Михаил Керченко - У шоссейной дороги
— Взял, несмотря на это? Молодец Сережа! — воскликнул я.
— Да, видно, любит. А первый муж ее тут же на механическом заводе работает.
— Откуда тебе все это известно? И где ребенок?
— В деревне, у бабушки. Сергей Дмитриевич как-никак мой двоюродный брат. Могу же я кое-что знать о брате и его очаровательной жене.
— Можешь. Между прочим, как относится Сергей к родному отцу, к твоему дяде, Дмитрию Ивановичу?
— Он даже и виду не показывает, что знает об этом. Сережа сильно привязан к Кузьме Власовичу — это дивный, душевный человек…
Она подбежала к окну, села на широкий подоконник, подозвала меня и, положив маленькие ладони на мои плечи, спросила:
— Правда, ты не разлюбил меня? И не думаешь о Тоне? — Ее глаза светятся нежностью.
— Как ты могла подумать? Зачем бы я приехал сюда?
Она проводила меня.
День-то какой! Галки! Юркие, непоседливые и крикливые, они вьются под куполами церкви, над тополями, в высоком бирюзовом небе. Легкий освежающий ветерок. Солнце яркое, не знойное, а ласковое.
Я зашел в управление. Начальника не застал.
— Рано утром уехал куда-то, — пояснила юная секретарша, не взглянув на меня. У нее на шее, белой, как у камбалы живот, висел большой, величиной с будильник, медальон. Под золото. Сейчас много любителей золота.
Я запряг лошадь в ходок и поехал на пасеку. В коробе стояли ящик с книгами и корзина с провизией. Все приготовила Тоня.
За горбатым деревянным мостом через усохшую Белоярку виднелся редкий лес, где в полдень укрывается от зноя стадо коров.
За лесом — поля и поля. Все вокруг кажется мне давно знакомым: и разбитая тракторами дорога, по бокам которой растут ромашки, донник, а кое-где и земляника, и бескрайние ровные луга, и пролетающая над головой старая ворона, и одинокий суслик, пугливо перебегающий колею, — все как будто бы обыденно и в то же время, как в сказке, необыкновенно. По этой дороге можно ездить на лошади сто лет и каждый раз делать для себя новые открытия.
В детстве мать рассказывала мне о девушке — Степной красавице. Она была волшебницей и хозяйкой этих полей.
…И могла та Степная красавица
В яркий день на полях превеликих
Золотые хлеба выращивать.
Колос к колосу — словно рать солдат.
Поглядишь вокруг — диву дивишься:
В колосках черно янтарем горит…
Я верил в существование Степной красавицы и, выезжая в просторную степь, за город, мечтал встретить ее. Пристально присматривался к девушкам на сенокосе и к тем, что собирала на полянах ягоды, и к тем, что встречались на дороге с грибными корзинами в руках или доили коров во дворах. Мне думалось, что она живет где-то в деревне и ждет меня, поглядывая в окно на дорогу. Ждет, когда я приеду.
Потом, когда я повзрослел, когда сказка ушла в прошлое, ушла вместе с невозвратным детством, когда я взглянул на мир чуть внимательнее и строже и мои губы коснулись живых девичьих губ, — тогда я понял, что Степная красавица — самый прекрасный образ, созданный моей фантазией, что я никогда ее не встречу, но и она никогда не уйдет из моего сердца. И однажды я сделал для себя открытие: Марина чем-то похожа на Степную красавицу.
…Иногда я вижу ее во сне: она, трепетно-красивая и недоступная, разговаривает со мной. Чаще всего является нежно-ласковой, порой — грустной.
«Иван! Иван! Ты забыл обо мне», — говорит Степная красавица.
Я опускаю глаза: неужто явилась, наконец?
«Иван! Иван! Ты любишь другую».
Что я мог сказать ей? Другая — это Марина. Они почти как две капли воды похожи друг на друга.
«Но ведь тебя нет…»
Она печально улыбается:
«Я есть. Ты просто не нашел меня. Потом ты это поймешь. Тебя околдовала Марина…»
Я пробуждался и дивился такому сну. Кажется, я только что разговаривал со Степной красавицей, она, как живая, стояла у моей постели и, пока я размыкал веки, скрылась за дверью. Я заглядывал за дверь, но там никого…
«Иван, Иван, ты проспал меня».
И вот сейчас, сидя в коробе, понукая лошадь и поглядывая вдаль, на поля и леса, я всем существом ощущаю ее присутствие. Осознаю, постигаю, что Степная красавица — это не бред и не сказка, это нечто почти реальное. Это действительно Марина с длинной русой косой и голубыми глазами.
…Изумрудное пшеничное поле лениво взбегает на бугор, спускается в лог, приближаясь к блюдцеобразному болоту, обходит его стороной, окружает зеленью, смыкается и сливается в одну ширь и опять убегает к горизонту. Там шарообразные сизые кусты тальника, там березовый колок, там луга… Хочется птицей взлететь в небо.
— Иди и ни о чем не думай, — сказала Марина, прощаясь со мной.
Я думаю о ней, о Степкой красавице, любуюсь полями, слушаю звонко-кипящую песню жаворонка, который повис надо мной и бьет крылышками во все серебряные и золотые небесные колокольчики.
Я думаю о ней, уловив краешком уха далекий, призывный и одинокий голос кукушки: она тоскует в лесу и своим голосом трогает мое сердце.
Я думал о ней весь день: когда поил из ручья лошадь и когда лежал на траве в тени берез, пока лошадь щипала сочную траву, и на пасеке, что бы ни делал, она стояла перед глазами.
Я люблю землю, по которой хожу, на которой лежу, цветы и вот эту стрекозу: она доверчиво села на мою руку, расправив свои золотисто-слюдяные крылья.
Я благодарен сердцу за любовь. Я счастлив. Марина, ты слышишь меня: я счастлив! Любовь — как это прекрасно! Я люблю тебя больше всего на свете, больше жизни, Марина.
8
Рано — еще солнце не всплыло над сонным озером, и муравьи, чувствуя лесную прохладу, не вышли на разведку, а только жаворонок затрезвонил над поляной, обещая жаркий денек, — прикатила Тоня на мотоцикле, в спортивном костюме, свежая и оживленная ездой. Она приготовила завтрак и на лодке уплыла с Кузьмой Власовичем на острова смотреть травы: скоро сенокос.
Я разжег дымарь и до наступления зноя возился с пчелами, устанавливал на метровых столбах солнечные воскотопки, которые недавно получил на пчелоскладе, потом навощивал рамки — почти до обеда, и когда над пасекой гул пчел стал ровным и упругим, я отправился бродить по вырубкам и полянам, чтоб понаблюдать, на какие цветы летают пчелы за нектаром.
Возвращался на пасеку через старые лесные вырубки, заросшие глубокими, по грудь, травами. Я шел, путаясь в мягкой траве и спотыкаясь о сухие, перевитые вязилем и мышиным горошком, сучья, чертыхался и каялся, что выбрал неудачный путь. Комары надо мной поднимались тучей, садились на лицо, шею, руки и мгновенно наливались кровью, превращались в живые рубины. Я хлестал себя березовой веткой, злился. Хоть бы ветерок подул.
Я с утра не ел. К тому же сильно хотелось пить. Чтобы утолить голод и жажду, срывал «пучки», очищал сочные стебли с жевал их. Вокруг — ни души. И вдруг слышу чей-то раскатистый богатырский голос:
— Пчело-мор! Пчеломор! Эге-ге-ге-ге-э-э!
На пасеке меня ждал инженер Шабуров. Он встретил меня добродушной руганью:
— Ты где, к черту, запропастился? Два часа уже жду. Эдак и пасеку растащат. Пчел-то заморил. В поилках ни капли воды.
— Сейчас им вода не нужна. Есть взяток, нектар… Зачем я тебе понадобился?
— Как это зачем? Еду к сыну в деревню, решил завернуть. Принимай гостей. А где Тоня?
Я специально настораживаюсь, делаю удивленное лицо:
— А разве у тебя есть сын? Вот не знал. Тоня на острове.
— Есть, приемный. У тещи живет. Ты что придуриваешься, будто не знаешь? Тонин сын, стало быть, мой сын. Потому что я Тоньку люблю.
— Тоня у тебя чудесная жена, — сказал я и невольно вздохнул.
Шабуров внимательно посмотрел на меня, усмехнулся:
— Что, влип уже? Сознавайся! Вот потеха. Поздравляю.
— Сергей Дмитриевич! Я не люблю таких шуток.
— Да не притворяйся ты. Она не одному обожгла крылышки. К ней тянутся, как пчелы к цветку. У нас с ней все чертовски сложно. Слушай, давай в домик войдем, от жары спрячемся. …Так вот. Мы были студентами, когда встретились. Она училась на биологическом. Я был способным и удачливым. Все науки давались легко. В одном мне не везло — в любви, хотя с девушками я знакомился мигом. Но не мог найти себе по душе. Я запросто назначал свидания девчатам и возвращался в общежитие восторженным. А на другой день восхищение начинало угасать. И свидания прекращались. Я снова грустил и с тоской поглядывал на юных обладательниц карих глаз. Понимаешь, мне нравились только кареглазые… Потом влип основательно. Это была Тоня. Черненькая, как цыганка, статная, стройная. Я всерьез начал поговаривать о женитьбе. А потом…
Сергей Дмитриевич задумчиво помолчал.
— Как-то пошел на рынок за помидорами (будь они прокляты) и там встретил Тоню. Она стояла у стола и разговаривала с высокой, тощей, рыжеволосой женщиной. Внешность ее меня поразила. «Ну и образина», — подумал я. Тоня, увидев меня, обрадовалась, подозвала к себе и сказала:
