ВОЛЬФЗАНГЕР ВИЛЛИ - БЕСПОЩАДНАЯ БОЙНЯ ВОСТОЧНОГО ФРОНТА
Снова и снова читал я свое страстное обвинение, и все же каждое слово казалось мне теперь ошибочным. В игре, иронии, ожесточении и безнадежности еще раз открылась мне вся опасность войны. Однако я мог проклинать ее, ненавидеть и отрицать только в дороге. Я должен был снова учиться говорить «да» в своем абстрактном нигилизме. Иначе я не мог продолжать жить.
Войну можно было расценивать только так.
Она могла уничтожить человека, миллионы страдали и умирали. Ни захват территорий, ни крестовые походы ее не оправдывали. Это было преступное безумие. Война открывала свои апокалипсические черты. И в то же время в ней была какая-то космическая необходимость. Я испытал чувства величия и героизма, которые проявлялись даже в агонии наших солдат. Но здесь не имелись в виду ни товарищество, ни жертвенность, ни боевой дух, ни героизм и не исполнение долга. Нет. Каждый умирал тогда, когда это было ему предназначено, и кто имел право на собственную смерть. Если находились люди, которые стремились к смерти на войне, то, следовательно, война имела шанс на свое существование. На ней я испытывал как тоску по родине, так и магнитную силу притяжения к смерти на заснеженных просторах России.
Смерть была завершением всего, последним порогом жизни, концом всех разногласий, которые мало кто понимал, последней необходимостью. Возвращение домой было такой же необходимостью. Война потрясает или воодушевляет. Безбожник молится, верующий проклинает Бога, благочестивый углубляет доверие к нему. Он понимает войну как время собирать камни, идти к новой системе мира. Подобное происходило и со мной, хотя я и не понимал этого.
Это должно было так быть.
Я продолжал свое раздумье.
Камень, цветок и животное произошли на той же основе, что и человек. То же создание Бога, как и человек: таким образом, мировую войну можно расценить для человечества как землетрясение в горах, град, уничтожающий посевы, эпидемию у животных, различные трагические события, стихийное бедствие, космическое происшествие. Весы душ и
предметов пытались прийти в равновесие во времена, в которые происходили войны.
И если все созданные мною изображения и мысли не давали ответа на то, что происходило в моей душе, то все равно в войне должен был быть какой-то смысл. Иначе я был бы потерян.
Таким образом, я спасал себя, создав иллюзию космической и человеческой необходимости войны в полумраке моей души. Утром в день Пасхи я, печальный солдат с разбитой душой, гулял в парке с расцветающими крокусами, фонтанами, вдыхая аромат дождя и слушая пение дрозда. И предался воспоминаниям. Мне мерещились красота молодости, дружба, любовь. Я путешествовал по морю. Мимо меня на экране моей души скользили кадры мучительно-прекрасного фильма. Я вел долгие разговоры и пил вино. Я много писал, читал и все же не находил для себя никакого пути.
Когда я вернулся домой25, меня не оставляло чувство, что я живу где-то в перерыве между путешествиями. Так счастливо и беззаботно я жил и был благодарен своей участи, помиловавшей меня. И в то же время во мне все время росла тоска по России.
Таким образом, я готов был вновь отправиться в путь, как только поступит приказ. Я был солдатом, й прежде чем все прелести свободы и мира открылись бы для меня снова, я мог мыслить только как солдат, и не должен был иметь собственного мнения.
ПУТЕШЕСТВИЕ В РОССИЮ Поездка на восток
С добрыми предчувствиями я начинал свою поездку на восток26, рассматривая ее как приключение, в котором я играл трагикомическую роль. Война и русский поход больше не пугали меня. Поскольку я все равно ничего не мог изменить, эта поездка не огорчала меня. Я просто спокойно ждал, что еще предпримут со мной могущественные власти.
Когда мы подъехали к русской границе, я был поражен, увидев после суровой белой зимы цветущий зеленый роскошный ландшафт Украины. Как в какой-то чудесной идиллии лежали многочисленные деревья у холмов. На лугах сохло сено, но до сбора урожая было еще далеко. Вишни пока не цвели, да и зелени было маловато.
Мы вели цыганский образ жизни. Всюду, где поезд останавливался, товарные вагоны, железнодорожные пути, вокзалы образовывали наш мир. Мы ехали в хорошем пассажирском вагоне, высыпались на его полках. Вагон стал нашей второй родиной. Рассуждали о поэзии и музыке, уровне жизни и свободе воли и отмечали маленькие праздники своим вином.
Вновь и вновь мимо окон вагона пробегали холмы и бесконечные поля, небольшие пятна лесных полос показывались крайне редко. Мы видели пленных, работавших на железнодорожных путях. Было и много красивых женщин, которые ворочали здесь камни и таскали шпалы. Эти сцены мучительно напоминали нам мрачное время нашего пребывания на фронте. Но в общем-то мы рассматривали наше путешествие скорей как развлекательную поездку с многочисленными пикниками, удивляясь красоте пробегающего мимо мира, покачиваясь на полках вагона.
Таганрог. Я сидел у окна и писал. Остальные мои спутники спали. Я один бодрствовал в вагоне, внимательно прислушиваясь к их храпу и стонам.
За окнами вагона лил дождь. Женщины шли по мосту, какой-то старик просил хлеба. Странная отчужденная жизнь проходила в утреннем полумраке мимо меня.
Чем дальше на восток, тем меньше становилось холмов. Я ощущал себя под чужим небом в далекой стране, в предчувствии смерти, в полном одиночестве, только с Богом и самим собой. Ландшафт навевал на меня какую-то печальную задумчивость, хотя за окнами вагона все было прекрасно. Наступило лето, земля оделась в зеленый убор, небо было голубое, повсюду цвели мак, рапс и вика.
Когда мы проезжали города, я оценивал их архитектурную и культурную ценность. Но больше чем природа и архитектура меня занимали планы нашей страны о построении здесь нового мирового порядка. Русская земля чем-то сковывала меня. Она была как видение. Поля были покрыты сорняками, посевы не убраны. Россия за это время не изменилась. Незаметно струился песок в ее песочных часах. Земля, подчиняясь закону сезонных перемен, расцветала, покрываясь летом свежей, сочной зеленью, загоралась огнем по мере наступления осени и навевала скуку в период дождей. Зима закутывала почву в снег, мороз крепчал и слабел с уходом с небес луны. Однако поля, холмы и леса никогда не изменяли своего лица.
Человек был здесь чужим, всего лишь гостем. Он мог лишь пахать черную землю, растить и убирать урожай. И так целые столетия. Он не жил душой этой страны, ее красотой и богатством. Он не в своем деревенском доме, не в чистом поле и лесу, не в бедности и скуке степей, северных болот и девственных лесов, ни в гигантских городах не находил своего убежища, а жил как бы на мосту между небом и адом, в отъезде и возвращении. В страданиях, тоске и готовности ко всему проходила его недолгая жизнь и из поколения в поколение формировалась его личность.
Нашествие Золотой Орды, война Наполеона, пожар Москвы и бегство корсиканца, турецкие войны и борьба против японцев едва задели основу страны, сущность ее природы и ее многовековую историю. Земля пила ее кровь, поглощала трупы, но пашни и леса с покрывающим их мхом и сожженные деревни снова возрождались из небытия. Деревья были быстро распилены и разрублены топорами, дома восстановлены и обмазаны глиной, словно пытались укрыться от гнева Бога. И только церкви с их византийскими куполами, возглавляемые наместниками из Греции и Византии, врезались, словно печати, в природный ландшафт. Довольно часто они представляли собой безобразные многокупольные строения, но христианство умело изображать их в совершенно ином, роскошном виде, так же как и проникать в душу людей. Шаманы, демоны и гномы из сказок жили в сердцах людей. Однако царский орел не удержался на Руси. Советы разрушали не только церкви и не только превращали полоски земли в бесконечные пашни. Земля стала властвовать над людьми, которые уже не имели на ней принадлежащего только им дома, да, в общем, и своей родины. Крестьянин сидел в доме, заливал керосином лампу, тяжким трудом растил хлеб, не утруждая себя внесением в нее удобрений. Мужик был основной фигурой в этой стране. Сама же она не имела никакой истории. Только при дворе царей существовал фальшивый всемирный театр. Только землевладельцы и князья имели доступ к культуре, а машина нового времени перемещалась в города, куда толпами бежали крестьяне в поисках работы. Начинался век рабочего класса. Рабочий имел жалкое пристанище, жил в нищете, но в душе своей вечно оставался землепашцем.
Гордые женщины и сильные мужчины Украины, такие, как казаки на Дону, любили свою землю так же, как калмыки и татары у себя дома. Земля кормила их; они плоть от плоти принадлежали ей. Но не большим городам, где они жили в смятении душ и не находили никакого покоя среди рабов и тиранов, убийц и святых, глупцов и пророков. Таким образом, они так никогда и не слились с массой городских жителей и жили в городе как в бесконечном сне. Анархист в своем презрении, нигилист в насмешке и ненависти жили наряду с неповоротливым крестьянином и подчиненным рабочим. Брат покорного и верующего стал фанатичным разрушителем церквей, пессимисты и фаталисты критиковали и презирали соседа. Как менялся климат, так изменялся и народ.
