Михаил Кожухов - Над Кабулом чужие звезды
Сейчас Багир пишет не рапорты — письма домой. И ответа ждет с нетерпением. Дома учится ходить по земле маленький Нуриев — сын, которого он пока только на фотографии и видел.
На развилке — там, где от асфальтированной трассы уходила в глубь кишлачной зоны пыльная грунтовка, — к нам на «броню» вскарабкался чумазый мальчишка, привычно повесил на крышку люка свой разукрашенный, видавший виды автомат: нам, дескать, по пути. Мы пригляделись — на металлической части оружия четко просматривались китайские иероглифы. Мальчишка перехватил наш взгляд, гордо ткнул себя в грудь: «Насир — ашрар!» Перевода это не требовало: ашрар означает «враг». Кстати, это слово сами афганцы употребляют гораздо чаще, термин «душман», говорят, выбрали советские: оно показалось более зловещим, что ли… Убедившись, что сообщение его произвело впечатление, Насир хмыкнул: шутка, мол! Так, дескать, веселее трястись по этой грунтовке, глотая проклятую мелкую пыль.
Но вот и кишлак — глиняные стены домов высятся над дувалами. Пройдет еще минут сорок, прежде чем в узких улочках-коридорах появятся первые жители. Прежде чем из-за приоткрывшихся дверей блеснут глаза ребятни. Любопытство и недоверие будут колебаться на невидимых глазу весах, недоверие возьмет все же верх: только десятка два взрослых мужчин, придерживая ремни автоматов на плечах, подойдут к нам в толпе стариков и подростков.
После короткого митинга, на котором Алишер Ахмаджонов и секретарь Аманулла просто и коротко объяснили людям, кто мы такие и зачем пожаловали в Рабат, а кишлачный мулла прочел молитву через мегафоны нашей «зээски», отряд приступил к выполнению боевой задачи. Каждому была отведена в ней своя роль, и каждый пользовался успехом, но Виктор Пальчиковский был все же вне конкуренции. Его санитарную машину обступили плотным кольцом, отпихивая друг друга, протискиваясь поближе.
Виктор и в этой толкотне сохранял полную невозмутимость. Хотя, конечно, такой медосмотр — это тебе не дома, в Ессентуках, где ждут его жена и две дочки, где до Афганистана он врачевал в профсоюзном санатории. В отряде он заметно старше прочих, ему к сорока уже, и называют его здесь пусть и не по имени-отчеству, а все равно с уважением в голосе: «док».
«Док» читает постоянно, в рейде — тоже. Историю запорожских казаков, своих предков по отцу, знает назубок, иного профессора срежет. И, как у каждого украинца, и песни, и присказки всякие готовы у него на любой случай. А еще «док» увлекается фотографией. Есть у него история о том, как к ним в институт приехали однажды французские дивчины, как он фотографировал их, а потом даже переписывался.
Работал «док» надежно и основательно. Переделывать свои дела, по всему видно, не любит. Неспешно выслушивал каждого, потом выдавал горсть пилюль, растолковывал с помощью Ислама Ганиева, как принимать их, и уже новый пациент занимал место повеселевшего обладателя лекарств. Для многих — первых лекарств в жизни.
А тем временем рядовые Максуд Гонжаев и Саша Мазий уже вытягивали из кузова «Урала» черный матерчатый тубус — «кинозал». Толпа бросилась к машине, замерла, не дыша. Там, в глубине черного рукава, на маленьком полотне походного экрана сражались и умирали такие же, как и они, афганцы. Такие же, как они, строили дома, сидели за партами университета. Были там и кадры, снятые по другую сторону баррикады, разделившей надвое их родину. И там тоже сражались и умирали афганцы. Старик в клеенчатой канареечного цвета куртке не мигая смотрел на экран. Босой мальчишка лет пяти вцепился в его натруженную руку и тоже смотрел, не отрывая глаз. Первое в их жизни кино.
А потом пришла очередь керосина. В этой голой долине, где каждая жердь на счету, керосин в особой цене. Будет топливо, будет и тепло в доме, и плов в казане. Нет керосина — холод и голод стучатся в дверь. Вот почему эта часть программы вызвала замешательство. Миша Щетинин, командир «наливника», горячился поначалу, пытался навести порядок в осаждавшей его толпе, а потом выматерился в сердцах, махнул рукой и направил тугую струю топлива в канистры и ведра, тянувшиеся со всех сторон. По тому, как волновались люди, как переглядывались меж собой, было понятно: никто и никогда на их памяти не приходил в Рабат для того, чтобы просто так, пусть по нескольку литров, подарить им топлива. Люди обступили наших солдат, рассматривали их, заглядывали в глаза, пытались разговориться. Кто-то — доброжелательно, кто-то — недоверчиво все же. А кто-то, если быть честным, даже враждебно.
А потом мы сидели, скрестив ноги, на красном ковре в доме того самого Амир-хана, говорили о том, что год выдался неплохим и урожая, если Аллаху будет угодно, крестьянам хватит надолго. О прошлом тактично помалкивали, хотя, кто знает, быть может, и доводилось Амир-хану встречаться совсем в других обстоятельствах с тем же Багиром Нуриевым, который сидел сейчас с ним рядом, с удовольствием опустошая миску с шурпой.
Ну вот, собственно, и все. Фыркнул, опустев, шланг бензовоза, последний пациент, осмотренный «доком», ушел, счастливый, домой, последний пакет муки перекочевал в чьи-то руки.
Амир-хан долго тряс руку командиру:
— Приедете еще?
— Приедем, — уверенно кивнул тот. — Непременно приедем!
Бойцы потянулись к машинам. А люди еще долго стояли на окраине кишлака, их старые английские винтовки-буры блестели на солнце. Стволами вверх.
— Насир нет ашрар. Насир — рафик! — крикнул нам вдогонку давешний попутчик-мальчишка. Ну это тоже понятно: рафик — значит «товарищ». Хотелось верить, что слова его на этот раз шуткой не были.
Поздним вечером, точно в том месте, где выходит на трассу ведущая к Рабату грунтовка, полыхал трубопровод. Огненный факел из пробитой автоматной очередью трубы рвался к небу, освещая долину. Поднятый по тревоге ремонтный взвод сорвался в ночь, часа через два устранил последствия диверсии. Была ли она делом рук Амир-хана или, наоборот, местью его врагов за дружбу с «неверными»? Этого уже не узнать никогда.
Декабрь 1985 г.Из дневника
Сегодня вечером, выйдя на улицу, какое-то мгновение не мог понять, что же произошло. Что-то изменилось в мире, но что? Это снег, снег в Кабуле! Огромные ночные белые бабочки несутся на свет фонаря, шлепаются о стекло, тают, падают на теплую землю. Еще днем я щелкал фотокамерой на Майванде, снимая жестянщиков, которые грелись на солнышке, и вот уже снег, немного морозит, пахнет зимой. Это почему-то показалось ненужным здесь, каким-то неафганским, нечестным даже со стороны природы.
Вчера прилетел из Кандагара. Еще накануне поздним вечером позвонили из штаба армии: на операции у пакистанской границы отличные результаты, командующий приглашает журналистов. Куда, зачем, что за результаты? «Там узнаешь», — успокоила телефонная трубка голосом дежурного офицера.
…Пыльное, высохшее предгорье. Несколько машин прикрытия кружат в воздухе, еще несколько транспортных вертолетов готовятся к взлету, цепочкой тянутся к ним изнуренные, обвешанные оружием солдаты. До командного пункта у самых гор, где в окружении танков чернели антенны радиостанций, нас довезла артиллерийская самоходка, специально высланная за журналистами. Встретил Павел Грачев, только что назначенный командиром 103-й воздушно-десантной дивизии. Он не новичок в этих горах: в начале восьмидесятых отвоевал здесь два года командиром полка.
Операция вышла на редкость тяжкой, есть потери, рассказал он. Несколько суток «полосатые» лежали (так пехота называет десантников, сама, в свою очередь, откликаясь на их ответное: «Эй, соляра!») под прицельным огнем. А когда высадили десант, оказалось, поздно: то ли проворонили, то ли умышленно пропустили моджахедов сквозь свои посты солдаты афганской армии, которые блокировали ущелье с противоположной стороны. Что поделаешь, это в конечном счете их, а не наша война. Ущелье оказалось крупной опорной базой: вырытые в скалах пещеры укреплены бетонными створами. Когда туда пробрался сам Грачев, один из десантников пил чай у входа в такую пещеру, сидя на камне, расписанном арабской вязью. Надпись потом перевели: «Здесь никогда не будет русского солдата».
Трофеев, правда, немало: снаряды, мины, — оружие вывозят машинами. Как уверяют армейцы, не меньше сорока тонн, если считать на вес. На выставке, разложенной специально для нас, выбрал себе на память патрон к автомату ППШ. На нем выбито: «Сделано в Югославии». Какими судьбами он здесь?!
В само ущелье нам уже не пройти, там работает батальон саперов. Ступить туда будет страшно еще несколько месяцев, смерть будет поджидать под каждым камнем, на каждой тропе. На языке военных это называется «спецминирование». Жестокая и в то же время логичная практика войны: лишить противника возможности использовать базу потом, когда отсюда уйдут десантные батальоны.
