолвившись о страхе коллективном, встречающемся не так часто, но по природе своей являющемся более разрушительным.
