Избранные романы. Компиляция. Книги 1-16 (СИ) - Кронин Арчибальд Джозеф
Десмонд выдержал паузу, быстро сыграл интродукцию, а потом, откинув голову, начал петь по-немецки.
Он твердо решил выложиться до конца и уже после первых нот понял, что находится на пике формы и никогда еще не пел лучше.
Десмонд действительно выступал перед благодарными слушателями, и когда он закончил, то в коридоре на минуту воцарилась мертвая тишина, а затем раздались бурные аплодисменты.
Он остался сидеть за роялем и, после того как аплодисменты стихли, произнес:
— Но сегодня, в день Светлого Христова Воскресения, я не могу не спеть гимн во славу нашего Спасителя. — И без всякого перехода он запел свой любимый гимн — сладкозвучный «Panus Angelicus».
Когда стихли последние звуки гимна, потрясенные слушатели встретили его почтительным молчанием. Десмонд бросил взгляд в сторону дивана. Мадам Донован сидела вся в слезах. Посмотрев на Десмонда невидящими глазами, она знаком велела ему прикрыть дверь и присесть рядом с ней. Когда он исполнил ее просьбу, она взяла его голову в свои руки и прижала к своей теплой, мокрой от слез щеке.
— Десмонд, — прошептала она, — я потрясена. Вы меня покорили. Ваша красота, ваше обаяние, ваши безупречные манеры, ваша незапятнанная чистота, а теперь еще и ваш чудесный голос. Что же мне делать?! Я хотела бы, чтобы вы стали моим духовником, но это может обидеть нашего добрейшего каноника. Я хотела бы, чтобы вы стали моим сыном…
— Мадам, — перебил ее Десмонд. — Это невозможно чисто физически, ведь вы всего на каких-нибудь девять-десять лет старше меня.
— Тогда прошу вас, помогите мне найти выход из моего отчаянного положения. Я Элоиза, а вы мой Абеляр [879].
— Нет, моя дорогая мадам, я не Абеляр, который, как мне кажется, был не слишком приятной и весьма нечистоплотной личностью. Нет, я священник, и я люблю самой светлой и непорочной любовью прелестную, замечательную женщину, которая, как мне хочется верить, испытывает такую же привязанность ко мне. У нас нет другого выхода, нежели дарить друг другу самые чистые чувства перед лицом Господа нашего Иисуса Христа.
Она тяжело вздохнула, отодвинулась от Десмонда и поднялась с дивана.
— Десмонд, нам пора выпить чая. Хотя бы для приличия. А затем я попытаюсь объяснить вам, почему ощущаю себя такой потерянной и откуда такое смятение чувств. Будьте добры, позовите Патрика, а я пока постараюсь привести в порядок лицо.
Десмонд дернул за шнурок звонка, а затем тактично отошел к окну, спиной к комнате. Он предвидел, что Патрик будет рассыпаться в похвалах, и когда тот, войдя в гостиную, открыл было рот, Десмонд повернулся и предупреждающе приложил палец к губам.
К этому времени мадам уже успела вернуться. Вид у нее был посвежевший, и она, похоже, сумела взять себя в руки. Мадам разлила по чашкам чай, который они выпили в полном молчании. На столе на подносе лежали ломтики пресного хлеба с маслом. Десмонд взял кусочек, заметив, что очень-очень давно не пробовал настоящего домашнего ирландского хлеба.
— Думаю, миссис О’Брайен слишком занята, чтобы самой печь хлеб, — заметила мадам Донован.
На этом все темы для разговора были исчерпаны, и они снова замолчали.
И только когда Патрик унес поднос, мадам, повернувшись к Десмонду, твердым голосом начала свой рассказ:
— Я уже два года пела в труппе Карла Розы, когда однажды во время оперного сезона в Дублине заметила, что ко мне проявляет неприкрытый интерес один пожилой джентльмен. Он всегда сидел в одной и той же ложе, причем приходил только на мои выступления. Это был Дермот Донован, владелец спиртоводочной компании, очень богатый и весьма уважаемый в Дублине человек. Я была польщена. Когда в один прекрасный вечер я получила записку с приглашением поужинать вдвоем, то согласилась. Мы отправились в ресторан «У Жамма», где хозяин лично встретил нас у дверей с величайшими почестями и подал нам изысканный ужин. Мне было очень приятно находиться в обществе такого мужчины — высокого, солидного, хорошо сложенного, седовласого, с аккуратно подстриженными седыми усами. Пил он исключительно «Маунтин Дью», причем совсем немного. Я же отдала предпочтение «Перье». И вот во время ужина в отдельном кабинете он взял меня за руку и произнес очень серьезным тоном: «Джерри! Я люблю вас и хочу на вас жениться. Мне семьдесят лет, я достаточно богат и, надеюсь, способен обеспечить вам счастливую, полноценную жизнь. Я не требую от вас немедленного решения. Приезжайте ко мне, в мое имение Маунт-Вернон в Уэксфорде, и вы все сами увидите». Короче говоря, я приехала сюда и вышла замуж за Дермота Донована. Конечно, журналисты подняли шум и газеты запестрели заголовками типа: «Весна выходит замуж за Декабрь», «Певчая птичка в золотой клетке». Но я ни разу, ни на секунду не пожалела о своем решении. — Помолчав, мадам Донован добавила: — Хотя на первый взгляд это может показаться и странным. Дермот был человеком высоких моральных принципов. Он был из тех ирландцев — и таких немало в нашей стране, — которым в иезуитских школах и колледжах с детства внушали, что секс — это нечто грязное и его следует избегать любой ценой. И вот он всю свою жизнь провел, соблюдая целибат, совсем как настоящий, рукоположенный священник, и в свои семьдесят уже не желал физической близости. Причем этот щекотливый вопрос он обговорил со мной заранее. У него была своя спальня, у меня — своя, что меня вполне устраивало, поскольку моя любовь к нему была чисто платонической. Я была ему хорошей компаньонкой, он любил слушать по вечерам мое пение, а со временем, научившись печатать и стенографировать, я стала его личным секретарем. Мы много путешествовали, в основном на европейские курорты, а зимой ездили в круизы, например в Вест-Индию, на Ямайку и Таити. После пяти лет счастливой семейной жизни он скоропостижно скончался на курорте в Виши. Ничего не предвещало такого трагического исхода, хотя он и жаловался иногда на боль в груди. Похоронили его там же, во Франции. Через положенное время в Дублине огласили его завещание. Мой дорогой покойный муж оставил мне все: и поместье, и свой успешный бизнес. Я, естественно, была ему очень благодарна и, конечно, довольна. Но не успело завещание формально вступить в силу, как оно тут же было опротестовано двумя служащими дублинского офиса: управляющим и бухгалтером. Они потребовали посмертного вскрытия, ссылаясь на подозрительные обстоятельства столь внезапной кончины. — Мадам замолчала, нервно облизала губы, а затем продолжила: — Итак, тело моего бедного мужа было эксгумировано и отправлено на вскрытие в дублинский морг. Была установлена точная причина смерти: разрыв аневризмы аорты. Разве этого недостаточно было для тех двух дьяволов из дублинского офиса? Оказалось, что нет. Они возбудили тяжбу на основании того, что наш брак недействителен, ибо не получил консумации, иными словами, поскольку мы не вступили в супружеские отношения. Меня принудили пройти медицинское освидетельствование. — И снова мадам замолчала, ее глаза стали холодными как сталь. — Я думаю, можно себе представить, насколько это было неприятно и унизительно для меня. Результат нетрудно было предугадать: я оказалась virgo intacta, то есть девственной. Дело рассматривал старый судья Мерфи — мудрый и, слава Богу, честный человек. Он буквально уничтожил негодяев. «Только потому, что эта добрая женщина хранила верность своему мужу, только потому, что не позволила соблазнить себя какому-нибудь человеку помоложе, вы оспариваете ее права и хотите лишить ее заслуженной награды! Дело закрыто и пересмотру не подлежит». — Мадам тяжело вздохнула, но ее глаза по-прежнему горели холодным блеском. — Теперь вы, наверное, понимаете, что я была на грани нервного срыва. Но это еще было далеко не все. Теперь настала моя очередь нанести ответный удар. Я пригласила для аудиторской проверки нашего офиса присяжных бухгалтеров из лучшей лондонской фирмы. Они частым гребнем прочесали все бухгалтерские книги. Как я и предполагала, те двое потенциальных выгодоприобретателей в течение многих месяцев обчищали кассу. Более того, они украли и кое-что еще: обнаружилась недостача поступлений из-за границы на сумму сто тысяч фунтов. Они до сих пор сидят в тюрьме Маунтджой.
