Алексей Ростовцев - Ушел в сторону моря
– В полном порядке, Юджин, меня даже накормили.
– Везет вам. Нас никто не догадался накормить, – буркнул Тучков.
Джин виновато молчала.
– Томагава-сан, – сказал Сергей, передавая японцу красный блокнот. – Мы там, кажется, кого-то ранили. Замните это дело. Надеюсь, такое решение вопроса полностью совпадает с интересами обеих сторон. Желаю вам успехов в вашем нелегком труде.
Японец полистал блокнот, поклонился еще изящнее, чем в первый раз, и исчез навсегда.
– Я заслуживаю самого сурового наказания, – нарушила молчание Джин. – Но поверьте, моя совесть не даст мне покоя никогда, сколько бы я ни прожила на белом свете.
– Конечно, надо слушаться старших, – проворчал Тучков. – Давайте познакомимся! В Японии меня звали Серега-сан.
Джин протянула ему руку.
– Это мой друг, – сказал Климович.
– Я поняла.
– На чем они вас взяли? – спросил Сергей.
– Я сидела в каюте, ждала Юджина. После полудня позвонил Томагава. Сообщил, что у него для меня приятный сюрприз. Он ведь знал, что я ищу работу. Так вот: его дядя, говорил он, владелец одной из крупнейших на Хоккайдо газет. Ему нужен корреспондент в Корее. Он хотел бы со мной познакомиться. Надо поехать на часок в Саппоро. К вечеру я снова буду на корабле… Ну, мы с ним и поехали. Привез он меня в богатый особняк и куда-то исчез. Появились двое американцев. Они объяснили, что я буду у них заложницей, пока русские не вернут им какие-то бумаги. Янки очень были любезны, шутили, угощали меня изысканными яствами. Все это походило на фарс.– Наверное, они отпустили бы тебя, если бы Томагава нашел в твоей каюте то, что искал, – сказал Климович.
– Пожалуй, что и отпустил бы, – согласился Сергей.
– А я в этом не уверена. Посмотрите-ка!
Она разложила на столике купленные в городе вечерние газеты.
Климович и Тучков ахнули в один голос. С первых полос на них смотрело прелестное улыбающееся личико Джин. Материал везде был один и тот же. Чувствовалось, что его сварганили заблаговременно. Зато заголовки были разные. Самые спокойные читались бы по-русски так: «Российские флибустьеры похитили прекрасную кореянку», «Перестрелка в порту», «Жива ли юная красавица?».
– Кажется, здесь налицо тот самый скандал, о каком ты мечтала, Джин, – обрадовался Климович. – Теперь тебя возьмут в любую газету.
– Не исключено, – согласилась девушка.
– Это уже японская самодеятельность, – размышлял вслух Сергей, просматривая прессу. – Нагнетание антирусской истерии у себя дома и в Корее. Надо сказать капитану, чтобы немедленно дал опровержение.
– Позвольте, я заклею вам щеку лейкопластырем, Серега-сан, – предложила Джин. – Как жаль, что пришлось все отдать!
– Но ведь мы теперь точно знаем, кто сбил «Боинг» и кто приказал сделать это.
– Кто же?
– Генерал Фицджеральд Холл из Пентагона. Его уже давно нет в живых.
– Нет в живых! Ах, с каким наслаждением я брала бы у него интервью!
– После такого дня вам надо как следует выспаться, Джин. Спокойной ночи!
Климовичу с Тучковым спать не хотелось. Хотелось есть. Климович чувствовал легкое недомогание. Его знобило, болела голова. Вероятно, с голодухи, подумал он. Они поднялись на верхнюю палубу. Ночь близилась к своему исходу. Густой туман уже лег на воду и сушу холодным серым покрывалом. Было зябко.
– Что молчишь? – спросил Сергей.
– Жрать хочется, и кошки на душе скребут.
– Кошки-то почему?
– Как почему? Ведь мы людей заложили! Да они теперь из Мацуры и Дженкинса сделают пару отбивных!
– Ты вот о чем! Ладно, я прогоню кошек с твоей души. Блокнот побывал в Москве, там ребята из нашей оперативно-технической службы его отксерокопировали и заменили в нем последнюю страницу. Когда американцы поймут, что их провели, мы будем уже далеко. Да и пленку Мацуры я отправил диппочтой в Москву. Томагава получил копию. Если у твоей Джин тоже кошки, то можешь рассказать ей о последнем листочке. Но больше ни о чем. Главное – не проболтайся насчет Кларка, а то ведь Джин непременно захочет проинтервьюировать его. Это совсем ни к чему. Мне бы хотелось, чтобы она жила долго-долго и украшала собой наш невзрачный мир…
Утром Климович понял, что серьезно заболел. У него поднялась температура, хриплый кашель рвался из груди. Он лежал на диване с градусником под мышкой, а судовая врачиха пичкала его таблетками, от которых не было проку. Без всякого аппетита Климович съел кое-какую снедь, принесенную Сергеем из ресторана. В тот самый момент, когда «Альбатрос» снимался с якоря, к нему вошла Джин. Она жалостливо посмотрела на него и сказала:
– Я вылечу тебя, Юджин.
– Ты ведьма?
– Немножко.
Джин принесла из своей каюты старую корейскую книгу, мешочек с какими-то семенами и фломастер. Заглядывая в книгу, она поставила точки на его ступнях и ладонях, положила на каждую точку несколько зернышек и приклеила их полосками лейкопластыря.
– Корейская народная медицина су-джок, – объяснила девушка. – Надо время от времени надавливать на каждую точку, и вся хворь пройдет… Хорошо, что ты не корейский император. Наших императоров нельзя было трогать руками. Сделавший это должен был мгновенно умереть. Однажды у одного из императоров вскочил на губе чирий. Нужна была операция. Но врач не смел и подумать об этом. Он позвал шутов, глядя на них, владыка начал смеяться, и чирий лопнул.
Джин хлопотала около него, ласковая, домашняя. От качки она потеряла равновесие и чуть было не упала. Климович удержал ее за руку и прижал к губам душистую ладошку.
– Не надо! У нас это не принято!
Девушка резко отдернула руку и посмотрела на него со строгой укоризной.
– Выходи за меня замуж, Джин! – брякнул Климович ни с того ни с сего.
Она засмеялась.
– А если не пойду?
– Тогда я вернусь в Японию и прыгну в кратер Фудзи.
Джин покачала головой и снова засмеялась.
– Ладно, живи! Только не впутывай меня больше в шпионские истории.
– Принимается.
Она села на пуфик у зеркала и произнесла несколько фраз по-японски. Климович понял, что это стихи.
– Об осени? – спросил он.
– О любви.
– Переведи!
Джин перевела:
– Встретились снова…
Но ведет к тебе лишь один
Путь сновидений.
Пробужденье – разлука.
О, если б не просыпаться!
– Прочти корейские стихи! – попросил Климович.
– Корейские будут в Корее. Прочти ты что-нибудь по-русски!
Климович испугался. Он не знал стихов о любви к женщине. Та поэзия, что проходили в школе, учила любить Родину и ненавидеть деспотизм. Но вдруг откуда-то выплыло:
– Когда-то у той вон калитки
Мне было шестнадцать лет,
И девушка в белой накидке
Сказала мне ласково: «Нет!»
– Я не знаю, о чем эти стихи, но они очень хороши, – долетел до него голос Джин. – Когда ты их читал, глаза твои светились добром.
Иван Худобин говорит, что искусство должно заниматься тем, что в голове человека, в его душе. Все, что ниже пояса, это удел физиологов, сексологов, анатомов. Стихи японца и русского были о том, что в душе. Это было искусство.
Еще Иван говорит, что Европа и Америка впали в старческий маразм. Их философия крайнего индивидуализма есть не что иное, как старческий эгоизм. Их искусство, лишенное идеи и героя, смердит разлагающейся старостью и давно не мытым телом. Только Россия, если врагам не удастся выжечь ее самобытность, сможет влить свежую кровь в пораженный гангреной дряхлый организм так называемого цивилизованного мира.
– За что ты любишь меня? – спросила Джин. – За красивое лицо?
– Разве мужчина знает, за что он любит женщину? Одно скажу: мужчина любит всю женщину, а не что-либо одно в ней.
Тут Климович вспомнил Верку и, содрогнувшись от отвращения, добавил:
– И ненавидит тоже всю!
– Всю?!
– Да, всю! Это значит, что когда ты станешь моей женой, я буду целовать тебя всю.
Джин засмущалась, быстро собрала свои вещи и ушла, однако вскоре вернулась с термосом и пластмассовой бутербродницей. У Климовича появился аппетит. Он с наслаждением выпил горячего кофе, поел.
– В Сеуле я сделаю тебе свадебный подарок, – сказала Джин.
– Я люблю получать подарки.
– Это серьезно, Юджин. Слушай меня внимательно: через несколько дней после той трагедии волны вынесли на берег Хоккайдо близ Вакканая обломки «Джамбо» и остатки оперения ракеты «воздух-воздух» с американской маркировкой. Примчались репортеры, сделали массу снимков, был составлен даже официальный пресс-релиз, но очень скоро все это конфисковала японская служба безопасности. Тем не менее, брат добыл один экземпляр пресс-релиза. Он есть у меня.
– Какая же ты бессовестная, Джин! Почему ты только сегодня сообщаешь мне об этом?
– Скажи я о пресс-релизе раньше, ты бы не вел бы поиск с таким энтузиазмом. Ведь главным для тебя было убедиться в собственной невиновности.
– Оказывается, ты хитрющая баба, Джин!
– И еще я артистка.
– Это ты уже продемонстрировала в Токио.
