Вард Рейслинк - Ладан и слёзы
Теперь я знал, что в мире существует прекрасное и уродливое, приятное и отвратительное. Собственно, я и раньше это знал, но еще никогда не ощущал это так остро, как сейчас. Я только никак не мог понять, для чего уродливое и отвратительное вообще существует на свете. Великие люди могли бы это объяснить, но они все объясняли по-разному и всегда противоречиво.
Птичка слетела с ветки. Я провожал ее взглядом и мысленно прощался с нею: «До свиданья, птичка, лети себе вольно, лети под облака». Она не просто улетела — она выпорхнула из моего сердца. И мне было до слез жаль, что она исчезла.
Потом опять донесся гул, тот самый, что мы слышали в амбаре: тяжелые грузовики снова покатили по дребезжавшим доскам временного моста. Вот оно — уродливое, отвратительное, ужасное лицо войны.
— Слышишь? — спросил я.
— Да, — отозвалась Вера. — Это танки. Они опять двинулись вперед.
Нет, война еще не кончилась. Там, на шоссе, танки снова двинулись дальше. Они не могли долго стоять на месте. Этим черным дьяволам некогда гулять в лесу и любоваться птичками. Они торопятся вперед — уничтожать людей, дома и все, что попадется на пути.
Глава 6
Теперь, когда мы повернули к дому, нитка натянулась до отказа. Катушка, спрятанная внутри военной машины, стала внезапно разматываться в другую сторону, и нас, обвитых концом стремительно размотавшейся нитки, захлестнула петля, которая то внезапно затягивалась, то чуть-чуть ослабевала. Слава богу, для нас война уже кончилась. У нас она была позади. Всюду, где нам встречались беженцы, мы слышали только одно: домой, домой. И это возвращение было зрелищем еще более грандиозным, чем исход.
Но все ли в действительности кончилось для нас и осталось позади — это пока неизвестно. Интересно, что имел в виду тот мужчина с бородой пророка и налитыми кровью глазами, когда он, обратившись к беженцам и воздев руку к небу, воскликнул: «Взгляните на солнце, оно каждый день неизменно встает на востоке и опускается на западе — вот так же неизбежно погибнут немецкие кровавые собаки…»?
Такие слова не забываются, к ним возвращаешься все чаще, и, чем больше думаешь, тем яснее становится их смысл. Большинство называло этого человека «старым чудаком», но были и такие, что говорили: «Он прав, он истинную правду говорит». Что же, возможно, и так.
На обратном пути Вера обратилась в пункт помощи Красного Креста, чтобы ей сделали перевязку, и эту ночь мы провели в покинутом англичанами бункере, где валялись банки из-под мясных консервов и пустые коробки от сигарет.
Мы поднялись рано утром и уже к полудню были в Тилте.
— Мой дядя Андреас тут живет, — сказала Вера. — Пойдем к нему. Может, он поможет нам купить билеты на поезд?
— Почему бы не пойти? Он богатый, твой дядюшка? — спросил я.
— Богатым его не назовешь. Но у него собственная вилла, понимаешь?
Я прямо рот разинул от изумления: собственная вилла, и она говорит об этом так просто, будто у каждого есть дядюшка с собственной виллой!
— Вообще-то я видела его всего раз в жизни, — продолжала она, — лет пять назад. Вполне возможно, что он меня и не узнает.
Я спросил, не предлагал ли этот дядя хоть раз провести на его вилле школьные каникулы, Вера покачала головой.
— Мы не поддерживали с ним близких отношений. Папа часто говорил, что Андреас паразит. А однажды даже сказал: «Знаешь, дочка, от нашего дядюшки Андреаса ничего путного ждать не стоит, промотал он все свои денежки, да и крыша у его виллы бумажная…»
Я не все понял из того, что рассказала Вера. Что такое «паразит»? Что значит «промотал денежки»? И разве бывают дома с бумажной крышей? Я немного выждал, а потом все-таки спросил, что означает слово «паразит».
— Видишь ли, что именно оно означает, я и сама толком не знаю. Чудак какой-то, наверное. Человек, который живет один и ни с кем не водится.
— А он действительно такой?
— Ну, может, папа немного преувеличил…
Я надеялся, что Верин папа действительно немного преувеличил. Если дядя Андреас ни с кем не дружит, ему наверняка не понравится, что мы заявились к нему в гости.
— Это все чепуха, — сказала Вера. — Главное, узнать бы, на какой улице он живет.
— А ты что, не знаешь?
— Нет.
Вот так номер! Я был в отчаянии, но Вера не думала сдаваться.
— Ничего, мы у кого-нибудь узнаем, — решила она.
Мы медленно побрели по улицам, надеясь найти кого-нибудь, кто бы сказал нам, где живет дядюшка Андреас. Мы встречали прохожих, но большинство были тоже беженцы, и расспрашивать их было бесполезно.
По улицам проносились немецкие грузовики, нагруженные пулеметами, от их тяжести камни вылетали из булыжной мостовой. Вера обратилась к женщине, которая подметала крыльцо своего домика, но та никогда не слышала о человеке по имени Андреас Спигел.
— Спроси-ка лучше его, — посоветовала она, указав рукой на приближавшегося к нам пожарника.
Мы повторили наш вопрос. Пожарник задумался и, зажмурив глаза, сдвинул каску на затылок.
— Андреас Спигел… Знакомое имя. — Он открыл глаза и поглядел на крышу соседнего дома. Мы невольно проследили за его взглядом, словно ожидая увидеть на крыше дядюшку Андреаса. А пожарник вдруг щелкнул пальцами. — Я знаю, о ком вы спрашиваете. Это Пемза. Сейчас я вам в двух словах объясню, как к нему пройти. Вот смотрите…
Не только в двух словах, но и с помощью выразительных жестов он объяснил нам дорогу: мимо цикорной фабрики, дальше свернуть налево, потом направо.
— Там перед домом растет большой каштан, — добавил он для уточнения.
— Перед виллой, у него вилла, — поправила его Вера.
— Все равно, вилла тоже дом, — сказал пожарник. Вера поблагодарила его, и мы пустились в дорогу.
— Почему он назвал его Пемзой? — поинтересовался я.
— Прозвище, наверное.
Я подумал: какое забавное у Вериного дядюшки прозвище, а вслух сказал:
— Только бы он был дома…
— Придется рискнуть, — ответила Вера.
Она еще немного прихрамывала, антисептическая мазь, которой в медпункте смазал ее ноги санитар, сделавший перевязку, конечно, не могла сразу унять боль и залечить волдыри. Мне было ее очень жаль, и я сказал:
— По-моему, я уже вижу каштановое дерево.
— Хотелось бы мне, чтобы это было так, но мы пока только вышли на дорогу, — вздохнула Вера.
Чтобы дорога показалась короче, я стал мысленно представлять себе дядюшку Андреаса. Это было нелегко, ведь я ничего о нем не знал, кроме того, что его называли паразитом, что он промотал свои денежки и живет на вилле с бумажной крышей. Вера сама видела его всего один раз — пять лет назад.
Наконец мы увидели каштан. Когда мы подошли поближе, он показался нам не таким уж высоким, каким его описал пожарник, я даже предположил, что это не тот каштан. Но Вера решительно заявила, что мы точно следовали по маршруту, указанному пожарником, а потому ошибки быть не может. Итак, мы добрались до места.
После недолгого колебания Вера толкнула калитку. Это был ее дядя, и потому она пошла вперед, а я за ней. Небольшая аллея, с обеих сторон обсаженная низким декоративным кустарником, вела к вилле.
Оба волновались: неизвестно, как дядюшка Андреас нас встретит, а ведь от этого в конечном счете зависит наше возвращение домой.
Закрытые ставни свидетельствовали о том, что в доме никого нет, впрочем, их могли закрыть из предосторожности. Многие сейчас закрывают ставни, чтобы сохранить стекла во время бомбежки, да и просто так, на всякий случай. На боковой дорожке стояла машина с заляпанными грязью брызговиками.
— Это его машина? — спросил я.
— Да, — ответила Вера, впрочем без особой уверенности.
Мы с любопытством заглянули внутрь. На заднем сиденье стояла какая-то таинственная установка, похожая на радиоприемник с множеством кнопок и проводов. Потом я посмотрел на запертый дом, и мое радостное ожидание сменилось отчаянием. Захотелось повернуться и бежать прочь. Было такое ощущение, будто отовсюду за нами незаметно подглядывают: из всех щелей, из замочной скважины. Но Вера смело приблизилась к входной двери и решительно позвонила. Звонка не было слышно — во всяком случае, мы его не услышали.
Сейчас дядюшка Андреас появится перед нами. Как мне к нему обратиться? «Добрый день, менеер Спигел…» Нет, пожалуй, проще: «Дядя Андреас…» В том случае, если в доме все так же благополучно, как и вокруг него. Однако дядюшка Андреас не появлялся. Мы терпеливо ждали, прижавшись к двери ухом в надежде услышать за дверью хоть какой-то шорох.
— Ты что-нибудь слышишь? — спросил я.
— Да, но не знаю, что это такое, — сказала Вера. Я тоже слышал какие-то звуки, но не понимал, что они означают. Как будто чьи-то шаги то приближались, то отдалялись или доносились глухие удары в боксерскую грушу, которую кто-то молотил изо всех сил.
