Андрей Орлов - Битва за Берлин последнего штрафного батальона
Максим очнулся, когда шарахнуло совсем рядом, и ему за шиворот посыпалась земля. «Надо же, уснул», – вяло удивился он, завертелся, нащупывая автомат.
– Подъем, боец, подъем, – глухо урчал, тыча его прикладом, нечеткий расплывающийся Соломатин. – Проспишь все на свете. Ну, ты и горазд дрыхнуть, засоня…
Вторая атака была страшнее первой. Немцам нечего было терять. Вряд ли эсэсовское войско могло рассчитывать на милость со стороны победителей. Оно предпочитало умереть, но не попасть в плен. Рвались в бой танки, бежала пехота. Фашисты шли уже не в полный рост, а перебежками, пригнувшись; и старались не скапливаться в одном месте. Позиции орудий Пчелкина фашистские наводчики уже засекли и тщательно выверяли каждый выстрел. Взрывом накрыло расчет – подпрыгнуло переломанное орудие, попадали пораженные осколками солдаты. Второй взрыв – и накрыло замаскированную позицию второго орудийного расчета.
– Без команды не стрелять, покажем этим тварям, где раки зимуют! – привычно голосил майор Трофимов.
Но и командный пункт в центре расположения второй роты немецкие наводчики уже вычислили. Несколько взрывов прогремели в окрестностях наспех вырытой командной землянки, и позиции огласил вибрирующий, срывающийся в панику вопль:
– Мужики, комбату голову оторвало!
– Без паники! – взревел чуть левее замполит Кузин. – Батальон, приготовиться к бою! По противнику… за нашу Советскую Родину… за товарища Сталина, за синий платочек…
– За вашу мать! – истерично хохотал Борька.
Дожидаться, пока замполит дожует свои надоевшие агитки, солдаты не стали – открыли беглый огонь. Нестройно гавкнула батарея Пчелкина – точнее, то, что от нее осталось. Вспыхнули два танка, но остальные останавливаться не стали – огонь с позиций штрафников был уже не таким плотным, как час назад. Страшные «тигры» и «пантеры» объезжали подбитые машины, с рычанием переваливались через мертвых эсэсовцев, устремлялись к берегу канала. За ними бежали солдаты, не встречающие уже серьезного сопротивления. Замолчал пулемет, двое солдат, ведущих из него огонь, сползли с бруствера, сполна выполнив свой долг перед Родиной. Пулемет, ломая треногу, повалился в траншею вслед за мертвецами. Но уже бежал, прикрывая голову, потерявший каску Бугаенко. Поднял массивную штуковину, взгромоздив ее на бруствер, взревел грудным ревом:
– Хорьков, ко мне, держи ленту!
Шеренга эсэсовцев, бегущая по восточному склону, полегла почти полностью. Остальные попятились, пропуская танки. Громоздкая машина не успела перевалиться на бетон – подставила нутро противотанковому патрону. Взорвались внутренности, заскрежетала ходовая часть, и танк встал. Но его уже объезжала вторая «пантера». Гавкнуло жерло – железная махина уже съезжала к воде, уже катила по каналу. Под ее прикрытием пехота воспрянула, устремилась на прорыв. Для орудий этот танк был уже недосягаем. Солдаты стали метать гранаты. Но все они не долетали, взрывались у западного берега.
– Ну, сейчас я задам ему трепку, – пообещал Рывкун, вытаскивая популярную «консервную банку», – Эх, держите меня семеро…
Такому броску позавидовал бы и олимпийский метатель ядра – граната прочертила дугу и с ювелирной точностью плюхнулась в воду в полуметре от танка. Взрывом разворотило смотровое оконце «пантеры», истрепало гусеницы, повредило передние колеса. Машина застыла посреди канала; благодарные зрители взревели. Рывкун, с трясущейся небритой челюстью, судорожно сглатывающий, сполз обратно в траншею.
– Молодец, капитан! – отрываясь от автомата, прокричал Максим.
– Да, я суров, – как-то странно покосился на него Рывкун. – А еще я зол и раздражен.
Третья машина въехала на бетонную «рубашку»… и встала. Заглох мотор. Прошло несколько мгновений – ничего не происходило. Танк не двигался, орудие не стреляло.
– Бензин закончился! – захохотал кто-то прозревший. – Мужики, да у фрицев совсем хреновы дела! Бензина нет, боеприпасов нет, люди наперечет… Да неужели дадим им прорваться?!
Но пехотинцы упорно лезли вперед. Близость цели поднимала их боевой дух. Одни залегали на косогоре, подтаскивали пулеметы, прикрывая штурмующих. Остальные бежали к воде. Многие сбрасывали шинели, прыгали в холодную воду, брели вброд, стегая очередями из автоматов. Смерть товарищей их не впечатляла. Максим строчил из ППШ, уже почти не целясь, в упор. Мелькали бледные лица эсэсовцев, оскаленные рты, изрыгающие какую-то матерную немецкую чушь. Немцы падали в воду десятками и тут же всплывали – одни кверху брюхами, другие – наоборот. Но живые не кончались – похоже, немецкое командование бросило на прорыв всех оставшихся солдат. Воды канала были забиты мертвыми немцами – дикая картина. Максим вспомнил, как всплывает рыба, которую глушат взрывчаткой. Но особенную жуть навевало упорство, с которым шли и шли вперед живые солдаты.
– Не отходить! – взывал из последних сил замполит Кузин. – Ни шагу назад! Окопы не покидать! Никаких контратак! Огонь по врагу из всех стволов!
Творилось непредставимое. Стреляло все, что могло стрелять. Выжившие артиллеристы, не желающие сидеть без дела (в слепой зоне особо не постреляешь), подтаскивали уцелевшие орудия к берегу канала, устанавливали их под плотным огнем противника, били в упор. Никто из бойцов штрафного батальона не покинул траншею. Боеприпасов пока хватало, выдержки – тоже.
Но немцы шли под проливным огнем. Передовые шеренги уже переправились на западный берег, с воплями бросились вперед, падали, не добегая нескольких метров до окопов. Эти считаные метры превратились для них в каменную скалу. Валились убитые, вопили луженые глотки, безостановочно строчили пулеметы. Максим уже не различал лиц врагов – все они слились в одно – усредненное, обезличенное мировое зло, которое нужно убивать, рвать зубами, голыми руками…
На позиции третьей роты прорвались лишь несколько человек, остальных отсекли огнем и уничтожили. Этих нескольких немцев встретили с распростертыми объятиями – бойцы истосковались по хорошей рукопашной. Взмыли саперные лопатки, и за несколько секунд тела эсэсовцев превратились в требуху. С лопатки Максима стекала кровь, его шатало, донимала нестерпимая жажда, он плохо соображал, но почему-то с каждой минутой все крепче верил в то, что сегодня его не убьют…
– Держаться, товарищи офицеры, держаться! – разносился над полем брани дрожащий вопль замполита.
– Как только ситуация напоминает критическую, так сразу «товарищи офицеры»… – ухмылялся запыхавшийся в рукопашной Борька. – А как все в порядке, так «товарищи солдаты».
Держалась третья штрафная рота, вынуждая остатки пехоты отступать к воде и снова переходить канал – убежали, впрочем, немногие. Держалась вторая рота, усиленная дополнительными пулеметами. Лишь на левом фланге, где первая рота понесла большие потери, озверевшим эсэсовцам удалось достичь траншеи, и вспыхнула яростная потасовка. Фашисты наседали, штрафников становилось все меньше, но дрались они, как берсеркеры.
– Артиллерия, стреляйте по нам! – вопили солдаты. – Чего вы смотрите, стреляйте!
– Пчелкин, вашу мать, командуйте! – тряс кулаками окровавленный и оборванный замполит Кузин. – Вам особое приглашение требуется?! По трибуналу соскучились?! А ну, немедленно – пушки на прямую наводку!
Пчелкин, раненный в плечо, не мог открыть огонь по своим, кусал губы, решал мучительную дилемму, потом, хрипло выдохнув, махнул рукой: «Разворачивай орудия!»
Позиции первой роты распахало взрывами, а когда развеялась пыль, стало ясно, что даже отступать там некому…
Несколько часов израненный, истекающий кровью батальон вел неравный бой с наседающим противником. Шесть раз эсэсовцы переходили в атаку – и каждый раз откатывались, не выдерживая огня обороняющихся. Повсюду валялись убитые солдаты, дымились коробы подбитых танков. Удушливый дым, «душистые» дизельные ароматы, вонь жженой плоти – было трудно дышать.
После пятой атаки у штрафников начали заканчиваться боеприпасы. Люди спускались к берегу, забирали автоматы и патроны у мертвых эсэсовцев, перебирались на восточный берег, снимали пулеметы с брони подбитых танков…
В два часа пополудни с юго-западного направления подошли танки 8-й бригады 1-й танковой армии Рыбалко – двумя часами ранее они покинули отбитый у немцев район Шветтин и догоняли рвущуюся к Берлину армию. Танкисты полковника Колпакова с ходу вступили в бой и оттеснили измотанных эсэсовцев к болоту, где и задали им качественную трепку. Дивизия СС «30 января» практически прекратила существовать, развалившись на несколько немногочисленных групп. Прорваться на этом участке 9-я армия Буссе не смогла, откатилась в глубь «котла» и теперь предпринимала судорожные попытки вырваться из окружения в западном направлении, что к батальону штрафников уже не имело никакого отношения…
Танки полковника Колпакова выезжали к безымянной высоте у Ригитцканала, танкисты выбирались на броню, с каким-то священным ужасом разглядывали последствия мясорубки и снулые силуэты выживших, блуждающие по перерытым позициям. За пять часов тяжелого боя в батальоне майора Трофимова погибло двести двадцать человек, восемьдесят пять были тяжело ранены и вряд ли могли когда-нибудь вернуться в строй. Погиб комбат, погибли все до единого командиры рот, батальонный оперуполномоченный контрразведки СМЕРШ, замполиты второй и третьей рот, четверо командиров взводов, санитарка Тамарочка… Троих офицеров отправили в госпиталь в тяжелом состоянии. В строю осталось меньше двухсот солдат, замполит Кузин, лейтенанты Черемушкин и Лодырев. В усиленной батарее старшего лейтенанта Пчелкина уцелело единственное орудие и два снаряда, которые артиллеристы не успели выпустить по врагу. Выжили двенадцать артиллеристов и лично Пчелкин. Раненный во все конечности, он сопротивлялся, когда его укладывали на носилки. Теряющий связь с реальностью, он рвался в бой, был уверен, что и дальше сможет командовать своими солдатами…
