Владимир Рудный - Гангутцы
Так и лезли в голову эти воспоминания: о сбитом Иване Козлове, о трагической смерти штурмана Олега Сиркена, соседа майора Ройтберга по квартире в Котлах, — он и умер у Петра Львовича на руках, успев только сказать: «Отвоевался. Жаль, что свои…» Разве виновны зенитчики в этом: идет СБ со стороны Турку, тянет на аэродром в черном облаке бьющего из пробитого бака масла. Откуда СБ над Гангутом? А разве не было у противника наших самолетов, захваченных на приграничных аэродромах? Кто мог знать, что это свой тянет после бомбежки Турку?..
Словно предчувствовало сердце Сергея Ивановича, хоть он и гнал от себя дурные мысли. Он протянул руку к телефонному аппарату, едва заслышав хлопанье зениток в районе аэродрома, схватил трубку, выслушал: «Докладывает майор Ройтберг. Зенитчики бьют по чужому бомбардировщику», успел бросить: «Еду», и помчался на сухопутный аэродром.
Когда прилетевший без оповещения ДБ-3, получив два десятка пробоин, сел на летное поле, к нему ринулись ханковские танки. Как ни горько было на душе, а все же Кабанов подумал: «Молодцы, против посадочного десанта нацелены хорошо!»
Барсуков, бледный, но внешне спокойный, спрыгнул на землю и, не докладывая Кабанову, быстро прошел к санитарной машине, распорядился, чтобы сразу забрали в госпиталь штурмана, раненного крупнокалиберной пулей в ногу. Остальные невредимы, самолет в порядке, да и штурман, после обработки раны, сможет, наверно, вернуться в Кронштадт.
Кабанов обнял Барсукова за плечи и увлек в машину.
Он не стал в машине ни о чем расспрашивать, нельзя было расспрашивать даже при шофере, которого Сергей Иванович давно знал и любил. Барсуков в двух словах объяснил, что на МБР-2 возвращаться комфлот не разрешил — рискованно, а вот оповестить о вылете ДБ-3, очевидно, не успели…
Остановив в лесу машину, Кабанов увлек Барсукова в сторону:
— Что решил Военный совет?
— Ставка Верховного Главнокомандующего приказала перебросить гарнизон Гангута на защиту Ленинграда.
— Сдать полуостров?
— Нет, командующий так и просил передать вам, Сергей Иванович: полуостров мы не сдаем. Мы уходим на более важный, решающий участок фронта. Очень туго под Ленинградом, флот должен все силы там сосредоточить.
— Как будут снимать?
— Морем.
— Доложил мою точку зрения?
— Да. Флот не может сейчас расходовать силы, а главное, такое количество горючего для перевозки многотысячного гарнизона на мелких судах. Командующий считает, что для этого нужно слишком много времени, а эвакуацию надо кончить до ледостава. Решили действовать смелее: сюда придет эскадра.
— Эскадра?!
— Ставка приказала флоту снять гарнизон Гангута, Сергей Иванович. Пойдут эскадренные миноносцы и другие корабли. Сам Дрозд поведет. Привет вам прислал.
— Спасибо. Какие нам указания?
— Приказано в первую очередь отправить тылы, раненых, рабочих хлебозавода и холодильника и продовольствие. Рассчитать так, чтобы в последней группе остались наиболее боеспособные части, насыщенные автоматическим оружием. Да, еще забыл… — спохватился Барсуков. — Приказано обязательно с первым эшелоном отправить пожарные команды.
— Сильно бомбят Ленинград?
— Мы еще здесь не видели таких воздушных боев, Сергей Иванович. По две сотни самолетов прорывались к Кронштадту. Зенитная оборона крепкая. С бомбежкой не очень у них получается. Но вот артиллерия изводит ленинградцев. Круглые сутки бьют прямо по улицам, по трамвайным остановкам. Форты и флот защищают Питер. На учете каждая корабельная пушка.
— Обязательно с первым же эшелоном отправим туда артиллерийскую часть, — решил Кабанов и добавил: — Ну, вот что: никому, кроме комиссара, об эвакуации ни звука. Постараемся возможно дольше все держать в секрете. Всех сразу возьмут или частями?
— Пока намечены три эшелона.
— Три?.. Да… — Кабанов нахмурился. — Но все-таки постараемся противника обмануть. План погрузки по часам и минутам разрабатывайте в разных вариантах: погрузка в гавани, погрузка на рейде, скрытый уход и отход с боями. Все надо предусмотреть. Продумаем систему обмана противника. Тут придется действовать хитро и осторожно, чтобы запутать их и запугать. Ну, пошли в машину. Только не понимаю, почему нельзя было сразу начать с тылов и раненых, — упрямо добавил он. — Почему заставили раненых выгружать…
* * *Откуда было знать Кабанову, находясь в сотнях миль за фронтом, что командующий настаивал на погрузке стрелкового батальона не только ради укрепления Ораниенбаумского плацдарма, что само по себе тоже важно для судьбы Красной Горки, всех южных фортов и Кронштадта, но так он действовал и ради Гангута, ради его гарнизона. Удача первого форсирования минно-артиллерийских заграждений и переброски боеспособного батальона под Ленинград — это был веский аргумент при новом докладе командующего флотом члену правительства, Военному совету фронта, а через них и Ставке об эвакуации гангутцев. Решение было принято.
Риск огромный, но риск базировался на разумных возможностях и стратегической пользе. Судьба Ленинграда — это судьба Москвы. А судьба Москвы — это будущее всего отечества.
Линкоры, крейсеры, эсминцы всей силой своего огня сдерживали бешеный натиск фашистских армий на Ленинград. Пока лед еще не сковал Неву, а час этот был близок, они быстро и скрытно меняли позиции и с разных направлений открывали по врагу на подступах к городу огонь. Не смолкнут корабельные орудия и тогда, когда станет на Неве, в Морском канале и в заливе крепкий лед. Но сейчас, в конце октября, снять с огневых позиций эсминцы «Стойкий», «Славный», «Суровый», «Сметливый», «Гордый», минзаги «Марти» и «Урал» — значило лишить фронт под Ленинградом поддержки дивизионов сильнейшей артиллерии, флотской артиллерии, мощь и точность которой проверены и затвержены.
И все же Ставка пошла на это, приказав эскадре КБФ выйти в залив, к его устью, в глубокий вражеский тыл и доставить гарнизон Гангута с вооружением и максимально возможным количеством продовольствия в блокированный Ленинград.
За час до полуночи тридцать первого октября один из назначенных в поход эсминцев, «Славный», стоял в готовности на Большом Кронштадтском рейде. Корабль, в канун войны проходивший сдаточные испытания и в бою поднявший военно-морской флаг, уже был крещен огнем: ставил мины у входа в Финский залив, пережил тяжелейший таллинский переход, отбивал в сентябре массированные налеты фашистской авиации, в одном из осенних сражений получил более полусотни ран, даже вымпел на стеньге грот-мачты был пробит осколком, терял лучших своих бойцов, но до последнего часа перед новым походом вел по вражеским позициям огонь. Таким были и старый заслуженный минзаг «Марти», и эсминец «Стойкий», на котором держал флаг молодой вице-адмирал Валентин Петрович Дрозд, командующий эскадрой, и одиннадцать базовых тральщиков и катеров МО, получивших приказ прорываться к Гангуту. Они отправлялись тем же путем, которым только что прошел маленький отряд Лихолетова с гангутским батальоном. За ними следом четверо суток спустя пойдут другие корабли, но об этом пока знали только в подземелье флагманского командного пункта у Западных ворот Кронштадта, где на картах оперативного отдела прокладывали курсы гангутских походов.
Черная ночь. Рвутся снаряды на каменных набережных Кронштадта. Позади, над Ленинградом, скрестились лучи прожекторов. Цепко, как в клещи, они схватили фашистский самолет и повели по небу. На южном берегу, там, где уже окопались немцы, взлетают белые ракеты. Матросы на боевых постах молча ждут команд. Ждут сигнала с флагмана.
Флагманом идет «Стойкий». В три часа ночи он дает сигнал о выходе. Ему в кильватер уходит «Марти». Концевым следует «Славный» в сопровождении катеров. Впереди тральщики, раскинув параваны, прощупывают путь на запад.
А с левого борта уходящих на запад кораблей стонала ораниенбаумская земля. Над узким прибрежным плацдармом, с трех сторон осажденным врагами, отрывисто стучали пулеметы, взлетали ракеты, рассыпая снопы холодных звезд, и темное небо становилось то кроваво-багровым, то мертвенно-синим, то белым, как раскаленный металл.
С каждой милей корабли отдалялись от фронта. Впереди — черный коридор, уставленный минами, начиненный взрывчаткой и стиснутый с двух сторон вражеской артиллерией.
Штурманы разостлали на столиках в рубках рулоны карт проложенного в штабе курса.
Пока корабли шли в районе Кронштадта и ораниенбаумского берега, штурманы, выбегая на крылья мостика, могли брать пеленг и вносить поправки, пользуясь зажженными для них огнями; но у берегов, занятых врагом, нет маяков, а ночь — темная-претемная; только приборы, только штурманские часы, у каждого, конечно, точнейшие на всем флоте часы, только вся эта нехитрая механика да опыт, штурманский опыт и чутье, все, что идет от талантливости в профессии, помогало вовремя, секунда в секунду, изменять курс, приказать рулевому переложить руль именно в той точке фарватера, что соответствует точке поворота на карте, обойти мель, банку, минное заграждение.
