Айбек - Солнце не померкнет
Аскар-Палван бросился на сено. Бектемир, нагнувшись над столом, задремал.
Через некоторое время он проснулся и только было разлегся около друга, пришел связной:
— Вызывают в штаб…
Резкий, холодный ветер шумел в листве деревьев. Воздух был пропитан сыростью и гнилью. На небе тускло мерцали звезды. Деревня спала настороженно, чутко.
Бектемир, спотыкаясь, добрался до штаба. В маленькой деревенской комнатке при свете коптилки сидели несколько командиров. Бектемир доложил, что явился по приказу. Стеклов кивнул в сторону генерала.
Бектемир покраснел, на мгновение растерялся, затем обратился к генералу. Но слова его не прозвучали по-солдатски ясно и отчетливо. Генерал Соколов, что-то рассказывавший молодому смуглому офицеру, встал и подошел к Бектемиру. Он крепко пожал ему руку, — Молодец, Уринбаев. — Генерал отступил на шаг, осмотрел солдата: — Ты проявил сегодня большое мужество. Советский боец, сын узбекского народа, должен быть именно таким. Твое сегодняшнее дело — большое дело. Пусть все берут пример с тебя. А потом, глядишь, в какой-нибудь день ты — Герой Советского Союза. Имя твое будет произноситься с любовью во всем Узбекистане, во всей Советской стране. Народ тебя будет благодарить.
— Товарищ генерал, — волнуясь, произнес Бектемир. — Я еще ничего не сделал. Это — один процент моего плана. Генерал засмеялся. Положив руку на плечо джигита, произнес:
— Один процент? План твой хорош! Замечательно ты сказал. Один процент! Уринбаев, мы представляем тебя к награде. Стоит? Право, стоит… А ну, Хамракулов, поговори с земляком, — обратился генерал к смуглому офицеру.
Капитан Хамракулов, важно поздоровавшись с бойцом, заговорил по-узбекски:
— Ну, джигит, как жизнь? Крепка? Как война? Я сегодня приехал, уже слышу о вас. Вы, оказывается, приготовили большой подарок. Доволен я вашими успехами. Очень рад за вас…
— Говори по-русски, Хамракулов, — попросил генерал.
— Стосковался я по узбекской речи, товарищ генерал, — улыбнулся Хамракулов. — Узбеки в эту войну должны показать себя. Лучше умереть на иоле битвы, чем быть рабами Гитлера. Разве не так? — обратился он к Бектемиру.
— Конечно так, — подтвердил Бектемир.
— Узбекский народ, — продолжал капитан, — только начал расправлять крылья. Только вышел на солнечную дорогу, а Гитлер хочет окутать солнце черным облаком. Но цыплят по осени считают… Мы не будем волочить немецкое ярмо. Все равно мы одолеем. Придет день, когда мы будем гнать, уничтожать врага.
— Скорее бы дожить до таких дней, — произнес Бектемир. — Чем лучше будем драться, тем быстрее будет победа.
Земляки долго беседовали. Капитан участвовал в войне с первого дня. Ему было что рассказать. Много повидал, в страшные переделки попадал.
Бектемиру понравился этот умный, простой командир. Казалось, что они давным-давно знакомы. Командир видел, что глаза бойца слипаются, и предложил ему отдохнуть. Бектемир, простившись, вышел из штаба.
Глава шестая
Солнце, изредка выглядывая из-за туч, на какое-то мгновение освещает пожелтевшие деревья. И снова лениво погружается в пышное одеяло облаков.
Аскар-Палван угрюмо сидит на сваленном дереве против дома, где он остановился. Солдат во власти каких-то неопределенных, навевающих грусть чувств. Унылый вид деревни — разрушенной, раздетой, разграбленной — вызывает острую боль в сердце Палвана.
Крестьяне, прятавшиеся в окрестных лесах с детьми, начали возвращаться один за другим в свои разоренные гнезда. Они с опаской входили в деревню, где родились, выросли, где покоились кости их дедов.
На большой дороге играли дети. Они шумной гурьбой окружили Аскар-Палвана.
Боец замечает, с какой благодарностью глядят в его сторону женщины.
На сердце у Палвана становится светлее. Ловко свернув козью ножку, он закуривает и еле слышно напевает на один мотив все знакомые песни.
Размахивая маленькой газеткой, явился рябой Сафар. Он мягок, обходителен, вежлив и совсем не похож на солдата. Шинель на нем, обувь и все армейское снаряжение выглядит так, словно это артист второпях нарядился для исполнения минутной роли.
— Про Бектемира написали. И про тебя есть хорошие слова, — Сафар протянул газету Аскар Палвану.
Аскар обрадованно, словно разыскивая жемчужину в темноте, приблизил газету к лицу, но, убедившись, что прочесть не может, осторожно сложил ее.
— Для русского языка глаза мои слепы. Был бы Абдуллаев, он бы растолковал нам все подробно. А ну, садитесь сюда, — вздохнув, продолжал Палван, — с самого утра скверно у меня на душе… Плохой сон я видел. Похоже на то, что мать моя умерла.
— Ты что, с ума спятил? — побледнел рябой Сафар. — Расскажи свой сон!
— Во сне видел, что она в белом саване, — серьезно начал Палван. — Идет, значит, по дороге, посыпанной щебнем, и никуда не смотрит. А жена с растрепанными волосами, поникнув, сидит во дворе…
Сафар, как никто другой, верил в сны. Каждое утро он старался вспомнить свой сон, часто составлял его из отдельных, смутно сохранившихся в памяти видений. Он в самом деле считал, что сон Палвана предвещает несчастье, и тоже расстроился. Но, чтобы утешить товарища, объяснил:
— Не стоит раздумывать, братец. Старуха твоя была же крепка… Ты просто на левом боку заснул. Дурные сны от этого бывают.
— От этого? Ты точно знаешь? — с детской наивностью осведомился Палван.
— Точно, точно. Я-то знаю. Вон спроси даже у Бектемира.
Бодрым, ровным шагом подошел Бектемир. Узнав, в чем дело, он рассмеялся:
— Нашли дело. Достойно ли оно джигитов? — И он, — ! считая этот разговор законченным, спросил Аскара: — Написал? Мое готово. Пойдем пошлем.
— Ты помоги, Темирчик, — вздохнул Палван. — Когда я пишу, у меня буквы — как немцы, убегающие от штыка.
Бектемир сел, разложил бумагу на сумке противогаза.
— Ну что ж, говори!
— Любимой матери, подруге Шарофатхон, милой дочурке Гуландом, — начал Палван, — родственникам дальним, близким, всем знакомым приносим привет… Я жив, здоров. И желаю, чтобы вы тоже ходили живыми-здоровыми, среди веселья и смеха. Прошу у природы…
— Скажи, у бога! — обиженно поправил Сафар.
— Старые говорят: бог, а молодые — природа. Но это, должно быть, одно и то же. Разве не так? — улыбнулся Палван и продолжал диктовать:
"Мама, вспоминая меня, не плачь, не убивайся. Слава богу, тело мое здорово, одет-обут, аппетит хорош. С друзьями-приятелями день и ночь кружусь среди войны. Суждено нам увидеть то, что написано могучим карандашом судьбы. Жалею, что я, единственный твой сын, мало слушал тебя… Шарофатхон! Я очень тоскую по тебе и дочурке Гуландом. Ее милые детские слова всегда звучат в моих ушах. В прошлом письме я просил фотографию. Глаза мои на дороге — жду я… Шарофатхон, работайте в колхозе хорошенько… Если сыт будет колхоз, и мы будем сыты на фронте. Пусть будет хозяйство ваше в изобилии. И еще просьба к вам такая: не обижайте старуху. Старость, как малое дитя, становится балованной. Сколько можете, служите ей, чтобы быть достойными ее молитв. Поцелуйте за меня дочурку мою. У Аскара-Палвана единственное сокровище в мире — Гуландом. Пишите почаще. Письмо на фронте — половина свидания. Аскар-Палван".
Бектемир закончил письмо и вложил его в концерт.
— Да… Чуть не забыл. А если мы и статью пошлем? Вырежем и пошлем.
— Ты посылай, я не буду, — возразил Палван.
— Не дури! Первая лепешка с кончика теста, — решительно произнес Бектемир.
— Хорошо, — поддержал Сафар. — Напомнит эта газета всем колхозникам о нас. Посылай, Бектемир…
На третий день батальон вышел из деревни, направляясь к передовой.
Шли ночью. Перед рассветом, заняв позицию, бойцы начали окапываться.
Впереди был враг. Он держал железнодорожную станцию в крепких руках. Он приготовился отразить любую атаку и не собирался отступать ни на шаг. Он был уверен в своих силах и, вероятно, ждал подкрепления.
Артиллерия старательно крошила укрепления гитлеровцев.
Люди работали у пушек, будто истопники ада. Они решили перемешать на станции землю с металлом и бетоном. И земля гудела цыганским бубном — глухо, — устало.
Облака почернели, деревья покрылись угольной пылью, воины были словно в масках.
Батальон топтался у станции два дня. Ни одна атака не увенчалась успехом. Ему пришлось выдержать почти шестичасовой бой. Бектемир смутно помнит, что он несколько раз лицом к лицу встречался с врагом, колол его штыком, бил прикладом, стрелял в упор.
Аскар-Палван бешено бежал за выскочившим из воронки немцем.
Но эти схватки шли только на подступах к станции.
Немцы оделись в броню и выползли навстречу.
К гулу танков прибавился рокот самолетов.
Гитлеровцы перешли в контратаку. Так вон какая она, психическая атака!
