Лайош Мештерхази - Свидетельство
Но Жужа поняла недоговоренное, подхватила:
— Ничего удивительного: фашисты очень многое украли у нас…
Ах, так? Тогда и он, Ласло, выскажет свое:
— Это не наше! От этого за версту несет фашизмом! Это не наше и не может быть нашим!..
Жужа начала краснеть, готовясь к гневному выпаду, но передумала и смолчала.
— Это — факт, — с напускным спокойствием промолвила она. — Чего же об этом спорить! Нужно учиться, а не реконструировать теорию по своему мелкобуржуазному вкусу. Здесь не может быть дилетантства, это тебе не филология, товарищ Саларди!
— Возможно, что я дилетант, — подхватил Ласло. — Но я хочу ответа: есть случайность или нет ее? Важно, с какой из этих двух точек зрения смотреть на вещи. Смерть сама по себе бессмысленна. Она имеет смысл только для жизни и с точки зрения жизни. Существует только то, что живет. Что умирает — того нет. Герои умерли за нашу жизнь, чтобы мы на их смерти научились и стали другими. А миллионы простых жертв?.. Они — страшное, скрепленное кровью свидетельство эпохи… Для нас, для живущих. Свидетельство страшной бесчеловечности, подлости звериного строя, выродившегося общества. И мы должны вечно помнить о его жертвах. Нам нужно научить людей жить и умирать, зная за что. И сделать так, чтобы больше такое не повторилось. Чтобы мы были людьми! Чтобы еще один какой-нибудь Гитлер не нашел для себя почвы — никогда, ни за что!.. Чтобы мы протестовали против любых предрассудков, несправедливой дискриминации, против всякого насилия, грубости, бесчеловечности… Вот в чем был смысл и цель их жизни! — почти выкрикнул он. — Поймите же это! Мы — современники павших. Мы знали их. Если мы не сумеем объяснить самим себе, как и почему дело дошло до этого массового уничтожения, если мы не сделаем для себя выводов, тогда вообще нет смысла жить!
Ласло умолк, снова встретившись взглядом с Магдой. В ее глазах стояли слезы.
Быстрее всех сделал выводы Сечи: простые и практичные. Облокотившись на стол и уронив лысеющую голову в ладони, он изрек:
— Учиться нам нужно, товарищи! Учиться нужно! Нельзя так: руководить районной организацией и… Нас уже сто человек, а скоро будет сто пятьдесят и двести. Мы же в ответе за людей. Руководим целым районом, а сами — невежды.
— Двести членов партии, — встрепенулась Жужа. — Давайте не будем строить воздушных замков! Или ты собираешься принимать подряд всех, кто только ни пожелает?
— Я считал и считаю, что большую часть подавших заявления следует принять.
— Тогда непонятно, почему нельзя принять Мейера.
— Ему нет шестнадцати.
— А то, что Кёсеги не дозрела интеллектуально — это не важно? Или Месарош и Янчи Киш? Почему им нельзя быть в партии? Киш, например, стал контролером общественного снабжения.
— Только что встретил я этого контролера, — буркнул Ласло. — В стельку пьян, на четвереньках тротуар обследует.
Сечи посмотрел на Жужу.
— Пьяниц, дебоширов принимать не будем. Двоих таких примем — две сотни хороших людей от себя оттолкнем.
— Ну, хорошо. А Штерну почему нельзя?
— Купец-оптовик.
— Неправильно. Уже много лет он никакой не купец! Он служащий. Всякий честный человек, вот хотя бы Магда, может подтвердить это.
Магда промолчала, но Ласло все равно бросило в холод. Он хотел было сказать, что за «служащий» был Штерн, но побоялся: еще, чего доброго, заподозрят в ревности. Та же Магда… И он предпочел промолчать. Неожиданно нарушила молчание сама Магда.
— Нет, он не может быть коммунистом.
— Как? — изумленно воскликнула Жужа. — И ты?.. Разве не ты сама говорила мне, что он неплохой человек?
— Неплохой-то он неплохой. Но не коммунист.
— Он может стать им!..
Разговор прочно застрял на темах дня. Говорили о том, что Сакаи подал заявление о переходе из партии социал-демократов к коммунистам. Хорошо это или плохо? И почему вообще он хочет перейти?
Сечи рассказал, что в последнее время Хайду не пропускает случая, чтобы не обругать «прежние порядки», то есть время, когда районную организацию социал-демократов возглавлял Сакаи. Называет Сакаи «агентом коммунистов». Если Сакаи пытается спорить, одергивает его: «Иди к своим коммунистам, там и разглагольствуй». Вот Сакаи и решил перейти… Что ж, пусть будет так. Может, тогда и Хайду опомнится? А Сакаи — авторитетный человек, старый социал-демократ, в типографии его все любят…
Расходились за полночь. Давно пробил комендантский час, но никто и не вспомнил об этом: война-то закончилась!
— Ты смотри мне, даму проводи до самого дома! — шутливо наказывал Андришко Ласло и косил глазами на Магду.
Они молча шли в темной, беззвездной ночи.
— Ты очень хорошо говорил сегодня, — сказала Магда. — Всем понравилось.
— Ну, что ты! — отмахнулся Ласло. — Как уж получилось. Я ведь даже и не думал, что мне выступать придется…
— А ты прав, — продолжала Магда. — Мы и самих себя и все понятия наши как бы с ног на голову поставили. А то, что ты сейчас вот говорил, — это просто так? Для моего утешения?..
— Для твоего утешения?.. Ну, что ты!.. Да и зачем… Может, Фери твой еще…
— Пора начать мне привыкать к этому. — Она сказала это серьезно, сурово и почти спокойно. — Пора…
Они помолчали.
— Утешение, говоришь! — повторил Ласло через несколько шагов. — Разве только для меня самого. Я хочу жить с чистой совестью… раз уж мне повезло больше других… В детстве я привык по вечерам исповедоваться самому себе в совершенных за день грехах. Эта привычка сохранилась у меня надолго: обдумывать каждый прожитый день. Сейчас в моей жизни как бы закончился еще один день.
— День длиною в шесть лет, — задумчиво повторила Магда. — Шесть долгих лет ожидания. Ведь мы не жили в эти годы, а только ждали, все ждали… Мне было двадцать, когда это началось… На втором курсе училась… как сейчас, вижу тот ясный, погожий день… первое сентября тридцать девятого… воскресенье было…
— Я тоже хорошо помню этот день… И еще многое другое помню… В тридцать шестом, в день закрытия олимпиады, я случайно оказался в Берлине, в гостях у одного знакомого профессора. Мы ехали в надземке, и вдруг наш поезд остановили — как раз над Шарлотенбургским шоссе. Внизу двигался кортеж машин… Гитлер в открытой машине — точно подо мной. Не было у меня при себе ни бомбы, ни пистолета, ни даже ножа! И только мгновением позже я сообразил, что мог убить Гитлера и с пустыми руками — просто из открытого окна вагона прыгнул бы на него сверху… Ну, да что уж было потом корить себя… Судьба предоставила случай… а я упустил его… Потом вместе с друзьями мы годами мечтали о подвиге, великом подвиге во имя человечества… И вот теперь, Первого мая, когда… — Ласло чуть не сказал: «Когда я ждал тебя», — когда я встретил Миклоша… Ах да, ты же его не знаешь…
— Ты рассказывал о нем.
— Да, верно. Это мой друг… И он сказал мне: великий подвиг — это, вероятно, сорок пятый год! Только подвиг оказался сложнее и труднее, чем мы его себе представляли… А сегодня вечером один беспартийный инженер очень интересную мысль мне высказал: стать коммунистом — это не выбор, не ставка на каких-то исторических скачках. Человек становится коммунистом потому, что он не может иначе. Вот как…
Они уже стояли возле дома Магды, но она не спешила нажать кнопку звонка к дворнику.
— Я даже во время осады мечтал, как наступит мир и я буду тихо, мирно жить среди своих книг, — говорил Ласло, глядя себе под ноги. — А стал вот — «политиком»! — Помолчав, он добавил: — История спросила нас: хотите вы жить или капитулируете? Люди вы или выродившиеся мещане? Это было испытание на право называться человеком, который из одного лишь смелого гуманизма противостоит любой опасности, побеждает даже силы природы. Уже в тот день, когда мы мучились с большим камнем — помнишь?.. — когда нам нужно было отвечать от имени всей родины: стоим ли мы, венгры, чего-то среди других народов… Теперь-то я вижу: нет в этом никакой заслуги, просто нужда. Самозащита. Я лично не мог бы поступить иначе… Я тебе надоел?
— Ну, что ты! Говори!
— Быть коммунистом — это не значит обязательно совершить какой-то великий подвиг, но это требует, пожалуй, большего, чем подвиг, — всей жизни человека! И мы не можем поступить иначе. Не сердись, что я так разговорился… Уже поздно, ты, наверное, устала… Звони, я подожду.
Но Магда не прикасалась к звонку, она стояла и словно ожидала еще чего-то или сама хотела сказать еще что-то, а может быть, просто прогуляться еще немного в этой милой, теплой ночи. И вдруг Ласло спросил:
— Послушай… А почему ты была против?
— Против кого?
— Ну, против этого Штерна.
Магда удивленно уставилась на него:
— Так ведь разве он коммунист? Разве будет когда-нибудь коммунистом?!
— Верно, но… Чтобы именно ты…
