Вард Рейслинк - Ладан и слёзы
— Ты что-нибудь слышишь? — спросил я.
— Да, но не знаю, что это такое, — сказала Вера. Я тоже слышал какие-то звуки, но не понимал, что они означают. Как будто чьи-то шаги то приближались, то отдалялись или доносились глухие удары в боксерскую грушу, которую кто-то молотил изо всех сил.
— Позвони еще раз, — предложил я.
Вера позвонила. На этот раз мы услыхали звонок: мелодичный перезвон разнесся по всему дому. Казалось, толпа людей высыпала в прихожую — хохочущих, орущих, явно навеселе, — но потом шум внезапно стих, и мы услышали, как кто-то снимает цепочку на двери.
Я спрятался за Верину спину, впившись глазами в дверь, которая чуть-чуть приотворилась. Из щели высунулось угрюмое лицо. Оно было изрыто оспой или еще какой-то болезнью, серая кожа была испещрена мелкими рябинами. Я вспомнил, как пожарник сказал: «Пемза». Голова у меня пошла кругом: неужели это и есть Верин дядя, ведь я его себе совсем не таким представлял. Господи, до чего же отвратительная рожа была у этого человека! Я сжался в комочек за спиной Веры, стараясь, чтобы меня не было видно и дядюшка Андреас не заметил моего ужаса. Вера тоже пришла в замешательство и смогла выдавить из себя лишь какие-то нечленораздельные звуки.
— Вам что надо, озорники? — пробурчал дядюшка Андреас.
— Дядя Андреас, я ваша племянница Вера. Я… мы…
— Племянница Вера… — пробормотал он, окидывая ее недоверчивым взглядом.
— Да, дядя Андреас. Мы просто зашли к вам, но, если вам некогда, мы сейчас же уйдем. Мы…
— Зашли, говоришь? Нашла время заходить… У меня гости, я не могу вас принять. А это еще кто с тобой?
— Мы живем по соседству, — представила меня Вера. — Встретились по дороге, когда бежали из Антверпена. Его родители погибли во время бомбежки.
Пемза бросил на меня пронзительный взгляд.
— Соседский мальчик, говоришь? Странно, что я этого постреленка никогда не видел.
— Да-да, он из нашего квартала, — поспешно объясняла Вера.
Дядюшка Андреас буркнул еще что-то, а потом сказал:
— Твой отец не научил тебя приличным манерам. Разве благовоспитанный человек врывается в дом вот так — ни с того ни с сего? А где твои родители, они тоже здесь?
— Папа в армии. А мама… я не знаю, где она… — прошептала Вера.
Я сразу понял, в чем дело. Он не желает впустить нас в дом. Но меня это нисколько не огорчило. Если бы мне предложили выбрать, остаться здесь или уйти, я без колебаний выбрал бы последнее. Мне совсем не нравились ни физиономия этого Пемзы, ни его голос, похожий на скрежет ржавой пилы. Но Вера продолжала разговаривать с дядюшкой Андреасом, пока он не отворил дверь пошире и не сказал:
— Входите, только ненадолго. Мне некогда. Ступайте на кухню. Получите там по бутерброду.
Я проскользнул в дом следом за Верой, и мы очутились в полутемном холле.
Нет, я не стал говорить дяде Андреасу, как собирался: «А у вас хорошо, дядя Андреас». Я плотно сжимал губы и боялся даже дышать. Да и по правде сказать, было здесь далеко не так роскошно, как я ожидал. У входа лежал вытертый коврик, а рядом с небольшим зеркальцем висели служившие вешалкой большие, ветвистые оленьи рога.
На вешалке я заметил военную фуражку и офицерский ремень и сразу определил, что они немецкие, по орлу на фуражке и по надписи на пряжке ремня: «Gott mit uns».[17] В холле стояла синяя мгла от табачного дыма.
Дядя Андреас в рубашке с закатанными рукавами и в одних чулках провел нас на кухню, которая была в конце длинного коридора. Мы миновали запертую дверь, из-за которой доносились веселые мужские и женские голоса. Слышалось звяканье рюмок.
«Что правда, то правда, — думал я. — Не очень-то вежливо свалиться как снег на голову да еще задерживать дядю Андреаса, когда у него гости. Хотя, с другой стороны, откуда нам было знать, что у него вечеринка». В кухне дядя Андреас предложил нам сесть за стол. Затем вытащил из шкафа хлеб и масло, движения у него были быстрые и нервные, как у человека, у которого на уме было что-то свое, а тут нежданно-негаданно — куча неприятностей.
— Вот молоко, вот стаканы, только ничего не разбейте, да смотрите, чтоб без шума, — сказал он Вере. — А я должен вернуться к гостям. Потом я к вам загляну.
На прощанье он еще раз напомнил, чтобы мы не шумели и не выходили из кухни.
— Вы меня поняли? — грозно спросил он, и его изрытое оспинами лицо стало еще более свирепым. Мы молча кивнули, и он удалился, бесшумно ступая в своих чулках.
Мы сидели за столом безмолвные, ко всему безучастные.
Такого приема мы никак не ожидали. Похоже, что дядюшка Андреас запер нас в кухне. Мы стали пленниками этого предателя.
— А почему нам нельзя выйти из кухни? — спросил я.
— Потому что он не хочет, чтобы мы помешали его гостям, — мрачно ответила Вера. Она схватила нож и отрезала кусок хлеба.
Кухонное окно было распахнуто, с улицы доносился свежий ветерок.
Я вспомнил о немецкой форменной фуражке и портупее, и, чем больше думал о них, тем подозрительнее мне казался этот дом.
— В холле висит фуражка немецкого офицера, — сказал я, не в силах более молчать.
Вера кивнула. Оказывается, она тоже успела бросить взгляд на вешалку. Я внимательно поглядел на нее. Молчание Веры меня озадачивало и даже казалось враждебным. А может, она просто подавлена всей этой обстановкой так же, как и я?
Громкий смех и крики дядюшкиных гостей доносились даже сюда. Им там, верно, очень весело. Какая-то женщина пронзительно кричала, повизгивая, как собачонка, которую переехала машина.
— Ты слышишь? — испуганно спросил я.
Но Вера сделала вид, что ничего не слышит, и протянула мне через стол намазанный маслом кусок хлеба и стакан молока.
— Ешь, Валдо.
Мне показалось, что я слышу мамин голос, которая, бывало, вот так же говорила: «Ешь, Валдо, ешь, пожалуйста». Это случалось обычно тогда, когда она почему-либо не хотела отвечать на мои вопросы.
Голода я уже не чувствовал. Испуг и волнение комом застряли в желудке, казалось, в нем уже не осталось места ни для чего другого.
Я помотал головой.
— Какое у него страшное лицо, — сказал я. — Теперь мне понятно, почему пожарник назвал его Пемзой.
— Фу, Валдо, как тебе не стыдно! Ну как можно говорить такие вещи? Он ведь не виноват…
Я совсем забыл: ведь это ее дядя, Вере, конечно, неприятно слышать о нем такое… Я не стал продолжать, отхлебнул молока. Шум в доме внезапно стих. Странно. Я сидел спиной к двери, ведущей в коридор, и все время был настороже. Вот-вот Пемза с топором или ножом в руке ворвется в кухню, неслышно ступая в своих чулках. Ледяные мурашки забегали у меня по спине, я впился взглядом в лицо Веры, ожидая увидеть у нее слезы — слезы стыда или страха. Но ничего не увидел, совсем ничего. В коридоре было по-прежнему тихо, и за дверью, где находились гости, тоже царила мертвая тишина.
Эта непонятная тишина пугала меня и вместе с тем будила мое любопытство.
— Может, пойдешь посмотреть, что там, в коридоре? — прошептал я.
Вера нерешительно подняла голову и слегка побледнела.
— А ты? — спросила она.
— Давай посмотрим в замочную скважину.
С этими словами я тихонько придвинул табуретку к двери, чтобы заглянуть в замочную скважину и увидеть, что делается в коридоре. Но ничего не увидел ни в длинном голом коридоре, ни в наполненном табачным дымом холле.
— Такое впечатление, что все ушли, — робко сказал я. И явно поторопился — в тот же миг загремели раскаты мужского голоса, сопровождаемые пронзительным смехом женщины. Одна из выходящих в коридор дверей распахнулась. Я прильнул вплотную к замочной скважине и с бьющимся сердцем смотрел, что там делается. А в коридоре происходило что-то невообразимое. Мужчина и женщина с трудом вылезли друг за дружкой из комнаты и поплелись по коридору к выходу. Оба были мертвецки пьяны и время от времени, тяжело сопя и хихикая, приваливались плечом к стене. Жакетик, который женщина надела на голое тело, был расстегнут, но она, словно ничего не замечая, пошатываясь, брела по коридору, и мужчина все норовил обхватить ее сзади, пока наконец не свалился, ударившись головой о стену. Женщина засмеялась, потянула его за волосы, словно помогая подняться, и он громко выругался. С минуту он сидел неподвижно, подняв колени и свесив между ними голову. Женщина, поддразнивая, легонько пнула его ногой, но сама, потеряв равновесие, упала прямо на него. Я вначале думал, что она больно ударилась и сейчас закричит, но вместо этого она стала хохотать, да так громко и заливисто, что, казалось, воздух наполнился звоном.
— Кто это там хохочет? — спросила Вера.
— О-о… — только и смог вымолвить я.
— Что-нибудь видно? Дай поглядеть.
Очень мне не хотелось уступать Вере место, но она, сгорая от любопытства, оттолкнула меня в сторону. Едва Вера увидела, что творится в коридоре, она с возмущением отпрянула от двери.
