Артур Черный - Комендантский патруль
— Вот тебе, блин, отцы-командиры… Рэгс даже не спросил меня, что была за зачистка, где была и чем закончилась.
Участковый-чеченец вторит ему:
— Он не помнит вечером, что происходило утром. Я у него как-то отпрашивался на день домой за город, а потом получил выговор, что отсутствовал на работе. «Я, — говорит, — забыл записать твою фамилию и думал, что ты сбежал».
6 июня 2004 года. Воскресенье
Утром Тамерлану некогда, и он коротко ставит задачи на день:
— По рабочим местам!
Ахиллес убалтывает Большого Бармалея съездить на переговорный пункт. Тот соглашается, но просит помочь разобраться в бумагах на своем 12-м участке. Втроем мы вскоре опрашиваем пять человек и с легким сердцем едем на местный телеграф.
В настежь распахнутой на ветру дырявой «девятке», в глухом углу первого этажа светлеет единственным застекленным окном переговорный пункт. Внутри бедно побеленные и покрашенные стены, четыре пластиковые кабинки.
На этих переговорных пунктах слишком часто убивают, и Бармалей, озираясь по сторонам, небезосновательно торопит нас. Но Ахиллес уже спустил с цепи свой язык и целых полчаса безостановочно мелет в телефонную трубку. Я звоню Эсмиральде, зеленоглазой красавице из далекой России. Она, волнуясь при каждом слове, сообщает, что с апреля в Чечне находится ее брат. Где точно, она не знает, а я напрасно называю районы и населенные пункты.
Бармалей увозит нас к отделу. Ахиллес уходит в кафе, где уже разливает по пластиковым стаканчикам водку добрый Сквозняк и хитро цокает языком плутоватый Ара. Я возвращаюсь в общежитие, где, выпив литр воды, укладываюсь спать.
Будит меня уже вечерняя тревога. Нас строят на подавление каких-то беспорядков, охвативших Ленинский район города. Для каждого это удивительно и ново. Никто из нас не может понять, что могут быть за беспорядки, если до сих пор не слышно стрельбы. Это привычка войны никак не хочет выдернуть сознание из своего порочного круга, где слово «беспорядки» подразумевает минимум беспорядочную стрельбу и разбои, а максимум — боевые действия. Кто-то ворчит, что неплохо бы направить с нами комендантские БТРы.
Колонной из четырех машин, разрезая вечернюю духоту засыпающего города, мы летим в соседний район навстречу повседневной неизвестности. Никакого волнения, лишь звенящая струна жгучего интереса (что же там происходит?) вздрагивает в моем сознании.
Но мы не успеваем, по рации дают сигнал «Отбой». Ленинский РОВД справился без посторонней помощи. Меня точит обида пропущенной возможности хоть как-то скрасить нудное однообразие рабочих дней. Там, возможно, была хорошая драка или ядерный накал страстей, который так неудачно был сегодня пропущен.
По разным слухам, носимым по отделу нашими языками, Рамзес Безобразный готовится невероятно высоко взлететь со своего нынешнего поста заместителя Тамерлана до заместителя самого Рэгса. Славная будет парочка командиров. Один тупой и трусливый, второй жадный и безобразный.
Больше всех такой новостью удивлен сам Тамерлан. В углу кабинета он молча жует губами и, покачивая головой, говорит:
— Ты, смотри-ка… Тупой, тупой, а куда нацелился… Не зря, видать, Рамзесом зовут. В фараоны метит.
7 июня 2004 года. Понедельник
На суету рабочего дня дула наших автоматов наводит лично Рамзес Безобразный. Главная сегодняшняя цель, которую необходимо насмерть поразить, — раскрытие сразу нескольких преступлений. Радостные оттого, что нет Тамерлана, который крут с нами и не дает никакого спуску, мы одобрительно качаем головами и оживленно толкаем вперед личную инициативу тотчас же приступить к раскрытию десятка преступлений.
Как мухи с потревоженного пирога, разлетается по своим домам и делам служба участковых. Я иду раскрывать преступления на свою кровать, в глухие углы тупеющего от обыденности сознания. Остальные же растворяются в воздухе.
В обед на пороге моей «квартиры» появляется контрактник Белка, который наконец-то нашел время вывезти меня на 26-й блокпост, где, по данным его разведки, стоят наши земляки, — отряд красноярского ОМОНа.
Белка, опер уголовного розыска, мой давний и необязательный в исполнении своих обещаний друг, носит свое имя с самого начала командировки. Из глухой сибирской тайги он привез сюда целый куль кедровых орехов, которые грыз почти месяц и шелуху которых еще почти месяц выметали потом из своей комнаты живущие с ним товарищи.
Белка с Опером собираются по своим уголовным делам в МВД республики за нужной информацией. Водитель Удав подгоняет к воротам дежурную машину уголовного розыска, бронированный «уазик» — дребезжащее зеленое чудовище. Затемненные стекла, перекалившийся на солнце металл и закрытое, непроветриваемое пространство сливают с нас сплошные реки пота. Сизое покрывало пыли плещется внутри машины.
Удав, мокрый и толстый, подводит «уазик» прямо к воротам с надписями: «ОМОН», «Не входи, убьет!». Из-за железных ворот показывается вооруженный боец со снайперской винтовкой:
— Тебе кого?
Проводив взглядом уходящую машину, я негромко и неуверенно говорю:
— Из Красноярска я. Тут, говорят, ОМОН наш стоит.
— Говорят, стоит.
Часовой — боец биробиджанского ОМОНа Еврейской АО, расположенного с Красноярским в одном дворе, — связывается по рации со «Щитом»:
— Тут к вам в гости земеля пришел. Подходи.
Начальник штаба красноярцев, немногословный мужик с тяжелым лицом, забирает меня в свои апартаменты.
Через полчаса я уже освоился и бодро рассказываю землякам про невероятное свое житье-бытье в городе на Сунже.
Два замполита обоих ОМОНов, начальник штаба и командир красноярского пьют пиво и незло подшучивают друг над другом. Размеренная и незаметная их жизнь течет в стенах Пункта временной дислокации с апреля этого года, никуда не торопя предстоящие впереди месяцы до осеннего октября. Весел, пьян, болтлив и подвижен замполит биробиджанского, он то и дело перепрыгивает с места на место, толкает локтями своего тезку и без устали повторяет:
— Вы-то еще долго тут гнить будете! А мы вот всей своей еврейской командой на этой неделе домой едем!
Отпуская шутки, поворачивается командир:
— Дуйте, дуйте, жиды, к себе на родину! Хоть воздух вокруг посвежеет.
Я вставляю анекдот:
— Экзамен на замполита: десять раз на языке подтянуться.
Биробиджанец весело кивает и, пьяно развесив в воздухе руки, машет в сторону несуществующего турника:
— Я бы и пятнадцать раз подтянулся.
Через час, предварительно засыпав в желудок красноярской гречневой каши, я уже тыкаюсь по узким улочкам 56-го участка. Опера не захотели выпустить меня у отдела, а увезли сюда как единственного вооруженного автоматом. На ремнях их поясов болтаются слабые в бою «Макаровы». Я озираюсь на углу очередного дома, Опер и Белка осторожно стучатся в мелкие, редкие окна, спрашивают хмурых местных жителей, не знают ли те какого-то Ису. Удав сидит в заведенной машине, не спуская глаз с близкого поворота желтой дороги.
Как-то очень неуютно и неуверенно каждый из нас чувствует себя здесь. Кажется, что сами эти деревья, проросшие корнями в жгучую, ненавидимую землю, торопятся задушить нас в океане своей зелени, скрывая от наших глаз и подпуская все ближе к нашим спинам иссохшую смерть.
Сколько нас лежит за этими молчаливыми, запыленными обочинами, по тем изломанным ручьями и осыпями оврагам. И какими бы разными ни были все мы, плохими, хорошими, всех сравняла и обезличила смерть. Все перед ней, как дети. Не отсрочит тебе ни минуты лишней, не даст, как бы быстро ни бегал, лишнего шага сделать, не назначит больше встречу с отлетающей, как палый лист, жизнью. И какая бы препаскудная, злая, обидная она у тебя ни была, а все ее жаль, все расставаться с ней не хочется.
Много нужды принявшая наша жизнь, много горя тяжелого вытерпевшая, одиноко и беззащитно скитается по путаным своим дорогам. Где закончатся ее перекрестки и извилины, выведут ли они на одну, на самую нужную, самую главную, или не успеют? Сколько уже пройдено, и все зря. Почему-то, чем больше в жизни этих дорог, тем чаще мне хочется остановиться и повернуть вспять, чтобы начать все заново, чтобы поменять этот путь, переломить хребет своей полевой судьбе, все таскающей и таскающей через пыль, жару и холод военных будней обиду непрожитого мира. Кем бы я был, не ступив на этот путь?.. Что бы сделал в жизни?.. Чего бы добился?.. Никем! Не сделал бы ничего! Ничего бы никогда не добился!
Здесь я стал Человеком! Здесь я понял смысл и цену жизни, столько здесь заплатил, чтобы дойти до этого, здесь прошла моя молодость, претерпевшая столько лишений, здесь погибли мои товарищи… Никакая самая распрекрасная жизнь со всеми ее благами не сделала бы меня таким, какой я сейчас. За эти годы я стал мужчиной. И, если бы пришлось выбирать вновь, без тени сомнения шагнул бы обратно в тот день, где первый из батальона я сказал «Да!».
