Игорь Гергенрёдер - Комбинации против Хода Истории[сборник повестей]
Онуфриев принял подчёркнуто озабоченное, мрачное выражение,
приблизился к Володе:
— Я вижу всё, что вы пытаетесь скрыть!
В глубине души Василий Ильич считал невиновными большинство тех, кого забирали подчинённые ему люди: за исключением разве что бандитов, которых посчастливилось схватить на месте преступления. И сейчас думалось: трое, о ком было доложено, невиновны. Да и с этим бывшим агентом не стоило бы теперь сводить счёты. Вероятно, он претерпел от большевиков такое, что повредился в рассудке: к кому принесло? Ну и враки его сами за себя говорят.
— Василий Ильич, — обратился к начальнику Панкеев, — разрешите, я займусь арестованными?
— Погодите, — Онуфриев вопросительно смотрел на министра: — Так вы полагаете…
Тот картинно указал на Володю:
— Займитесь им! А те… вы уверены, что он не хочет вашими руками взять их жизни?
«Не к полковнику ли Ромеев шёл?» — сверлила между тем мысль.
Онуфриев сказал осторожно:
— Отпустим их…
— Решайте, — зловеще произнёс Роговский. — А мы — посмотрим…
Володя умоляюще вскричал:
— На колени встану! Я — фон Риббек — на колени! Но не отпускайте вы их, вся ихняя сеть в руках у вас…
— От себя отводит, — с деланно–торжествующей уверенностью заявил Роговский Онуфриеву, следя за его лицом, стремясь проникнуть в его мысли. — Нас интересует действительная сеть, и я требую результатов, полковник!
Ромеевым занялись, а Панкееву было приказано позаботиться, чтобы троих задержанных отпустили.
11
С солдатами к пакгаузам отправился дружинник. Быбин по пути возмущался:
— Без проверки — и враз отпустить! А кто они, как не разведчики?
Шикунов подхватил вежливо–ласково, будто он не досадует, а говорит любезность:
— Зато умелого, умного человека сцапали. Впились в него!
По–всегдашнему пасмурный Лушин ввернул со сварливой, злой нотой:
— Видать, много чего есть за ним…
— Но он — за нас! — воскликнул Сизорин, заглянул в лицо Лушину: — И не жалко вам, что он погибает? — отскочил, пряча выступившие слёзы.
Дружиннику указали отделение пакгауза, где были заперты трое. Он отодвинул засов, распахнул дверь. Тотчас из помещения донёсся громкий голос барышни:
— О, новое лицо! Наконец–то! Голубчик, вы знаете, какие–то пьяные люди нас заперли… хотели надо мной надругаться, ограбить. Я пожалуюсь генералу!
— Выходите, это самое, — дружинник показал рукой, — на волю.
Вслед за ней появился мужичонка в лаптях:
— У меня сынок за народный Комуч кровь льёт, а меня — под запор…
Проходя мимо солдат, барышня узнала их, отвернулась, ускорила шаг.
— Ну, — пробормотал Быбин, — а где пацан? — вошёл в помещение. Через минуту выбежал: — Держи-и их! Убили!
Барышня мчалась прочь по уходящей вдаль узкой полосе: справа -
бесконечно длинный пакгауз, слева — громыхающий по рельсам состав. Сизорин и Лушин настигали её. «Лапоть» попытался вскочить на тормозную площадку вагона, но Быбин с Шикуновым оторвали его от поручней, повалили наземь.
Быбин, обычно степенный, сейчас чуть не дрожал, сбивчиво объясняя дружиннику:
— Мы троих привели–то… пацан с ними ещё, малолеток! И — нету! Захожу: где? А? Под опилками — неживой…
Парень шагнул в пакгауз, вытащил на свет тело, вытащил привычно, будто
мясную тушу. Нагнулся, поворочал, пощупал.
— Удушен. Вишь, дорожки на шее.
Лушин и Сизорин, выкручивая ей сильные руки, привели ожесточённо сопротивлявшуюся беглянку. Шляпка с вуалью потерялась, растрёпанные волосы упали на лицо. Женщина тяжело дышит, всё в ней клокочет неистребимо–ненавидящим упорством.
Её сообщник выглядит как–то «суше», он сидит на земле, низко наклонив голову, сжав её ладонями.
Шикунов поражённо и вместе с тем в отрадном облегчении объявил:
— Ведь он это заране знал — Володечка! Увидите, мол, что выйдет: против чего никто не попрёт. Вот и вышла истина.
Порыв ребячливости сделал непохожим на себя Быбина — он бурно восхитился Ромеевым:
— Очень расчётливо понимал. Заметили, как он крикнул, чтоб эти услышали: уезжаем–де! уходит наш эшелон! Чтоб эти думали: если их отопрут, то уж другие — кто про пацана не знают. И придушили, — закончил ликующе, как мог бы сказать: «Попались!»
Впрочем, его настроение тут же сменилось. С гневным презрением обратился к пойманной:
— Боялись, значит, что снова может рассказать?
Лушин выругался:
— Отомстили! Не терпелось отомстить, у-уу, краснюки–погань, кар–ратели… — он смачно, с чувством сплюнул.
Быбин поторопил:
— Ведём назад в контрразведку!
— Ну, ты! — вдруг набычился дружинник. Он был из тех малых, что знают себе цену. — Не х… командовать! — направил на добровольца громоздкую «Гра».
Тот вытаращил глаза:
— Ты чё?
— У меня приказ: отпустить! Пусть идут.
— Но они убили!!! — вскричал с безумным лицом Сизорин.
— На меня это без влияния. Я здесь с приказом: отпустить. Будешь ещё мне указывать!
«Лапоть» встал на ноги. Барышня отбросила волосы с лица.
— Ну, уж нет! — Быбин выстрелил из винтовки в воздух, закричал: — Тревога!!!
***На тесном пространстве между пакгаузом и железнодорожным полотном
собирались добровольцы. Раздвигая толпу, подошли чешские легионеры: офицер и двое рядовых.
Пострадавшие от большевиков смотрели на чехословаков как на спасителей. Благодаря им советской власти не стало от Волги до Тихого океана. И они держали себя соответственно.
Офицер с холодной властностью, нажимая на «о», спросил:
— Что про–зочло?
Ему стали рассказывать… Он был отлично сложён, осанист, аккуратно подрубленные узкие усики, тонкой кожи чёрные перчатки. Достав портсигар, серебряный, с монограммой, вынул папиросу, щёлкнул зажигалкой, закурил. Задавал вопросы, уточняя, что именно узнавали барышня, «лапоть», парнишка у военных около эшелонов. С цепким вниманием выслушал поочерёдно
четверых добровольцев, осмотрел труп подростка. Вдруг с улыбкой обратился к
барышне:
— Отчэго он убитый?
— Не знаю! Контрразведка меня отпустила! Вам подтвердит началь…
Хрусткий звук удара. Молодая женщина отлетела в толпу: та раздалась — и она упала навзничь, вскинув длинные ноги в красивых ботинках. Платье и нижняя юбка задрались, обнажив гладкие пышные ляжки.
— Сучэнка! — чех сделал ударение на первом слоге. Вынул изо рта папиросу, плавно выдохнул дым. — Взъят!
***Майор Иржи Котера был пражанин. До мировой войны он занимал видную должность в крупной торговой компании, что закупала в России лён, пеньку, коноплю. Поскольку требовалось бывать в России, Котера выучился говорить по–русски. Истый патриот, он ненавидел австрийцев и мечтал о независимой Чехии. Попав на фронт, перебежал к русским, вступил в чехословацкий легион, чтобы воевать с Австро — Венгрией. Когда легион (чаще его называют корпусом) выступил против большевиков, Котеру, учтя его знание русского языка и опыт общения с русскими, назначили на одну из руководящих должностей в срочно сформированной контрразведке.
12
Володя, со связанными за спиной руками, сидел на стуле в кабинете Онуфриева. Тип в некрашеного холста косоворотке с засученными рукавами ударил его по губам аршинной дубовой линейкой.
Роговский стоял поодаль на сверкающем паркете в позе несколько
театральной, хотя подозрения царапали по сердцу всерьёз.
— Повторяю: с кем из офицеров вы шли на связь?
Ромеев получил ещё один удар линейкой; из разбитых губ капала кровь.
Полковник, сидя за столом, набивал нюхательным табаком ноздри.
— Отвечай! — оглушительно, со вкусом чихнув, добавил: — Покалечим!
— Не надо бить, — тоном просьбы сказал Евгений Фёдорович: он говорил это после каждых двух–трёх ударов.
И вдруг связанному — нахраписто, свирепо–хамски:
— Имена офицер–ров?! Живо!
Володя молчал, и тип опять прошёлся линейкой по его губам.
— Ты усугубляешь своим упорством! — проорал со своего места Онуфриев.
Вошёл молодцеватый чешский майор, вскинул руку в перчатке к козырьку, представился.
— Этот чоловек взъял троих людей? — указал взглядом на Володю.
— А в чём дело? — Роговский, эффектно подбоченившись, с апломбом назвал себя, свой пост.
Котера с дежурно–любезной улыбкой, как о приятном, уведомил:
— Он берьотся к нам.
— Это невозможно! Он опасный враг, многолетний провокатор царской охранки! Ему вынесен смертный приговор партией эсеров.
— Очэн сожалею, — сказал чех невозмутимо. — Нам нужно его взъят! — кивнул двум легионерам. Те встали у Володи по бокам.
